Потом начиналось кормление легкими блюдами и прием
того же снадобья, но уже в гранулах - то есть в настоящих дозах. Постепенно
во сне у человека выпадали волосы, зубы, ногти, отслаивалась и сползала
кожа. На тридцать девятый день все это безобразие завершалось приемом
десяти капель эликсира Ахарата в двух ложках красного вина. Наступал день
сороковой, и вы могли считать себя обновленным. Правда, еще две недели было
невыносимо тяжело: страшно чесалось все тело и резались новые зубы:
С тех пор я стал гораздо терпимее относиться к вопящим младенцам.
Покуда я мучился, мне выправили новые документы. Теперь я был белым
кыргызом, представителем исчезающе малой народности, ютящейся в хакасских
степях, жертвы царского самодержавия и помещиков-эксплуататоров (откуда в
Сибири взялись помещики, мне неведомо), поэтом-двуязычником и переводчиком
народных эпосов. Так что мое включение в состав делегатов от
Восточно-Сибирской области выглядело вполне естественным. Имя мое стало
Алан Кюбетей, и лет мне от роду было двадцать четыре. Национальный костюм я
придумал сам, да такой, что в нем не стыдно было предстать перед самим
абиссинским негусом. Когда-то мы с ним расстались друзьями:
Номер в "Национале" мы делили с Ваней Молчановым, который, подобно
Суворову, присовокупил к своей фамилии топонимический довесок: "Сибирский".
Дабы не путали его с тем, другим Молчановым, попавшим под кинжальный
огонь критики бедного Маяковского. Человек он был не без способностей, в
другое время и при других обстоятельствах я бы охотно с ним позанимался, но
здесь приходилось ломать комедию. Так, скажем, номер наш был снабжен биде,
в котором я незамедлительно омыл уставшие ноги, чем привел Ивана в
несказанный восторг. Это могло бы послужить началом цикла легенд, если бы
Иван не оказался достаточно тактичен, и если бы подавляющее большинство
делегатов не столкнулись бы с этим чудом цивилизации впервые в жизни.
Я предполагал, что господа "красные маги" порезвятся здесь на славу.
Ведь, по моей же версии, вся затея эта - со Съездом и формированием единого
писательского союза - была ни чем иным, как сооружением огромной астральной
пушки, этакой "Большой Берты" ментального пространства, долженствующей
обеспечить стратегическое преимущество. Однако, к моему изумлению, Колонный
зал освобожден был от кабиров марксизма и украшен портретами Шекспира, Льва
Толстого, Мольера, Гоголя, Сервантеса, Гейне, Пушкина и других гениев,
которые не то что не могли мне повредить, но даже и прибавляли силы.
Оркестр был, на мой вкус, слишком громок; хорошо хоть, пиесу они исполняли
достаточно короткую: туш - правда, чересчур часто.
Делегаты расселись и стали шумно ждать. Наконец, грянули аплодисменты. На
трибуне воздвиглась сутулая фигура писателя-буревестника. Того самого, чья
спасительная для меня телеграмма так и не поспела вовремя... Буревестник
был болен. Хуже того: Буревестник был сломан...
- Уважаемые товарищи! Прежде, чем открыть первый за всю многовековую
историю литературы съезд литераторов советских социалистических республик,
я - по праву председателя оргкомитета союза писателей - разрешаю себе
сказать несколько слов о смысле и значении нашего съезда. Значение это - в
том, что прежде распыленная литература всех наших народностей выступает как
единое целое перед лицом революционного пролетариата всех стран и перед
лицом дружественных нам революционных литераторов. Мы выступаем,
демонстрируя, разумеется, не только географическое наше единение, но
демонстрируя единство нашей цели, которая, конечно, не стесняет
разнообразия наших творческих приемов и стремлений.
Вступительное слово мэтра оказалось, по счастью, кратким и достаточно
бессодержательным. Потом долго и нудно выбирали президиум, в состав
которого вошли немало знакомых мне фигур, в частности - Мариэтта Шагинян.
Вот бы подойти к ней и потребовать вернуть данные ей взаймы в двадцать
первом, незадолго до моего ареста, пятьдесят тысяч: так ведь сделает вид,
что слуховой аппарат испортился.
Тем временем очередной шквал аплодисментов выплеснул на трибуну секретаря
ЦК ВКП(б) товарища Жданова. Так я его увидел в первый раз:
Товарищ Жданов олицетворял собой здоровье и полнокровие партийной жизни.
Он развернулся на трибуне во всю ширь и рассказал, сверкая небольшими
очами, о непревзойденном гениальном анализе наших побед, сделанном
товарищем Сталиным на последнем съезде партии. Постепенно он как-то
добрался и до писательских дел.
- Нет и не может быть в буржуазной стране литературы, которая бы
последовательно разбивала всякое мракобесие, всякую мистику, всякую
поповщину и чертовщину, как это делает наша литература. Для упадка и
загнивания буржуазной культуры характерны разгул мистицизма, поповщины,
увлечение порнографией. "Знатными людьми" буржуазной литературы, той
буржуазной литературы, которая продала свое перо капиталу, являются сейчас
воры, сыщики, проститутки и хулиганы. Так обстоит дело в капиталистических
странах: - аплодисменты. - Не то у нас. - Аплодисменты. - Наш советский
писатель черпает материал для своих художественных произведений, тематику,
образы, художественное слово и речь из жизни и опыта людей Днепростороя и
Магнитостроя.
Особенно слово и речь, подумал я и сделал вид, что уснул. Молчанов
немедленно разбудил меня локтем в бок.
