Направ-
ление же моих ученых занятий, тяготевших к области мистического и транс-
цендентного, в конце концов повлияло и пролило яркий свет на эту вечную
войну двух начал, которую я ощущал в себе. Таким образом, с каждым днем
обе стороны моей духовной сущности - нравственная и интеллектуальная -
все больше приближали меня к открытию истины, частичное овладение кото-
рой обрекло меня на столь ужасную гибель; я понял, что человек на самом
деле не един, но двоичен. Я говорю "двоичен" потому, что мне не дано бы-
ло узнать больше. Но другие пойдут моим путем, превзойдут меня в тех же
изысканиях, и я беру на себя смелость предсказать, что в конце концов
человек окажется всего лишь общиной, состоящей из многообразных, несхо-
жих и независимых друг от друга сочленов. Я же благодаря своему образу
жизни мог продвигаться в одном и только в одном направлении. В своей
личности абсолютную и изначальную двойственность человека я обнаружил в
сфере нравственности. Наблюдая в себе соперничество двух противоположных
натур, я понял, что назвать каждую из них своей я могу только потому,
что и та и другая равно составляют меня; еще задолго до того, как мои
научные изыскания открыли передо мной практическую возможность такого
чуда, я с наслаждением, точно заветной мечте, предавался мыслям о полном
разделении этих двух элементов. Если бы только, говорил я себе, их можно
было расселить в отдельные тела, жизнь освободилась бы от всего, что де-
лает ее невыносимой; дурной близнец пошел бы своим путем, свободный от
высоких стремлений и угрызений совести добродетельного двойника, а тот
мог бы спокойно и неуклонно идти своей благой стезей, творя добро сог-
ласно своим наклонностям и не опасаясь более позора и кары, которые
прежде мог бы навлечь на него соседствовавший с ним носитель зла. Это
насильственное соединение в одном пучке двух столь различных прутьев,
эта непрерывная борьба двух враждующих близнецов в истерзанной утробе
души были извечным проклятием человечества. Но как же их разъединить?
Вот куда уже привели меня мои размышления, когда, как я упоминал, на
лабораторном столе забрезжил путеводный свет. Я начал осознавать глубже,
чем кто-либо осознавал это прежде, всю зыбкую нематериальность, всю об-
лачную бесплотность столь неизменного на вид тела, в которое мы облече-
ны. Я обнаружил, что некоторые вещества обладают свойством колебать и
преображать эту мышечную оболочку, как ветер, играющий с занавесками в
беседке. По двум веским причинам я не стану в своей исповеди подробно
объяснять научную сторону моего открытия. Во-первых, с тех пор я понял,
что предопределенное бремя жизни возлагается на плечи человека навеки и
попытка сбросить его неизменно кончается одним: оно вновь ложится на
них, сделавшись еще более неумолимым и тягостным. Во-вторых, как - увы!
- станет ясно из этого рассказа, открытие мое не было доведено до конца.
Следовательно, достаточно будет сказать, что я не только распознал в мо-
ем теле всего лишь эманацию и ореол неких сил, составляющих мой дух, но
и сумел приготовить препарат, с помощью которого эти силы лишались вер-
ховной власти, и возникал второй облик, который точно так же принадлежал
мне, хотя он был выражением и нес на себе печать одних низших элементов
моей души.
Я долго колебался, прежде чем рискнул подвергнуть эту теорию проверке
практикой. Я знал, что опыт легко может кончиться моей смертью: ведь
средство, столь полно подчиняющее себе самый оплот человеческой личнос-
ти, могло вовсе уничтожить призрачный ковчег духа, который я надеялся с
его помощью только преобразить, - увеличение дозы на ничтожнейшую части-
цу, мельчайшая заминка в решительный момент неизбежно привели бы к роко-
вому результату. Однако соблазн воспользоваться столь необыкновенным,
столь неслыханным открытием в конце концов возобладал над всеми опасени-
ями. Я уже давно изготовил тинктуру, я купил у некой оптовой фирмы зна-
чительное количество той соли, которая, как показали мои опыты, была
последним необходимым ингредиентом, и вот в одну проклятую ночь я смешал
элементы, увидел, как они закипели и задымились в стакане, а когда реак-
ция завершилась, я, забыв про страх, выпил стакан до дна.
