Шагнули все.
- Отставить: Бессемейные - шаг вперед. Боец Ордоньес, вернуться в строй.
Боец Агафонов, в строй. Всем, кому меньше двадцати двух - в строй!
Филимонов, не выпячивай бороду - в строй! Со мной останутся двадцать
человек, и все.
Наконец, со мной действительно осталось двадцать человек.
- А теперь, дамы и дети, вступаете вы. Начинайте кричать.
Меня не сразу поняли, зато когда поняли, исполнили команду отменно.
Представляю, что мог подумать Зеботтендорф, хорошо осведомленый о том,
какого рода обряд долженствовало проводить при вскрытии сооответствующих
захоронений:
Между тем в землянке я затянул одну из стен белой льняной скатертью,
специально приберегаемой для этого случая. На колоде закрепил стоймя
обычную игральную карту. Огоньком спички выверил расстояние, куда ставить
черную свечку:
- Ребята,- сказал я Ордоньесу, Агафонову и доктору Симановичу. - Сейчас
вы окажетесь в другой стране. Я сам толком не знаю, где именно. Скорее
всего, там будут говорить по-испански. Вы - нелегальные иммигранты. Вам
придется нелегко. Постарайтесь устроиться. Вот - остатки нашего богатства,
- я раздал им обрывки золотых цепей. - На первое время может хватить.
Обустраивайтесь надолго. Вряд ли удастся вернуться:
Наверное, со строны это было невозможное зрелище: люди, взявшись за руки,
цепочкой втягивались в землянку и исчезали в ней навсегда. Но мне тогда
было не до наблюдений и размышлений: требовалось следить за огоньком свечи
и успевать зажечь новую взамен догоревшей. Воздух вблизи бегущих людей
возмущался, пламя колебалось, и я опасался, что отряд мой разбросает по
всему западному полушарию. Но как выяснилось много позже, опасения эти были
напрасны:
- Вот и все,- сказал я оставшимся.- Если кто выживет, пойдет туда же.
Способ вы уже уяснили - и если со мной что случится, последний уходящий
гранатой погасит свечку:
- А почему сразу всем не уйти? - спросил Филипп.
- А ты фильм "Тринадцать" видел?
- Понял,- сказал Филипп.- Приковываем врага к сухому колодцу?
- Что-то вроде.
- И сколько же нам нужно продержаться?
- Хотя бы два штурма. А сейчас надо пошуметь еще немного:
И мы пошумели. В яме на вершине холма стояла бочка с бензином, а на дне
бочки покоилось до поры до времени пять килограммов тола. Сначала мы
покричали и постреляли. а потом я крутанул ручку динамо, и бочка ахнула.
Видимо, приснопамятный взрыв Кракатау с некоторого удаления примерно так
и выглядел.
И через полчаса немцы пошли на приступ.
Они подтащили прожектора и гнали в небо ракету за ракетой, и моим
пулеметчикам приходилось лупить вслепую, но тропки пристреляны были
заранее, а без тропок по этим болотам не пройдет и лягушка. Так что сам по
себе приступ не был страшен. Я опасался минометного обстрела, но
Зеботтендорфу нужен был живой посредник, а солдатиков арийские самки
нарожают quantum satis.
Утром произошел второй приступ, а после полудня - третий. Нас осталось
восемь человек и две цинки патронов.
- Все, ребята,- сказал я, подзывая Филиппа и Иванова. - Созывайте всех.
Отход.
- Командир! - закричал Филипп. - Да мы их!.. Да еще!..
- Не спорить. Собрать всех - и в землянку.
Филипп заревел выпью, и стали подтягиваться уцелевшие бойцы. Уже при
отходе то ли шальной, то ли снайперской пулей убило Брагина, последним
вступившего в наш отряд окруженца; до этого он в одиночку бесчинствовал по
сельским комендатурам:
Я отправил ребят в путь, не зная, найдут ли они тех, кто ушел раньше.
Филиппу я сказал: не возвращайтесь, пока Сталин живой, не пишите и вообще
не привлекайте к себе внимания. Я не хочу, чтобы и там до вас добрались.
Потом снял и бросил в угол скатерть, перевернул колоду, облил все последним
бензином, выбрался наружу, отбежал и бросил в землянку гранату. Глухо
бухнуло, выбросило дымное пламя и горящие тряпки.
Когда грязные по уши эсэсовцы выбрались на остров, я сидел на патронном
ящике и курил прибереженную специально для такого случая американскую
солдатскую сигару. Длинный как жердь нибелунг подошел ко мне и отдал честь:
- Герр Конан, группенфюрер фон Зеботтендорф просит вас быть его гостем:
Потом он огляделся, посмотрел на тело невезучего Брагина и с легкой
дрожью в голосе добавил:
- А где же все остальные?
- Там, - показал я вниз.- Все там.
В палатке Зеботтендорфа меня ждал скромный фронтовой обед - правда, с
неплохим греческим коньяком.
