Поезд ведь только завтра?
- Да, - сказал я. - Поезд завтра.
Во дворе барон вытряхивал бобины пленки из плоских коробок прямо на
землю, ворошил ее, пока не образовался змеиный клубок. Тогда он достал
зажигалку, чиркнул, отскочил в сторону. Пленка вспыхнула, как порох. Пламя
подпрыгнуло к белому небу, и мальчик, сидевший у стены, отбросил свой музер
и забился в припадке.
- В крайнем случае скажем, что ничего и не было, - сказал барон.
- Так не было или было? - спросил я.
- Какое это имеет значение? - сказал Зеботтендорф, глядя в огонь. -
Сегодня не было, завтра было. Что есть причина чему?
Маузер, лежавший на земле, вдруг выстрелил. Пуля взметнула пыль у ног
барона. Тот отступил к порогу.
- Это от жара, - сказал он. - Это просто от жара.
- Блажен, кто не верует, - сказал я. - Властью, данной мне, объявляю
переговоры прерванными на неопределенный срок.
- А что случилось? - удивился барон.
- Ничего особенного, - сказал я. - Просто рабби сейчас в Майоренгофе
двадцать третьего года. И вернется ли он оттуда:
Барон понял меня не сразу.
Проводник ждал нас на том же месте. Начинало темнеть.
- Барон, - сказал я, - ведь вы умеете водить машиу?
- Да, а что?
- Садитесь за руль, - я спрыгнул, - и поезжайте сами. Большой привет
фройляйн Ханне. Я остаюсь.
- Ну вот, - ворчливо сказал барон, - и где мне искать вас в следующий
раз?
- Подозреваю, что следующего раза просто не будет, - сказал я.
- Вы опять спрячетесь на каких-нибудь болотах:
- Барон. Вы что, не понимаете: если все пойдет так, как идет, прятаться
придется вам? И не на болотах:
- Не буду я прятаться. Надо же: хотел, чтобы всем было хорошо:
Он газанул: из-под колес рванулись струи песка и мелких камешков.
"Виллис" умчался.
Иерусалим, этот центр мироздания - очень маленький город. Наверняка
всякий, кто поднимался по его кривым узким улочкам, примерял на себя
тяжесть креста:
Я остановился у двери первого же православного храма. Худощавый пожилой
священник - я почему-то подумал, что он из бывших офицеров - с удивлением
воззрился на долговязого английского сержанта.
- Батюшка, - сказал я, - исповедуйте меня.
18.
С таксистом Николай Степанович расплатился двумя московскими жетонами на
метро.
У входа в сад стояла телегруппа. Девушка с микрофоном задавала проходящим
один и тот же вопрос: знают ли они, кто такой Гумилев. То ли хотели
продемонстрировать образованность широких масс, то ли обличить невежество
толпы.
- Oh, yes! - воскликнул Николай Степанович. - Russian Kipling!
Светлана посмотрела сурово.
Первым речь держал мэр - тот, который продал Петербург финнам по самую
Поповку.
- Большевики планомерно уничтожали русскую культуру, - говорил он четко,
будто читал лекцию. - Вот и сейчас их партия рвется к власти, и она снова
начнет с уничтожения поэтов. Потому что поэты в России всегда исполняли
роль пророков и провидцев. Мы не знаем, где могила Николая Степановича
Гумилева и вряд ли когда-нибудь узнаем:
- Надеюсь, - пробормотал Николай Степанович. На него оглянулись
укоризненно.
- Но имя его осталось в народе, и вот теперь мы, благодарные потомки,
этим рукотворным памятником отмечаем его место в своих сердцах, в сердце
города, который он любил и в который всегда возвращался:
Чем-то мэр похож был на придуманного Ярославом бравого солдата, но
прошедшего не психушки и фронты, а университеты и библиотеки.
Мэра сменил академик Лихачев.
- Я моложе поэта всего на двадцать лет, - начал он и улыбнулся. - И мне
посчастливилось дружить с людьми, близко знавшими Николая Гумилева. Я скажу
сейчас странную фразу, и вы мне, может быть, не поверите, но: мне повезло
родиться в России в начале века. Это было феерическое время, время такого
культурного богатства и разнообразия, время таких вершин:
- Конечно, у него баб был больше, чем у Пушкина, - сказали сзади.
- Что это с вами? - шепнула Светлана. - Вы краснеете?
Николай Степанович промолчал.
Выступал еще академик Панченко - он заметил, что обычно на детях гениев
природа отдыхает, но в данном случае отец и сын Гумилевы опровергли этот
постулат. Потом он добавил, что интеллигенты - это недоучки и бездельники,
а Николай Гумилев был профессионал и работяга. А теперь, когда ушел и Лев
Николаевич. и поговорить не с кем:
Его сменил поэт Кушнер. Потом выступали другие поэты и среди них даже
один военный моряк, а также внук адмирала Шефнера. Николай Степанович
обратил внимание на пожилого юношу, спевшего под гитару звонким голосом: "Я
спал, и смыла пена белая меня с родного корабля, и в черных водах
помертвелая открылась мне моя земля:"
- Дайте-ка я вам лицо вытру, - сказала Светлана.