Тотчас я почувствовал мучительную боль, ломоту в костях, тягостную
дурноту и такой ужас, какого человеку не дано испытать ни в час рожде-
ния, ни в час смерти. Затем эта агония внезапно прекратилась, и я пришел
в себя, словно после тяжелой болезни. Все мои ощущения как-то перемени-
лись, стали новыми, а потому неописуемо сладостными. Я был моложе, все
мое тело пронизывала приятная и счастливая легкость, я ощущал бесшабаш-
ную беззаботность, в моем воображении мчался вихрь беспорядочных
чувственных образов, узы долга распались и более не стесняли меня, душа
обрела неведомую прежде свободу, но далекую от безмятежной невинности. С
первым же дыханием этой новой жизни я понял, что стал более порочным,
несравненно более порочным - рабом таившегося во мне зла, и в ту минуту
эта мысль подкрепила и опьянила меня, как вино.
Я простер вперед руки, наслаждаясь непривычностью этих ощущений, и
тут внезапно обнаружил, что стал гораздо ниже ростом.
Тогда в моем кабинете не было зеркала: то, которое стоит сейчас возле
меня, я приказал поставить здесь позже - именно для того, чтобы наблю-
дать эту метаморфозу. Однако на смену ночи уже шло утро - утро, которое,
как ни черно оно было, готовилось вот-вот породить день, - моих домочад-
цев крепко держал в объятиях непробудный сон, и я, одурманенный торжест-
вом и надеждой, решил отправиться в моем новом облике к себе в спальню.
Я прошел по двору, и созвездия, чудилось мне, с удивлением смотрели на
первое подобное существо, которое им довелось узреть за все века их бес-
сонных бдений; я прокрался по коридору - чужой в моем собственном доме -
и, войдя в спальню, впервые увидел лицо и фигуру Эдварда Хайда.
Далее следуют мои предположения - не факты, но лишь теория, представ-
ляющаяся мне наиболее вероятной. Зло в моей натуре, которому я передал
способность создавать самостоятельную оболочку, было менее сильно и ме-
нее развито, чем только что отвергнутое мною добро. С другой стороны,
самый образ моей жизни на девять десятых состоявшей из труда, благих дел
и самообуздания, обрекал зло во мне на бездеятельность и тем самым сох-
ранял его силы. Вот почему, думается мне, Эдвард Хайд был ниже ростом,
субтильнее К моложе Генри Джекила. И если лицо одного дышало добром, ли-
цо другого несло на себе ясный и размашистый росчерк зла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
ление же моих ученых занятий, тяготевших к области мистического и транс-
цендентного, в конце концов повлияло и пролило яркий свет на эту вечную
войну двух начал, которую я ощущал в себе. Таким образом, с каждым днем
обе стороны моей духовной сущности - нравственная и интеллектуальная -
все больше приближали меня к открытию истины, частичное овладение кото-
рой обрекло меня на столь ужасную гибель; я понял, что человек на самом
деле не един, но двоичен. Я говорю "двоичен" потому, что мне не дано бы-
ло узнать больше. Но другие пойдут моим путем, превзойдут меня в тех же
изысканиях, и я беру на себя смелость предсказать, что в конце концов
человек окажется всего лишь общиной, состоящей из многообразных, несхо-
жих и независимых друг от друга сочленов. Я же благодаря своему образу
жизни мог продвигаться в одном и только в одном направлении. В своей
личности абсолютную и изначальную двойственность человека я обнаружил в
сфере нравственности. Наблюдая в себе соперничество двух противоположных
натур, я понял, что назвать каждую из них своей я могу только потому,
что и та и другая равно составляют меня; еще задолго до того, как мои
научные изыскания открыли передо мной практическую возможность такого
чуда, я с наслаждением, точно заветной мечте, предавался мыслям о полном
разделении этих двух элементов. Если бы только, говорил я себе, их можно
было расселить в отдельные тела, жизнь освободилась бы от всего, что де-
лает ее невыносимой; дурной близнец пошел бы своим путем, свободный от
высоких стремлений и угрызений совести добродетельного двойника, а тот
мог бы спокойно и неуклонно идти своей благой стезей, творя добро сог-
ласно своим наклонностям и не опасаясь более позора и кары, которые
прежде мог бы навлечь на него соседствовавший с ним носитель зла. Это
насильственное соединение в одном пучке двух столь различных прутьев,
эта непрерывная борьба двух враждующих близнецов в истерзанной утробе
души были извечным проклятием человечества. Но как же их разъединить?