Барон попытался быть насмешлив.
- Неужели вы думали, Николас, что меч Зигфрида может даться в чужие руки?
Где была ваша эрудиция? Нотунг - это не ваша хваленая "катюша".
Вы и "катюшу"-то взять толком не смогли, хотел сказать я; все же два года
труда не пропали даром: коготок увяз, крючок вонзился, дверца мышеловки
захлопнулась.
- Отрицательный результат - тоже результат,- сказал я. - Зато выяснилось
достоверно, что ни славянская, ни еврейская кровь не способны снять
заклятие Кримхильды. Поэкспериментируйте с арийской:
Золотая дверь.
(Царское село, 1898, канун Рождества)
Рождество всегда немножко похороны, потому что пахнет елкой.
Дом был гулок и тих. Родители уехали в гости к Стеблиным, Митя увязался с
ними, а я сказался недостаточно здоровым и даже изобразил покашливание.
Маменька тут же велела влить в меня стакан горячего молока и уложила в
постель.
Я сделал вид, что продолжаю читать Жаколио.
И действительно, мне удалось не выдать своего истинного намерения:
остаться, наконец, в одиночестве.
Потом я встал, вынул из ящика стола отточеный ланцет и пошел в ванную
комнату.
Большой стол в зале был отодвинут в сторону. и его место занимала
лохматая ель с немного загнутой верхушкой. Большие комья ваты, посыпанные
блеском, изображали снег. Многие игрушки уже висели на ветвях, но
окончательное убранство решили отложить до завтра: золочение орехов, за
которое с таким пылом взялся братец, оказалось немалосложным делом.
Розоватый ангелок, устроившийся возле самой верхушки, глядел на меня с
укоризной. От него пахло нафталином.
Я прошел мимо. Вполне возможно, что я не увижу, как все будет выглядеть
завтра. И хуже того: мне просто не интересно, как оно будет выглядеть.
Елка. Одна из многих миллионов.
И я. Один-единственный.
Как странно.
В ванной я сел на край тяжелого табурета, закатал рукав домашней
курточки, посмотрел на руку. Вены голубыми ниточками тянулись под кожей. И
вот если это перерезать - смерть? До чего же хрупко тело:
Потом я вспомнил, что руку надо перетянуть. Для этого был припасен кусок
бечевки.
Я перемотал левую руку выше локтя, и через минуту она посинела, а вены
надулись. Я взял ланцет и провел кончиком лезвия по запястью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
- Отставить: Бессемейные - шаг вперед. Боец Ордоньес, вернуться в строй.
Боец Агафонов, в строй. Всем, кому меньше двадцати двух - в строй!
Филимонов, не выпячивай бороду - в строй! Со мной останутся двадцать
человек, и все.
Наконец, со мной действительно осталось двадцать человек.
- А теперь, дамы и дети, вступаете вы. Начинайте кричать.
Меня не сразу поняли, зато когда поняли, исполнили команду отменно.
Представляю, что мог подумать Зеботтендорф, хорошо осведомленый о том,
какого рода обряд долженствовало проводить при вскрытии сооответствующих
захоронений:
Между тем в землянке я затянул одну из стен белой льняной скатертью,
специально приберегаемой для этого случая. На колоде закрепил стоймя
обычную игральную карту. Огоньком спички выверил расстояние, куда ставить
черную свечку:
- Ребята,- сказал я Ордоньесу, Агафонову и доктору Симановичу. - Сейчас
вы окажетесь в другой стране. Я сам толком не знаю, где именно. Скорее
всего, там будут говорить по-испански. Вы - нелегальные иммигранты. Вам
придется нелегко. Постарайтесь устроиться. Вот - остатки нашего богатства,
- я раздал им обрывки золотых цепей. - На первое время может хватить.
Обустраивайтесь надолго. Вряд ли удастся вернуться:
Наверное, со строны это было невозможное зрелище: люди, взявшись за руки,
цепочкой втягивались в землянку и исчезали в ней навсегда. Но мне тогда
было не до наблюдений и размышлений: требовалось следить за огоньком свечи
и успевать зажечь новую взамен догоревшей. Воздух вблизи бегущих людей
возмущался, пламя колебалось, и я опасался, что отряд мой разбросает по
всему западному полушарию. Но как выяснилось много позже, опасения эти были
напрасны:
- Вот и все,- сказал я оставшимся.- Если кто выживет, пойдет туда же.
Способ вы уже уяснили - и если со мной что случится, последний уходящий
гранатой погасит свечку:
- А почему сразу всем не уйти? - спросил Филипп.
- А ты фильм "Тринадцать" видел?
- Понял,- сказал Филипп.- Приковываем врага к сухому колодцу?
- Что-то вроде.
- И сколько же нам нужно продержаться?
