- Да.
- Как долго они живут?
- Около тысячи лет.
- Сколько лет вам?
- Восемьсот. Скоро я уйду.
- Мангасы оставляют потомство?
- Мангасы бесплодны. Новые мангасы выходят из яиц, оставленных Сорами.
Поколение за поколением.
- Интересно. И где же хранятся эти яйца?
- Под Черной Стражей.
- Что такое Черная Стража?
- Башня, поставленная над кладкой.
- Где они находятся?
- Это знают только Черные мангасы.
- Как зовут в миру Двадцатипятиголового Хотгора Черного мангаса?
- Дайна Сор.
- Даже не очень скрывается: Кто она, где живет, чем занимается?
- Заведующая русской службой Кью-Ти-Ви. Москва, Новослободская,
шестнадцать.
- Так: час от часу: Кто и зачем уничтожил деревню Предтеченку на реке
Чуна?
- Искали гасара.
- Кто такие гасары?
- Дурные мангасы.
- Ага. Значит, есть и дурные мангасы?
- Есть. Мало. Не верят в Пробуждение. Умеют лгать, что Пробуждения не
будет.
Умеют лгать, что прежние Пробуждения не удавались. Учат людей не
подчиняться правильным мангасам.
- И как? Нашли его: в деревне?..
- Нет. Его не оказалось там.
- Ошибочка, значит, вышла?
- Нет. Просто вместо гасара прибыли человек и ама. Человека ледяной
мангас убил, а ама ушел.
- Кто такой ама?
- Ама здесь. Ты его видишь.
Гусар заворчал.
- Это ты? - повернулся к нему Николай Степанович.
Гусар продолжал ворчать.
- Ты не любишь, когда тебя называют этим словом?
Пес утвердительно кивнул.
- Извини, - сказал Николай Степанович. - Сам не стану и этому закажу.
Продолжаем, любезный: Имя гасара.
- Стадвадцатиголовый Гасар Красный мангас.
- Имя в миру.
- Нам запрещено знать.
- Но мне-то не запрещено?
- Я не могу сказать.
- Да, брат мангас, придется нам с тобой ленинские нормы следствия
нарушать:
Боли ты боишься?
- Не всякой боли.
- Ну, что же: будем пробовать. Вся ночь впереди.
Гусар вдруг сорвался с места, нырнул мордой под батарею и вытащил за
шкирку Рики. Медленно подошел к мангасу и бережно положил зверька к нему на
колени:
Тонкий вой вырвался изо рта пленника.
- Не-е-е-е-е-т!.. Убе-е-е-е... лучше убе-е-е-е!..
- А на вид такая славная зверушка, - сказал Николай Степанович. - Дети,
например, обожают... Так что: тебя убить - или его убрать?
- Убе: рите: убе: рите: убе:
- Имя.
- :рите: убе:
- Имя гасара.
- Старое: знаю. Как сейчас:
- Говори старое.
- Фламель.
- Фламель?!
- Да. Убери: убийцу:
- Иди сюда, малыш. Дядя хороший, дядя теперь и сам все скажет: - Николай
Степанович вынул портсигар, достал папиросу, похлопал себя по карманам в
поисках спичек. Тигран моментально протянул зажигалку. Пленник вдруг издал
странный всхлип.
- Тоже покурить хочешь? - обернулся к нему Николай Степанович. - Подожди
немного, отдохнешь и ты: - и осекся.
Лицо пленника переменилось. Взгляд, прежде завороженно-панический,
устремленный в одну точку, угрожающе прояснялся. И что-то ненормальное, не
сразу уловимое, происходило с глазами.