Вот куда уже привели меня мои размышления, когда, как я упоминал, на
лабораторном столе забрезжил путеводный свет. Я начал осознавать глубже,
чем кто-либо осознавал это прежде, всю зыбкую нематериальность, всю об-
лачную бесплотность столь неизменного на вид тела, в которое мы облече-
ны. Я обнаружил, что некоторые вещества обладают свойством колебать и
преображать эту мышечную оболочку, как ветер, играющий с занавесками в
беседке. По двум веским причинам я не стану в своей исповеди подробно
объяснять научную сторону моего открытия. Во-первых, с тех пор я понял,
что предопределенное бремя жизни возлагается на плечи человека навеки и
попытка сбросить его неизменно кончается одним: оно вновь ложится на
них, сделавшись еще более неумолимым и тягостным. Во-вторых, как - увы!
- станет ясно из этого рассказа, открытие мое не было доведено до конца.
Следовательно, достаточно будет сказать, что я не только распознал в мо-
ем теле всего лишь эманацию и ореол неких сил, составляющих мой дух, но
и сумел приготовить препарат, с помощью которого эти силы лишались вер-
ховной власти, и возникал второй облик, который точно так же принадлежал
мне, хотя он был выражением и нес на себе печать одних низших элементов
моей души.
Я долго колебался, прежде чем рискнул подвергнуть эту теорию проверке
практикой. Я знал, что опыт легко может кончиться моей смертью: ведь
средство, столь полно подчиняющее себе самый оплот человеческой личнос-
ти, могло вовсе уничтожить призрачный ковчег духа, который я надеялся с
его помощью только преобразить, - увеличение дозы на ничтожнейшую части-
цу, мельчайшая заминка в решительный момент неизбежно привели бы к роко-
вому результату. Однако соблазн воспользоваться столь необыкновенным,
столь неслыханным открытием в конце концов возобладал над всеми опасени-
ями. Я уже давно изготовил тинктуру, я купил у некой оптовой фирмы зна-
чительное количество той соли, которая, как показали мои опыты, была
последним необходимым ингредиентом, и вот в одну проклятую ночь я смешал
элементы, увидел, как они закипели и задымились в стакане, а когда реак-
ция завершилась, я, забыв про страх, выпил стакан до дна.
Тотчас я почувствовал мучительную боль, ломоту в костях, тягостную
дурноту и такой ужас, какого человеку не дано испытать ни в час рожде-
ния, ни в час смерти. Затем эта агония внезапно прекратилась, и я пришел
в себя, словно после тяжелой болезни. Все мои ощущения как-то перемени-
лись, стали новыми, а потому неописуемо сладостными. Я был моложе, все
мое тело пронизывала приятная и счастливая легкость, я ощущал бесшабаш-
ную беззаботность, в моем воображении мчался вихрь беспорядочных
чувственных образов, узы долга распались и более не стесняли меня, душа
обрела неведомую прежде свободу, но далекую от безмятежной невинности. С
первым же дыханием этой новой жизни я понял, что стал более порочным,
несравненно более порочным - рабом таившегося во мне зла, и в ту минуту
эта мысль подкрепила и опьянила меня, как вино.
Я простер вперед руки, наслаждаясь непривычностью этих ощущений, и
тут внезапно обнаружил, что стал гораздо ниже ростом.
Тогда в моем кабинете не было зеркала: то, которое стоит сейчас возле
меня, я приказал поставить здесь позже - именно для того, чтобы наблю-
дать эту метаморфозу. Однако на смену ночи уже шло утро - утро, которое,
как ни черно оно было, готовилось вот-вот породить день, - моих домочад-
цев крепко держал в объятиях непробудный сон, и я, одурманенный торжест-
вом и надеждой, решил отправиться в моем новом облике к себе в спальню.
Я прошел по двору, и созвездия, чудилось мне, с удивлением смотрели на
первое подобное существо, которое им довелось узреть за все века их бес-
сонных бдений; я прокрался по коридору - чужой в моем собственном доме -
и, войдя в спальню, впервые увидел лицо и фигуру Эдварда Хайда.
Далее следуют мои предположения - не факты, но лишь теория, представ-
ляющаяся мне наиболее вероятной. Зло в моей натуре, которому я передал
способность создавать самостоятельную оболочку, было менее сильно и ме-
нее развито, чем только что отвергнутое мною добро. С другой стороны,
самый образ моей жизни на девять десятых состоявшей из труда, благих дел
и самообуздания, обрекал зло во мне на бездеятельность и тем самым сох-
ранял его силы. Вот почему, думается мне, Эдвард Хайд был ниже ростом,
субтильнее К моложе Генри Джекила. И если лицо одного дышало добром, ли-
цо другого несло на себе ясный и размашистый росчерк зла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94