Рассказ об этом
может и не произвести большого впечатления, но видеть это было неперено-
симо. Передо мной был не человек, а какой-то адский Джаггернаут. Я зак-
ричал, бросился вперед, схватил молодчика за ворот и потащил назад, ту-
да, где вокруг стонущей девочки уже собрались люди. Он нисколько не сму-
тился и не пробовал сопротивляться, но бросил на меня такой злобный
взгляд, что я весь покрылся испариной, точно после долгого бега. Оказа-
лось, что люди, толпившиеся возле девочки, - ее родные, а вскоре к ним
присоединился и врач, которого она бегала позвать к больному. Он
объявил, что с девочкой не случилось ничего серьезного, что она только
перепугалась. Тут, казалось бы, мы могли спокойно разойтись, но этому
воспрепятствовало одно странное обстоятельство. Я сразу же проникся к
этому молодчику ненавистью и омерзением. И родные девочки тоже, что, ко-
нечно, было только естественно. Однако меня поразил врач. Это был самый
обыкновенный лекарь, бесцветный, не молодой и не старый, говорил он с
сильным эдинбургским акцентом, и чувствительности в нем было не больше,
чем в волынке. Так вот, сэр. С ним случилось то же, что и со всеми нами,
- стоило ему взглянуть на моего пленника, как он даже бледнел от желания
убить его тут же на месте. Я догадывался, что чувствует он, а он догады-
вался, что чувствую я, и, хотя убить негодяя, к сожалению, все-таки было
нельзя, мы все же постарались его наказать. Мы сказали ему, что можем
ославить его на весь Лондон, - и ославим. Если у него есть друзья или
доброе имя, мы позаботимся о том, чтобы он их лишился. И все это время
мы с трудом удерживали женщин, которые готовы были растерзать его, точно
фурии. Мне никогда еще не приходилось видеть такой ненависти, написанной
на стольких лицах, а негодяй стоял в самой середине этого кольца, сохра-
няя злобную и презрительную невозмутимость, - я видел, что он испуган,
но держался он хладнокровно, будто сам Сатана. "Если вы решили нажиться
на этой случайности, - заявил он, - то я, к сожалению, бессилен.
Джентльмен, разумеется, всегда предпочтет избежать скандала. Сколько вы
требуете?" В конце концов мы выжали из него сто фунтов для родных девоч-
ки; он попробовал было упереться, но понял, что может быть хуже, и пошел
на попятный. Теперь оставалось только получить деньги, и знаете, куда он
нас привел? К этой самой двери! Достал ключ, отпер ее, вошел и через
несколько минут вынес десять гиней и чек на банк Куттса, выданный на
предъявителя и подписанный фамилией, которую я не стану называть, хотя в
нейто и заключена главная соль моей истории; скажу только, что фамилия
эта очень известна и ее нередко можно встретить на страницах газет. Сум-
ма была немалая, но подпись гарантировала бы и не такие деньги при усло-
вии, конечно, что была подлинной. Я не постеснялся сказать молодчику,
насколько подозрительным все это выглядит: только в романах человек в
четыре часа утра входит в подвальную дверь, а потом выносит чужой чек
почти на сто фунтов. Но он и бровью не повел. "Не беспокойтесь, - заявил
он презрительно. - Я останусь с вами, пока не откроются банки, и сам по-
лучу по чеку". После чего мы все - врач, отец девочки, наш приятель и я
- отправились ко мне и просидели у меня до утра, а после завтрака всей
компанией пошли в банк. Чек кассиру отдал я и сказал, что у меня есть
основания считать его фальшивым. Ничуть не бывало! Подпись оказалась
подлинной.
- Так-так! - заметил мистер Аттерсон.
- Я вижу, вы разделяете мой взгляд, - сказал мистер Энфилд. - Да, ис-
тория скверная. Ведь этот молодчик был, несомненно, отпетый негодяй, а
человек, подписавший чек, - воплощение самой высокой порядочности,
пользуется большой известностью и (что только ухудшает дело) принадлежит
к так называемым филантропам.
По-моему, тут кроется шантаж: честный человек платит огромные деньги,
чтобы какие-то его юношеские шалости не стали достоянием гласности. "Дом
шантажиста" - вот как я называю теперь этот дом с дверью. Но даже и это,
конечно, объясняет далеко не все! - Мистер Энфилд погрузился в задумчи-
вость, из которой его вывел мистер Аттерсон, неожиданно спросив:
- Но вам неизвестно, там ли живет человек, подписавший чек?
- В таком-то доме? - возразил мистер Энфилд. - К тому же я прочел на
чеке - его адрес - какая-то площадь.
- И вы не наводили справок... о доме с дверью? - осведомился мистер
Аттерсон.