- Хотя бы два штурма. А сейчас надо пошуметь еще немного:
И мы пошумели. В яме на вершине холма стояла бочка с бензином, а на дне
бочки покоилось до поры до времени пять килограммов тола. Сначала мы
покричали и постреляли. а потом я крутанул ручку динамо, и бочка ахнула.
Видимо, приснопамятный взрыв Кракатау с некоторого удаления примерно так
и выглядел.
И через полчаса немцы пошли на приступ.
Они подтащили прожектора и гнали в небо ракету за ракетой, и моим
пулеметчикам приходилось лупить вслепую, но тропки пристреляны были
заранее, а без тропок по этим болотам не пройдет и лягушка. Так что сам по
себе приступ не был страшен. Я опасался минометного обстрела, но
Зеботтендорфу нужен был живой посредник, а солдатиков арийские самки
нарожают quantum satis.
Утром произошел второй приступ, а после полудня - третий. Нас осталось
восемь человек и две цинки патронов.
- Все, ребята,- сказал я, подзывая Филиппа и Иванова. - Созывайте всех.
Отход.
- Командир! - закричал Филипп. - Да мы их!.. Да еще!..
- Не спорить. Собрать всех - и в землянку.
Филипп заревел выпью, и стали подтягиваться уцелевшие бойцы. Уже при
отходе то ли шальной, то ли снайперской пулей убило Брагина, последним
вступившего в наш отряд окруженца; до этого он в одиночку бесчинствовал по
сельским комендатурам:
Я отправил ребят в путь, не зная, найдут ли они тех, кто ушел раньше.
Филиппу я сказал: не возвращайтесь, пока Сталин живой, не пишите и вообще
не привлекайте к себе внимания. Я не хочу, чтобы и там до вас добрались.
Потом снял и бросил в угол скатерть, перевернул колоду, облил все последним
бензином, выбрался наружу, отбежал и бросил в землянку гранату. Глухо
бухнуло, выбросило дымное пламя и горящие тряпки.
Когда грязные по уши эсэсовцы выбрались на остров, я сидел на патронном
ящике и курил прибереженную специально для такого случая американскую
солдатскую сигару. Длинный как жердь нибелунг подошел ко мне и отдал честь:
- Герр Конан, группенфюрер фон Зеботтендорф просит вас быть его гостем:
Потом он огляделся, посмотрел на тело невезучего Брагина и с легкой
дрожью в голосе добавил:
- А где же все остальные?
- Там, - показал я вниз.- Все там.
В палатке Зеботтендорфа меня ждал скромный фронтовой обед - правда, с
неплохим греческим коньяком.
Барон попытался быть насмешлив.
- Неужели вы думали, Николас, что меч Зигфрида может даться в чужие руки?
Где была ваша эрудиция? Нотунг - это не ваша хваленая "катюша".
Вы и "катюшу"-то взять толком не смогли, хотел сказать я; все же два года
труда не пропали даром: коготок увяз, крючок вонзился, дверца мышеловки
захлопнулась.
- Отрицательный результат - тоже результат,- сказал я. - Зато выяснилось
достоверно, что ни славянская, ни еврейская кровь не способны снять
заклятие Кримхильды. Поэкспериментируйте с арийской:
Золотая дверь.
(Царское село, 1898, канун Рождества)
Рождество всегда немножко похороны, потому что пахнет елкой.
Дом был гулок и тих. Родители уехали в гости к Стеблиным, Митя увязался с
ними, а я сказался недостаточно здоровым и даже изобразил покашливание.
Маменька тут же велела влить в меня стакан горячего молока и уложила в
постель.
Я сделал вид, что продолжаю читать Жаколио.
И действительно, мне удалось не выдать своего истинного намерения:
остаться, наконец, в одиночестве.
Потом я встал, вынул из ящика стола отточеный ланцет и пошел в ванную
комнату.
Большой стол в зале был отодвинут в сторону. и его место занимала
лохматая ель с немного загнутой верхушкой. Большие комья ваты, посыпанные
блеском, изображали снег. Многие игрушки уже висели на ветвях, но
окончательное убранство решили отложить до завтра: золочение орехов, за
которое с таким пылом взялся братец, оказалось немалосложным делом.
Розоватый ангелок, устроившийся возле самой верхушки, глядел на меня с
укоризной. От него пахло нафталином.
Я прошел мимо. Вполне возможно, что я не увижу, как все будет выглядеть
завтра. И хуже того: мне просто не интересно, как оно будет выглядеть.
Елка. Одна из многих миллионов.
И я. Один-единственный.
Как странно.
В ванной я сел на край тяжелого табурета, закатал рукав домашней
курточки, посмотрел на руку. Вены голубыми ниточками тянулись под кожей. И
вот если это перерезать - смерть? До чего же хрупко тело:
Потом я вспомнил, что руку надо перетянуть. Для этого был припасен кусок
бечевки.
Я перемотал левую руку выше локтя, и через минуту она посинела, а вены
надулись. Я взял ланцет и провел кончиком лезвия по запястью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145