- Это ветер, - сказал Николай Степанович.
Народу было тысячи две. Среди простой публики попадались странные люди.
Был, например, десяток всадников в форме александрийских гусар, но на
разномастных конях - как в войну. Были казаки с благородными
старообрядческими бородами. Были юноши в цилиндрах и котелках. Много кого
было:
Появился у микрофона и явно незапланированный оратор:
- А кто погубил Гумилева? - закричал он без предисловий. - Вы
задумывались?
Кто писал донос? Берман! Кто вел дело? Якобсон! Кто заговор устроил?
Лариса Рейснер! Вопросы есть? Нет. Кто расстреливал? Блюмкин! Вопросы есь?
- А вот это случай так называемого вранья, - пробормотал Николай
Степанович.
На него опять оглянулись во гневе.
- Да он сам из этих, - процедил кто-то. - По глазам вижу:
- Лукницких нет, - сказал Николай Степанович. - Вот уж их-то следовало
пригласить в первую очередь.
- А теперь настало время, - неслось от постамента, - просить нашего
всемирно известного скульптора Михаила Шемякина открыть памятник!
Все зааплодировали и закричали "ура". "Смерть большевикам!" - выкрикнул
стоящий неподалеку тощий залысый человек в криво сидящих очках.
Покрывало медленно поползло вниз, обнажая патинированную бронзу.
Скульптор решил состарить статую авансом, понимая, что драить медяшку в
последующие годы никто не станет.
Оркестр грянул марш "Тоска по родине".
- Н-да, - сказал Николай Степанович. - Барклай в тоге поверх мундира -
это еще куда ни шло. Но трость и ботфорты:
- Мне нравится, - сказала Светлана.
- Да? Впрочем, дареному коню:
- Дареному? - обернулся в третий раз пожилой пролетарий. - Да знаете,
сколько заплатили за это? Только за участок - двести миллионов! Зелеными! А
лепило сколько с города содрал? Словами не скажешь. А кто платил? И зачем?
А?
- Так кто же?
- Ящуры!
- Кто?
- Ящуры. Вы что, телевизор не смотрите, газет не читаете?
- Очень редко.
- Что с вас взять:- пролетарий отвернулся.
Действо завершилось. Делать больше было нечего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
- Да, - сказал я. - Поезд завтра.
Во дворе барон вытряхивал бобины пленки из плоских коробок прямо на
землю, ворошил ее, пока не образовался змеиный клубок. Тогда он достал
зажигалку, чиркнул, отскочил в сторону. Пленка вспыхнула, как порох. Пламя
подпрыгнуло к белому небу, и мальчик, сидевший у стены, отбросил свой музер
и забился в припадке.
- В крайнем случае скажем, что ничего и не было, - сказал барон.
- Так не было или было? - спросил я.
- Какое это имеет значение? - сказал Зеботтендорф, глядя в огонь. -
Сегодня не было, завтра было. Что есть причина чему?
Маузер, лежавший на земле, вдруг выстрелил. Пуля взметнула пыль у ног
барона. Тот отступил к порогу.
- Это от жара, - сказал он. - Это просто от жара.
- Блажен, кто не верует, - сказал я. - Властью, данной мне, объявляю
переговоры прерванными на неопределенный срок.
- А что случилось? - удивился барон.
- Ничего особенного, - сказал я. - Просто рабби сейчас в Майоренгофе
двадцать третьего года. И вернется ли он оттуда:
Барон понял меня не сразу.
Проводник ждал нас на том же месте. Начинало темнеть.
- Барон, - сказал я, - ведь вы умеете водить машиу?
- Да, а что?
- Садитесь за руль, - я спрыгнул, - и поезжайте сами. Большой привет
фройляйн Ханне. Я остаюсь.
- Ну вот, - ворчливо сказал барон, - и где мне искать вас в следующий
раз?
- Подозреваю, что следующего раза просто не будет, - сказал я.
- Вы опять спрячетесь на каких-нибудь болотах:
- Барон. Вы что, не понимаете: если все пойдет так, как идет, прятаться
придется вам? И не на болотах:
- Не буду я прятаться. Надо же: хотел, чтобы всем было хорошо:
Он газанул: из-под колес рванулись струи песка и мелких камешков.
"Виллис" умчался.
Иерусалим, этот центр мироздания - очень маленький город. Наверняка
всякий, кто поднимался по его кривым узким улочкам, примерял на себя
тяжесть креста:
Я остановился у двери первого же православного храма. Худощавый пожилой
священник - я почему-то подумал, что он из бывших офицеров - с удивлением
воззрился на долговязого английского сержанта.
- Батюшка, - сказал я, - исповедуйте меня.
18.