- Нет. На мой взгляд, это было бы непорядочным.
Я терпеть не могу расспросов: в наведении справок есть какой-то прив-
кус Судного дня. Задать вопрос - это словно столкнуть камень с горы: вы
сидите себе спокойненько на ее вершине, а камень катится вниз, увлекает
за собой другие камни; какой-нибудь безобидный старикашка, которого у
вас и в мыслях не было, копается у себя в садике, и все это обрушивается
на него, а семье приходится менять фамилию. Нет, сэр, у меня твердое
правило: чем подозрительнее выглядит дело, тем меньше я задаю вопросов.
- Превосходное правило, - согласился нотариус.
- Однако я занялся наблюдением за этим зданием, - продолжал мистер
Энфилд. - Собственно говоря, его нельзя назвать жилым домом. Других две-
рей в нем нет, а этой, да и то лишь изредка, пользуется только наш мо-
лодчик. Во двор выходят три окна, но они расположены на втором этаже, а
на первом этаже окон нет вовсе; окна эти всегда закрыты, но стекло в них
протерто. Из трубы довольно часто идет дым, следовательно, в доме
все-таки кто-то живет. Впрочем, подобное свидетельство нельзя считать
неопровержимым, так как дома тут стоят столь тесно, что трудно сказать,
где кончается одно здание и начинается другое.
Некоторое время друзья шли молча. Первым заговорил мистер Аттерсон.
- Энфилд, - сказал он, - это ваше правило превосходно.
- Да, я и сам так считаю, - ответил Энфилд.
- Тем не менее, - продолжал нотариус, - мне всетаки хотелось бы за-
дать вам один вопрос. Я хочу спросить, как звали человека, который нас-
тупил на упавшего ребенка.
- Что же, - сказал мистер Энфилд, - не вижу причины, почему я должен
это скрывать. Его фамилия Хайд.
- Гм! - отозвался мистер Аттерсон. - А как он выглядит?
- Его наружность трудно описать. Что-то в ней есть странное... что-то
неприятное... попросту отвратительное. Ни один человек еще не вызывал у
меня подобной гадливости, хотя я сам не понимаю, чем она объясняется.
Наверное, в нем есть какое-то уродство, такое впечатление создается с
первого же взгляда, хотя я не могу определить отчего. У него необычная
внешность, но необычность эта какая-то неуловимая. Нет, сэр, у меня ни-
чего не получается:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
может и не произвести большого впечатления, но видеть это было неперено-
симо. Передо мной был не человек, а какой-то адский Джаггернаут. Я зак-
ричал, бросился вперед, схватил молодчика за ворот и потащил назад, ту-
да, где вокруг стонущей девочки уже собрались люди. Он нисколько не сму-
тился и не пробовал сопротивляться, но бросил на меня такой злобный
взгляд, что я весь покрылся испариной, точно после долгого бега. Оказа-
лось, что люди, толпившиеся возле девочки, - ее родные, а вскоре к ним
присоединился и врач, которого она бегала позвать к больному. Он
объявил, что с девочкой не случилось ничего серьезного, что она только
перепугалась. Тут, казалось бы, мы могли спокойно разойтись, но этому
воспрепятствовало одно странное обстоятельство. Я сразу же проникся к
этому молодчику ненавистью и омерзением. И родные девочки тоже, что, ко-
нечно, было только естественно. Однако меня поразил врач. Это был самый
обыкновенный лекарь, бесцветный, не молодой и не старый, говорил он с
сильным эдинбургским акцентом, и чувствительности в нем было не больше,
чем в волынке. Так вот, сэр. С ним случилось то же, что и со всеми нами,
- стоило ему взглянуть на моего пленника, как он даже бледнел от желания
убить его тут же на месте. Я догадывался, что чувствует он, а он догады-
вался, что чувствую я, и, хотя убить негодяя, к сожалению, все-таки было
нельзя, мы все же постарались его наказать. Мы сказали ему, что можем
ославить его на весь Лондон, - и ославим. Если у него есть друзья или
доброе имя, мы позаботимся о том, чтобы он их лишился. И все это время
мы с трудом удерживали женщин, которые готовы были растерзать его, точно
фурии. Мне никогда еще не приходилось видеть такой ненависти, написанной
на стольких лицах, а негодяй стоял в самой середине этого кольца, сохра-
няя злобную и презрительную невозмутимость, - я видел, что он испуган,
но держался он хладнокровно, будто сам Сатана. "Если вы решили нажиться
на этой случайности, - заявил он, - то я, к сожалению, бессилен.
