А так ничего плохого я же вам не хотел...
- Не тронь пушку, - предупредил кого-то Коминт.
- Достаточно? - спросил у Левки Николай Степанович.
- А вам я с какой стати верить буду? - буркнул Левка. - Может, вы тоже:
- Представленных доказательств мало? - поднял бровь Николай Степанович. -
Кстати, кто вы, герои?
- Мы - Фронт русского национального освобождения Крыма. А вы кто такие?
- А мы просто разыскиваем ребенка, похищенного цыганами. Девочку держат
здесь. Считайте, что мы из частной сыскной конторы.
- Крутая, должно быть, контора, - с уважением проговорил Тигран. - А
сейчас этот гётферан правду сказал?
- Все, что мы спросили, он сказал. А если о чем-то забыли - сами
виноваты.
Впрочем, я тут давно с оптикой лежу. Оптика у меня хитрая. Пока что все
сходится.
Про оптику он сказал для отвода глаз. "Оптикой" Николая Степановича был
Коминт, весь день незаметно проведший там, на территории бывшего
пионерлагеря. С приказом все узнать и ни во что не вмешиваться.
- А катер?
- Дался тебе этот катер... - проворчал Левка.
- Хороший катер. Поэтому интересуюсь.
- На катере тоже охрана, - сказал Котик. - Четверо.
- Котельная, - страшным голосом напомнил Николай Степанович.
- Не знаю:- Котик вдруг содрогнулся мгновенно и скривился набок, как при
приступе холецистита. - И знать не хочу. Не мое дело. Сидит там какой-то
придурок, не выходит никогда.
- А дети?
- Дети к нам не касаемо. Это у Барона спрашивайте.
- Спросим и у Барона... Значит, сказать тебе больше нечего?
- Нечего, начальник, - обрадовался Котик.
- Ну так прощай, - сказал Николай Степанович, убрал руку с плеча - и
тотчас китайский нож влетел провокатору под левую лопатку.
Ополченцы в ужасе отпрянули.
- Ребята! - расцвел Тигран-гранатометчик. - Настоящий командир пришел!
Между числом и словом (Майоренгоф, Рижское взморье, 1923, январь)
Три чайки молча плавали в прозрачном воздухе, описывая странные
полузнакомые фигуры. Пляж был невыносимо бел после тихого ночного
снегопада, и только две цепочки синеватых следов тянулись рядом,
накладываясь и пересекаясь. Люди шли навстречу друг другу, тихие и
задумчивые, постояли, обменялись впечатлениями и побрели дальше, каждый по
своим несуществующим делам.
Облупившиеся купальни терпеливо настроились ждать лета, заколоченные
черным горбылем.
Скучно было в Майоренгофе, скучно и пусто.
Лишь на главной (единственной) улице городка наблюдалось какое-то
оживление. Дремали на козлах два извозчика в необъятных собачьих дохах и
цилиндрах, шелковых когда-то. Компания совершенно латышских цыган, скромно
одетых и разговаривающих хоть и по-своему, но вполголоса, выходила из
винного подвальчика. На каждом крылечке сидели кошки, важные, толстые и
солидные. Я уже обращал внимание на то, что кошек хозяева-латыши из
принципа не кормят, но мышиная охота здесь богатейшая:
Редкие встречные на меня в тщательно скрываемом изумлении и как бы
невзначай оглядывались. Все они были белые, голубоватые, зимние, а я -
почти черный. При белых выгоревших волосах.
Вход в алюс-бар, как и положено было, запечатали легким заклятием, и я
прошел через него, как через краткий порыв встречного ветра. Открывшаяся
взору картина меня восхитила.
Войди сюда невзначай посторонний человек, он не удержался бы от
восклицания, увидев, как сухонький раввин, одобрительно ворча по-немецки, с
азартом обгладывает свиные ножки. Ах, подумал бы он тоже по-немецки, майне
либер херрен, как многое изменилось в несчастной Германии без кайзера!..
Напротив "раввина" сидел настоящий рабби Лёв - величавый старец с
аккуратной стриженой седой бородкой, в сине-сером двубортном пиджаке и
вышитой сорочке, старец, которому больше приличествовало бы бродить по
саксонским и вестфальским деревням, слушая птиц и записывая пастушеские
песни; носитель же подлинно арийского тайного знания, барон Рудольф фон
Зеботтендорф, выказывал обликом все признаки восточноевропейского
местечкового происхождения. Тем более, что во имя вящей маскировки он носил
накладные пейсы и маленькую шелковую ермолку. Помимо нас троих и хозяина, в
пивной никого не было и быть не могло; да и я, признаться, чувствовал себя
лишним. Однако при беседах такого уровня по традиции положен был посредник,
наблюдатель, третейский судья: А за такового договаривающиеся стороны
взаимно согласились признать лишь посланца Мадагаскара.