С таксистом Николай Степанович расплатился двумя московскими жетонами на
метро.
У входа в сад стояла телегруппа. Девушка с микрофоном задавала проходящим
один и тот же вопрос: знают ли они, кто такой Гумилев. То ли хотели
продемонстрировать образованность широких масс, то ли обличить невежество
толпы.
- Oh, yes! - воскликнул Николай Степанович. - Russian Kipling!
Светлана посмотрела сурово.
Первым речь держал мэр - тот, который продал Петербург финнам по самую
Поповку.
- Большевики планомерно уничтожали русскую культуру, - говорил он четко,
будто читал лекцию. - Вот и сейчас их партия рвется к власти, и она снова
начнет с уничтожения поэтов. Потому что поэты в России всегда исполняли
роль пророков и провидцев. Мы не знаем, где могила Николая Степановича
Гумилева и вряд ли когда-нибудь узнаем:
- Надеюсь, - пробормотал Николай Степанович. На него оглянулись
укоризненно.
- Но имя его осталось в народе, и вот теперь мы, благодарные потомки,
этим рукотворным памятником отмечаем его место в своих сердцах, в сердце
города, который он любил и в который всегда возвращался:
Чем-то мэр похож был на придуманного Ярославом бравого солдата, но
прошедшего не психушки и фронты, а университеты и библиотеки.
Мэра сменил академик Лихачев.
- Я моложе поэта всего на двадцать лет, - начал он и улыбнулся. - И мне
посчастливилось дружить с людьми, близко знавшими Николая Гумилева. Я скажу
сейчас странную фразу, и вы мне, может быть, не поверите, но: мне повезло
родиться в России в начале века. Это было феерическое время, время такого
культурного богатства и разнообразия, время таких вершин:
- Конечно, у него баб был больше, чем у Пушкина, - сказали сзади.
- Что это с вами? - шепнула Светлана. - Вы краснеете?
Николай Степанович промолчал.
Выступал еще академик Панченко - он заметил, что обычно на детях гениев
природа отдыхает, но в данном случае отец и сын Гумилевы опровергли этот
постулат. Потом он добавил, что интеллигенты - это недоучки и бездельники,
а Николай Гумилев был профессионал и работяга. А теперь, когда ушел и Лев
Николаевич. и поговорить не с кем:
Его сменил поэт Кушнер. Потом выступали другие поэты и среди них даже
один военный моряк, а также внук адмирала Шефнера. Николай Степанович
обратил внимание на пожилого юношу, спевшего под гитару звонким голосом: "Я
спал, и смыла пена белая меня с родного корабля, и в черных водах
помертвелая открылась мне моя земля:"
- Дайте-ка я вам лицо вытру, - сказала Светлана.
- Это ветер, - сказал Николай Степанович.
Народу было тысячи две. Среди простой публики попадались странные люди.
Был, например, десяток всадников в форме александрийских гусар, но на
разномастных конях - как в войну. Были казаки с благородными
старообрядческими бородами. Были юноши в цилиндрах и котелках. Много кого
было:
Появился у микрофона и явно незапланированный оратор:
- А кто погубил Гумилева? - закричал он без предисловий. - Вы
задумывались?
Кто писал донос? Берман! Кто вел дело? Якобсон! Кто заговор устроил?
Лариса Рейснер! Вопросы есть? Нет. Кто расстреливал? Блюмкин! Вопросы есь?
- А вот это случай так называемого вранья, - пробормотал Николай
Степанович.
На него опять оглянулись во гневе.
- Да он сам из этих, - процедил кто-то. - По глазам вижу:
- Лукницких нет, - сказал Николай Степанович. - Вот уж их-то следовало
пригласить в первую очередь.
- А теперь настало время, - неслось от постамента, - просить нашего
всемирно известного скульптора Михаила Шемякина открыть памятник!
Все зааплодировали и закричали "ура". "Смерть большевикам!" - выкрикнул
стоящий неподалеку тощий залысый человек в криво сидящих очках.
Покрывало медленно поползло вниз, обнажая патинированную бронзу.
Скульптор решил состарить статую авансом, понимая, что драить медяшку в
последующие годы никто не станет.
Оркестр грянул марш "Тоска по родине".
- Н-да, - сказал Николай Степанович. - Барклай в тоге поверх мундира -
это еще куда ни шло. Но трость и ботфорты:
- Мне нравится, - сказала Светлана.
- Да? Впрочем, дареному коню:
- Дареному? - обернулся в третий раз пожилой пролетарий. - Да знаете,
сколько заплатили за это? Только за участок - двести миллионов! Зелеными! А
лепило сколько с города содрал? Словами не скажешь. А кто платил? И зачем?
А?
- Так кто же?
- Ящуры!
- Кто?
- Ящуры. Вы что, телевизор не смотрите, газет не читаете?
- Очень редко.
- Что с вас взять:- пролетарий отвернулся.
Действо завершилось. Делать больше было нечего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145