- Кто это может вынести? - вскричал он.
Ответить ему я мог только тем же вопросом. Мне было не лучше.
Я лег спать рано, замученный этим тягостным днем, но убийственный ве-
тер, его злобные, беспрестанные завывания не давали уснуть. Я лежал, во-
рочаясь с боку на бок, чувствуя, что все мои душевные силы на пределе.
Иногда я забывался сном, тяжелым и кратким, и снова просыпался; эти че-
редования сна и бодрствования окончательно лишили меня представления о
времени. Но, вероятно, было уже за полночь, когда тишину дома нарушили
жалобные, полные муки вопли. Я соскочил с постели, думая, что это во
сне, но вопли продолжались; в них было столько боли и ярости, столько
протеста и дикой, необузданной силы, что сердце леденело в страхе и тос-
ке. Нет, это был не сон - кто-то бесчеловечно истязал живое существо.
Чьи это вопли - дикого зверя или жалкого безумца? Молнией мелькнула
мысль о Фелипе и белке. Я бросился к двери, но она оказалась запертой
снаружи. Я мог колотить в нее сколько угодно - тюрьма - моя была проч-
ной. А вопли все продолжались. Временами ухо ловило в них членораз-
дельные звуки, тогда я не сомневался, что кричит человек; но потом дикий
рев снова сотрясал стены, как будто все адские силы вырвались на свобо-
ду. Я стоял у двери и слушал, пока вопли не смолкли. Но еще долго после
мне чудились они в завывании ветра. Постояв несколько времени у двери, я
вернулся в комнату и повалился на постель. Сердце мое сжималось от неиз-
вестности и ужаса.
Не удивительно, что до утра я так и не сомкнул глаз. Почему меня за-
перли? Что происходило в доме? Кто издавал эти неописуемые, кошмарные
крики? Человек? Невозможно поверить. Зверь? Но и звери так не кричат. Да
и кто, кроме льва или тигра, мог бы сотрясать своим ревом мощные стены
замка? Размышляя над всеми этими загадками, я вдруг вспомнил, что еще ни
разу не видел дочери. А разве так уж трудно предположить, что дочь
сеньоры, сестра Фелипа, безумна и что эти тупые, невежественные люди
считают самым лучшим обращением с душевнобольной жестокость? Вот и раз-
гадка! Но стоило мне вспомнить, с какой неистовой силой издавались крики
(отчего меня опять забила дрожь), и я усомнился в верности своих заклю-
чений. Даже самая изощренная жестокость не могла бы исторгнуть такие
вопли из безумной груди. Одно для меня было ясно: я не могу жить в доме,
где происходит подобное, и оставаться в бездействии. Я должен все уз-
нать, и если окажется необходимым, вмешаться.
Наступило утро, ветер улегся, ничто вокруг не напоминало об ужасах
прошедшей ночи. Фелип подошел к моей постели с самым радостным видом; а
проходя через двор, я увидел, что сеньора, как всегда, ко всему безу-
частная, греется на солнце; за воротами усадьбы скалы и лес встретили
меня строгой, чистой улыбкой; небо холодно синело над головой; в нем не-
подвижно стояли, как острова в море, большие белые облака; тень их пят-
нала склоны гор, залитые солнцем. Короткая прогулка восстановила мои си-
лы и укрепила намерение во что бы то ни стало проникнуть в тайну этого
дома, и когда я с верхушки моего бугра увидел, что Фелип идет работать в
сад, я тотчас поспешил в замок, чтобы начать действовать. Сеньора,
по-видимому, спала, я немного понаблюдал за ней - она не шевелилась; ес-
ли даже поведение мое, предосудительно, сеньоры опасаться нечего, я ти-
хонько пошел от нее, поднялся по лестнице на галерею и начал обследовать
дом.
Все утро я ходил из одной двери в другую, попадая в просторные, но
обветшалые комнаты; в одних окна были наглухо заколочены, другие залива-
ло солнце, но везде было пусто и пахло нежилым. Когда-то это был богатый
дом, но блеск его успел потускнеть от дыхания времени, а пыль веков до-
вершила дело - надежда навсегда оставила его. Там растянул паутину паук;
здесь жирный тарантул поспешно горкнул за карниз; муравьи проложили мно-
голюдные тропы на полу торжественных залов; большие зеленые мухи - вест-
ницы смерти, зарождающиеся в падали, гнездились в трухлявых балках, их
тяжелое, густое жужжание стояло во всех комнатах. Забытая табуретка, со-
фа, кровать, большое резное кресло, как островки, торчали на голом полу,
свидетельствуя об ушедшей жизни, и во всех комнатах стены были увешаны
портретами умерших. По этим рассыпающимся в прах портретам я мог судить,
какому красивому, могущественному роду принадлежал дом, где я сейчас
бродил. Грудь мужчин с благородной осанкой украшали ордена, а женщины
были в роскошных туалетах; почти все полотна принадлежали кисти знамени-
тых мастеров. Но не это свидетельство былого величия, такое красноречи-
вое на фоне сегодняшнего запустения и упадка, поразило мое воображение.
В этих прекрасных лицах и стройных фигурах я читал биологическую лето-
пись семьи. Никогда раньше не открывалась мне с такой наглядностью исто-
рия целого рода: появление новых физических качеств, их переплетение,
искажение и возрождение в следующих поколениях. То, что сын или дочь -
дитя своей матери, что это дитя, вырастая, становится - неизвестно в си-
лу каких законов - человеческим существом, облачается во внешность своих
отцов, поворачивает голову, как один из предков, протягивает руку, как
другой, - это все чудеса, ставшие банальными от постоянного повторения.
Но общее выражение глаз, одинаковость черт и осанки, прослеживаемые во
всех поколениях рода, смотревшего на меня со стен замка, - это было чу-
до, осязаемое и зримое. На моем пути мне, попалось старинное зеркало; я
долго стоял перед ним, всматриваясь в собственные черты, выискивая в них
наследственные формы и линии, которые связывают меня с моим родом.
Наконец поиски завели меня в комнату, явно обитаемую. Она была очень
просторная и выходила окнами на север, где горы громоздились особенно
круто, и неприступно. В камине тлели и дымились красные угольки, рядом
стояло кресло. Весь вид комнаты говорил о том, что в ней живет человек
скромных, даже аскетических привычек; кресло было жесткое, стены и пол
голые, и, кроме книг, разбросанных всюду, не было ничего, что выдавало
бы интересы и склонности хозяина. Никаких признаков полезной работы или
любимого занятия. Это множество книг в доме, где живет сеньора со своим
слабоумным сыном, несказанно поразило меня, и я начал торопливо, боясь
быть застигнутым, перелистывать книги одну за другой. Книги были самые
разнообразные: религиозные, исторические, научные, но почти все старин-
ные и на латыни. Вид некоторых говорил о том, что их постоянно читают;
другие были надорваны, как будто читавший не одобрил их и с негодованием
отшвырнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94