- Бельма - зеленые: - прошептал Вовчик за спиной. - Красавцем становится:
Теперь у пленника были настоящие змеиные глаза: без белков, с узкими
вертикальными зрачками. Веки стали серыми и кожистыми, исчезли ресницы. С
коротким треском лопнул скотч, удерживавший тело. Бывшего Насрулло
Абдухакимовича выбросило из разлетевшегося в щепы кресла. Мощный
темнозеленый хвост швырнул Тиграна в угол. Распахнулась пасть, полная
игловидных изогнутых зубов, и метнулась прямо в лицо Николаю Степановичу. И
быть бы ему без лица, но Гусар успел прыгнуть и свалить командира за трюмо:
Схватка происходила в полном молчании. Ящер пытался разорвать веревку,
врезавшуюся в разбухшие лапы и петлей затягивающую горло, но добротный
репшнур пока не поддавался натиску. Гусар вцепился клыками в дряблый
кожистый мешок на шее, а мангуст, отчаянно вереща, атаковал откуда-то
снизу.
Ковер летел клочьями. Шипастый хвост со свистом рассекал воздух, круша
оставшуюся мебель. Тигран, чудом избежав второго удара, рыбкой бросился в
прихожую, где по беспечности, связав пленника, оставили оружие. Николай
Степанович едва успел увернуться от осколков зеркала. И тут остолбеневший
Вовчик пришел, наконец, в себя, схватил торшер и тяжелой бронзовой
подставкой с хрустом отоварил ящера по затылку:
Вернулся Тигран. Шел он медленно и почему-то на цыпочках, двумя руками
неловко сжимая кинжал. Склонившись над обмякшей тушей (серое пальто и
костюм расселись по швам, в прорехах проступала бледно-зеленая морщинистая
кожа, башмаки лопнули, обнажив четырехпалые когтистые лапы), он несколько
раз тупо ткнул кинжалом. Потом навалился на рукоять всем весом - и все-таки
проколол неподатливую шкуру.
- И еще справа, - сказал Николай Степанович, обретя голос. - Там тоже
может быть сердце:
Промедление смерти.
(Мадагаскар, 1924, декабрь)
- Именем Творца, Вечного и Неназываемого, принимаю на душу свою часть
ноши тех, чьей мышцей держится свод мироздания, и клянусь никогда, ни по
доброй воле, ни по злому умышлению, не слагать с себя взятой тяготы.
Клянусь чтить моих Учителей и Наставников, старших братьев и отцов, и
повиноваться им во всем. Клянусь уважать равных мне и тех, кто ниже меня,
любить их и учить всему, что превзошел сам. Клянусь хранить тайну,
доверенную мне, и не разглашать никому и никогда смысл Слов и Знаков,
могущих изменить природу Мира. Клянусь гнать и преследовать зло во всех его
воплощениях, и прежде всего в себе самом. И когда грянет последний бой,
клянусь быть там, куда поставит меня воля Тех, кто старше меня, и быть
стойким до конца:
Примерно так я перевел то, что произносил нараспев следом за Учителем
Рене.
Позже я переложил эту клятву в стихи и включил в третью книгу "Начала" -
в "Послушника".
Испытания перед посвящением, которых так страшились мои младшие братья, я
преодолел сравнительно легко. Да и то сказать: человека, пережившего
гражданскую войну в Петрограде, тьма, холод и голод ни удивить, ни сломать
уже не смогут. А всяческие "искушения святого Антония", насылаемые
безжалостными экзекуторами, мне иногда удавалось даже развеивать
самостоятельно: уроки Брюса пошли впрок, да и природные способности у меня,
как выяснилось, были изрядные. Старшие Учителя, в отличие от незабвенного
моего директора гимназии Иннокентия Федоровича, никаких поблажек никому не
давали и вообще старались никого не выделять, дабы не возбудить ни в ком
зависти, легко могущей вывести новопосвященных на черную тропу.
И вот мы, преодолев за сорок дней символический путь от рождения до
смерти, как бы рождались вновь для иной жизни. В пещере не было никаких
устрашающих изображений, зловещих факелов, человеческих черепов и прочего
излюбленного профанами реквизита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145