Наставник Рене решил: пусть это и будет первой моей комиссией.
Я бы, понятно, назывался, комиссаром, если бы это старинное слово не
пришлось исключить - по очевидным причинам - из нашего рабочего словаря.
Пришлось вернуться к старому персидскому "диперан":
Наставник сказал, вздыхая: Николай, ты же понимаешь, что и те, и другие
занимаются вздором. Но это опасный вздор, и поэтому мы, к сожалению, должны
знать все.
- Все чисто,- сказал я по-немецки.
Барон кончил жрать и быстрым движением вытер руки о волосы. Потом он
потянул носом и попытался раскурить сигару из высушенных капустных листьев,
пропитанных эрзац-никотином. Рабби с истинно еврейским многостраданием
готов был перенести и это, но не выдержал я. И, раскрыв серебряный
портсигар (мой абиссинский трофей), предложил барону пахитоску,
собственноручно мною набитую очень хорошим турецким черным табаком
"абдуллай". Барон, естественно, взял две - и одну сберег за ухо.
- В Германии выдают одно куриное яйцо на одного ребенка в месяц, -
неожиданно глубоким голосом произнес он. - А плутократы:
- Бросьте,- сказал я, смакуя новообретенный немецкий. - Никогда не
поверю, что общество Туле так стеснено в средствах: - мне не следовало
этого говорить (равно как и угощать барона пахитоской), но протокол
протоколом, а настоящая живая жизнь - это другое.
Барон дососал пахитоску до самого мундштука, а окурок бросил в миску с
костями.
- О наших средствах предоставьте судить нам, юноша,- сказал он
высокомерно.
В глазнице блеснул несуществующий монокль. - Ваша задача, молодой
человек, не позволить допустить, чтобы евреи в очередной раз обманули
человечество.
- Я ведь могу и прервать переговоры,- сказал я и посмотрел ему в глаза, а
сам подумал: будешь курить свою капусту. Похоже, барону пришла в голову эта
же самая мысль.
- Я, разумеется, не имел в виду рабби Лёва,- сказал он.- Мы люди одного
круга.
Благородство, как известно, выше крови. Но, согласитесь, ведь и рабби
Лёва могут использовать в своих целях всяческие нечистоплотные личности
наподобие Жаботинского или, не к столу будь сказано, Бен-Гуриона:
- Кто такой Жаботинский? - с интересом спросил рабби Лёв. - Я уже не в
первый раз слышу это: Жаботинский, Жаботинский:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
- Не тронь пушку, - предупредил кого-то Коминт.
- Достаточно? - спросил у Левки Николай Степанович.
- А вам я с какой стати верить буду? - буркнул Левка. - Может, вы тоже:
- Представленных доказательств мало? - поднял бровь Николай Степанович. -
Кстати, кто вы, герои?
- Мы - Фронт русского национального освобождения Крыма. А вы кто такие?
- А мы просто разыскиваем ребенка, похищенного цыганами. Девочку держат
здесь. Считайте, что мы из частной сыскной конторы.
- Крутая, должно быть, контора, - с уважением проговорил Тигран. - А
сейчас этот гётферан правду сказал?
- Все, что мы спросили, он сказал. А если о чем-то забыли - сами
виноваты.
Впрочем, я тут давно с оптикой лежу. Оптика у меня хитрая. Пока что все
сходится.
Про оптику он сказал для отвода глаз. "Оптикой" Николая Степановича был
Коминт, весь день незаметно проведший там, на территории бывшего
пионерлагеря. С приказом все узнать и ни во что не вмешиваться.
- А катер?
- Дался тебе этот катер... - проворчал Левка.
- Хороший катер. Поэтому интересуюсь.
- На катере тоже охрана, - сказал Котик. - Четверо.
- Котельная, - страшным голосом напомнил Николай Степанович.
- Не знаю:- Котик вдруг содрогнулся мгновенно и скривился набок, как при
приступе холецистита. - И знать не хочу. Не мое дело. Сидит там какой-то
придурок, не выходит никогда.
- А дети?
- Дети к нам не касаемо. Это у Барона спрашивайте.
- Спросим и у Барона... Значит, сказать тебе больше нечего?
- Нечего, начальник, - обрадовался Котик.
- Ну так прощай, - сказал Николай Степанович, убрал руку с плеча - и
тотчас китайский нож влетел провокатору под левую лопатку.
Ополченцы в ужасе отпрянули.
- Ребята! - расцвел Тигран-гранатометчик. - Настоящий командир пришел!
Между числом и словом (Майоренгоф, Рижское взморье, 1923, январь)
Три чайки молча плавали в прозрачном воздухе, описывая странные
полузнакомые фигуры. Пляж был невыносимо бел после тихого ночного
снегопада, и только две цепочки синеватых следов тянулись рядом,
накладываясь и пересекаясь. Люди шли навстречу друг другу, тихие и
задумчивые, постояли, обменялись впечатлениями и побрели дальше, каждый по
своим несуществующим делам.