Джентльмен, разумеется, всегда предпочтет избежать скандала. Сколько вы
требуете?" В конце концов мы выжали из него сто фунтов для родных девоч-
ки; он попробовал было упереться, но понял, что может быть хуже, и пошел
на попятный. Теперь оставалось только получить деньги, и знаете, куда он
нас привел? К этой самой двери! Достал ключ, отпер ее, вошел и через
несколько минут вынес десять гиней и чек на банк Куттса, выданный на
предъявителя и подписанный фамилией, которую я не стану называть, хотя в
нейто и заключена главная соль моей истории; скажу только, что фамилия
эта очень известна и ее нередко можно встретить на страницах газет. Сум-
ма была немалая, но подпись гарантировала бы и не такие деньги при усло-
вии, конечно, что была подлинной. Я не постеснялся сказать молодчику,
насколько подозрительным все это выглядит: только в романах человек в
четыре часа утра входит в подвальную дверь, а потом выносит чужой чек
почти на сто фунтов. Но он и бровью не повел. "Не беспокойтесь, - заявил
он презрительно. - Я останусь с вами, пока не откроются банки, и сам по-
лучу по чеку". После чего мы все - врач, отец девочки, наш приятель и я
- отправились ко мне и просидели у меня до утра, а после завтрака всей
компанией пошли в банк. Чек кассиру отдал я и сказал, что у меня есть
основания считать его фальшивым. Ничуть не бывало! Подпись оказалась
подлинной.
- Так-так! - заметил мистер Аттерсон.
- Я вижу, вы разделяете мой взгляд, - сказал мистер Энфилд. - Да, ис-
тория скверная. Ведь этот молодчик был, несомненно, отпетый негодяй, а
человек, подписавший чек, - воплощение самой высокой порядочности,
пользуется большой известностью и (что только ухудшает дело) принадлежит
к так называемым филантропам.
По-моему, тут кроется шантаж: честный человек платит огромные деньги,
чтобы какие-то его юношеские шалости не стали достоянием гласности. "Дом
шантажиста" - вот как я называю теперь этот дом с дверью. Но даже и это,
конечно, объясняет далеко не все! - Мистер Энфилд погрузился в задумчи-
вость, из которой его вывел мистер Аттерсон, неожиданно спросив:
- Но вам неизвестно, там ли живет человек, подписавший чек?
- В таком-то доме? - возразил мистер Энфилд. - К тому же я прочел на
чеке - его адрес - какая-то площадь.
- И вы не наводили справок... о доме с дверью? - осведомился мистер
Аттерсон.
- Нет. На мой взгляд, это было бы непорядочным.
Я терпеть не могу расспросов: в наведении справок есть какой-то прив-
кус Судного дня. Задать вопрос - это словно столкнуть камень с горы: вы
сидите себе спокойненько на ее вершине, а камень катится вниз, увлекает
за собой другие камни; какой-нибудь безобидный старикашка, которого у
вас и в мыслях не было, копается у себя в садике, и все это обрушивается
на него, а семье приходится менять фамилию. Нет, сэр, у меня твердое
правило: чем подозрительнее выглядит дело, тем меньше я задаю вопросов.
- Превосходное правило, - согласился нотариус.
- Однако я занялся наблюдением за этим зданием, - продолжал мистер
Энфилд. - Собственно говоря, его нельзя назвать жилым домом. Других две-
рей в нем нет, а этой, да и то лишь изредка, пользуется только наш мо-
лодчик. Во двор выходят три окна, но они расположены на втором этаже, а
на первом этаже окон нет вовсе; окна эти всегда закрыты, но стекло в них
протерто. Из трубы довольно часто идет дым, следовательно, в доме
все-таки кто-то живет. Впрочем, подобное свидетельство нельзя считать
неопровержимым, так как дома тут стоят столь тесно, что трудно сказать,
где кончается одно здание и начинается другое.
Некоторое время друзья шли молча. Первым заговорил мистер Аттерсон.
- Энфилд, - сказал он, - это ваше правило превосходно.
- Да, я и сам так считаю, - ответил Энфилд.
- Тем не менее, - продолжал нотариус, - мне всетаки хотелось бы за-
дать вам один вопрос. Я хочу спросить, как звали человека, который нас-
тупил на упавшего ребенка.
- Что же, - сказал мистер Энфилд, - не вижу причины, почему я должен
это скрывать. Его фамилия Хайд.
- Гм! - отозвался мистер Аттерсон. - А как он выглядит?
- Его наружность трудно описать. Что-то в ней есть странное... что-то
неприятное... попросту отвратительное. Ни один человек еще не вызывал у
меня подобной гадливости, хотя я сам не понимаю, чем она объясняется.
Наверное, в нем есть какое-то уродство, такое впечатление создается с
первого же взгляда, хотя я не могу определить отчего. У него необычная
внешность, но необычность эта какая-то неуловимая. Нет, сэр, у меня ни-
чего не получается:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94