Облупившиеся купальни терпеливо настроились ждать лета, заколоченные
черным горбылем.
Скучно было в Майоренгофе, скучно и пусто.
Лишь на главной (единственной) улице городка наблюдалось какое-то
оживление. Дремали на козлах два извозчика в необъятных собачьих дохах и
цилиндрах, шелковых когда-то. Компания совершенно латышских цыган, скромно
одетых и разговаривающих хоть и по-своему, но вполголоса, выходила из
винного подвальчика. На каждом крылечке сидели кошки, важные, толстые и
солидные. Я уже обращал внимание на то, что кошек хозяева-латыши из
принципа не кормят, но мышиная охота здесь богатейшая:
Редкие встречные на меня в тщательно скрываемом изумлении и как бы
невзначай оглядывались. Все они были белые, голубоватые, зимние, а я -
почти черный. При белых выгоревших волосах.
Вход в алюс-бар, как и положено было, запечатали легким заклятием, и я
прошел через него, как через краткий порыв встречного ветра. Открывшаяся
взору картина меня восхитила.
Войди сюда невзначай посторонний человек, он не удержался бы от
восклицания, увидев, как сухонький раввин, одобрительно ворча по-немецки, с
азартом обгладывает свиные ножки. Ах, подумал бы он тоже по-немецки, майне
либер херрен, как многое изменилось в несчастной Германии без кайзера!..
Напротив "раввина" сидел настоящий рабби Лёв - величавый старец с
аккуратной стриженой седой бородкой, в сине-сером двубортном пиджаке и
вышитой сорочке, старец, которому больше приличествовало бы бродить по
саксонским и вестфальским деревням, слушая птиц и записывая пастушеские
песни; носитель же подлинно арийского тайного знания, барон Рудольф фон
Зеботтендорф, выказывал обликом все признаки восточноевропейского
местечкового происхождения. Тем более, что во имя вящей маскировки он носил
накладные пейсы и маленькую шелковую ермолку. Помимо нас троих и хозяина, в
пивной никого не было и быть не могло; да и я, признаться, чувствовал себя
лишним. Однако при беседах такого уровня по традиции положен был посредник,
наблюдатель, третейский судья: А за такового договаривающиеся стороны
взаимно согласились признать лишь посланца Мадагаскара.
Наставник Рене решил: пусть это и будет первой моей комиссией.
Я бы, понятно, назывался, комиссаром, если бы это старинное слово не
пришлось исключить - по очевидным причинам - из нашего рабочего словаря.
Пришлось вернуться к старому персидскому "диперан":
Наставник сказал, вздыхая: Николай, ты же понимаешь, что и те, и другие
занимаются вздором. Но это опасный вздор, и поэтому мы, к сожалению, должны
знать все.
- Все чисто,- сказал я по-немецки.
Барон кончил жрать и быстрым движением вытер руки о волосы. Потом он
потянул носом и попытался раскурить сигару из высушенных капустных листьев,
пропитанных эрзац-никотином. Рабби с истинно еврейским многостраданием
готов был перенести и это, но не выдержал я. И, раскрыв серебряный
портсигар (мой абиссинский трофей), предложил барону пахитоску,
собственноручно мною набитую очень хорошим турецким черным табаком
"абдуллай". Барон, естественно, взял две - и одну сберег за ухо.
- В Германии выдают одно куриное яйцо на одного ребенка в месяц, -
неожиданно глубоким голосом произнес он. - А плутократы:
- Бросьте,- сказал я, смакуя новообретенный немецкий. - Никогда не
поверю, что общество Туле так стеснено в средствах: - мне не следовало
этого говорить (равно как и угощать барона пахитоской), но протокол
протоколом, а настоящая живая жизнь - это другое.
Барон дососал пахитоску до самого мундштука, а окурок бросил в миску с
костями.
- О наших средствах предоставьте судить нам, юноша,- сказал он
высокомерно.
В глазнице блеснул несуществующий монокль. - Ваша задача, молодой
человек, не позволить допустить, чтобы евреи в очередной раз обманули
человечество.
- Я ведь могу и прервать переговоры,- сказал я и посмотрел ему в глаза, а
сам подумал: будешь курить свою капусту. Похоже, барону пришла в голову эта
же самая мысль.
- Я, разумеется, не имел в виду рабби Лёва,- сказал он.- Мы люди одного
круга.
Благородство, как известно, выше крови. Но, согласитесь, ведь и рабби
Лёва могут использовать в своих целях всяческие нечистоплотные личности
наподобие Жаботинского или, не к столу будь сказано, Бен-Гуриона:
- Кто такой Жаботинский? - с интересом спросил рабби Лёв. - Я уже не в
первый раз слышу это: Жаботинский, Жаботинский:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145