- Будьте на передовых позициях бойцов за бесклассовое социалистическое
общество! - закончил Жданов и снова с удовольствием погрузился в море
аплодисментов.
Тут оказалось, что Буревестник сказал далеко не все. Это к лучшему,
подумал я, поскольку Алексея Максимовича знал весьма неплохо и ожидал, что
он непременно проговорится о подлинных целях съезда.
Зашел Алексей Максимович очень издалека. Со времен превращения
вертикального животного в человека.
- Трудно представить Иммануила Канта,- говорил Алексей Максимович,- в
звериной шкуре и босого, размышляющем о "вещи в себе":
Счастливый Буревестник. Мне так вообще трудно представить себе Иммануила
Канта хоть в шкуре, хоть и без оной.
- Не сомневаюсь в том, что древние сказки, мифы, легенды известны вам, но
очень хотелось бы, чтобы основной их смысл был понят более глубоко:
Я насторожился. Вот сейчас-то он и проговорится насчет здорового
пролетарского оккультизма, социалистической эзотерики, передовой
коммунистической магии...
- Смысл этот сводится к стремлению древних рабочих людей облегчить свой
труд, усилить его продуктивность, вооружиться против четвероногих и
двуногих врагов, а также силою слова, приемов "заговоров", заклинаний
повлиять на стихийные, враждебные людям явления природы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
того же снадобья, но уже в гранулах - то есть в настоящих дозах. Постепенно
во сне у человека выпадали волосы, зубы, ногти, отслаивалась и сползала
кожа. На тридцать девятый день все это безобразие завершалось приемом
десяти капель эликсира Ахарата в двух ложках красного вина. Наступал день
сороковой, и вы могли считать себя обновленным. Правда, еще две недели было
невыносимо тяжело: страшно чесалось все тело и резались новые зубы:
С тех пор я стал гораздо терпимее относиться к вопящим младенцам.
Покуда я мучился, мне выправили новые документы. Теперь я был белым
кыргызом, представителем исчезающе малой народности, ютящейся в хакасских
степях, жертвы царского самодержавия и помещиков-эксплуататоров (откуда в
Сибири взялись помещики, мне неведомо), поэтом-двуязычником и переводчиком
народных эпосов. Так что мое включение в состав делегатов от
Восточно-Сибирской области выглядело вполне естественным. Имя мое стало
Алан Кюбетей, и лет мне от роду было двадцать четыре. Национальный костюм я
придумал сам, да такой, что в нем не стыдно было предстать перед самим
абиссинским негусом. Когда-то мы с ним расстались друзьями:
Номер в "Национале" мы делили с Ваней Молчановым, который, подобно
Суворову, присовокупил к своей фамилии топонимический довесок: "Сибирский".
Дабы не путали его с тем, другим Молчановым, попавшим под кинжальный
огонь критики бедного Маяковского. Человек он был не без способностей, в
другое время и при других обстоятельствах я бы охотно с ним позанимался, но
здесь приходилось ломать комедию. Так, скажем, номер наш был снабжен биде,
в котором я незамедлительно омыл уставшие ноги, чем привел Ивана в
несказанный восторг. Это могло бы послужить началом цикла легенд, если бы
Иван не оказался достаточно тактичен, и если бы подавляющее большинство
делегатов не столкнулись бы с этим чудом цивилизации впервые в жизни.
Я предполагал, что господа "красные маги" порезвятся здесь на славу.
Ведь, по моей же версии, вся затея эта - со Съездом и формированием единого
писательского союза - была ни чем иным, как сооружением огромной астральной
пушки, этакой "Большой Берты" ментального пространства, долженствующей
обеспечить стратегическое преимущество. Однако, к моему изумлению, Колонный
зал освобожден был от кабиров марксизма и украшен портретами Шекспира, Льва
Толстого, Мольера, Гоголя, Сервантеса, Гейне, Пушкина и других гениев,
которые не то что не могли мне повредить, но даже и прибавляли силы.
Оркестр был, на мой вкус, слишком громок; хорошо хоть, пиесу они исполняли
достаточно короткую: туш - правда, чересчур часто.
Делегаты расселись и стали шумно ждать. Наконец, грянули аплодисменты. На
трибуне воздвиглась сутулая фигура писателя-буревестника. Того самого, чья
спасительная для меня телеграмма так и не поспела вовремя... Буревестник
был болен. Хуже того: Буревестник был сломан...
- Уважаемые товарищи! Прежде, чем открыть первый за всю многовековую
историю литературы съезд литераторов советских социалистических республик,
я - по праву председателя оргкомитета союза писателей - разрешаю себе
сказать несколько слов о смысле и значении нашего съезда. Значение это - в
том, что прежде распыленная литература всех наших народностей выступает как
единое целое перед лицом революционного пролетариата всех стран и перед
лицом дружественных нам революционных литераторов. Мы выступаем,
демонстрируя, разумеется, не только географическое наше единение, но
демонстрируя единство нашей цели, которая, конечно, не стесняет
разнообразия наших творческих приемов и стремлений.
Вступительное слово мэтра оказалось, по счастью, кратким и достаточно
бессодержательным. Потом долго и нудно выбирали президиум, в состав
которого вошли немало знакомых мне фигур, в частности - Мариэтта Шагинян.
Вот бы подойти к ней и потребовать вернуть данные ей взаймы в двадцать
первом, незадолго до моего ареста, пятьдесят тысяч: так ведь сделает вид,
что слуховой аппарат испортился.
Тем временем очередной шквал аплодисментов выплеснул на трибуну секретаря
ЦК ВКП(б) товарища Жданова. Так я его увидел в первый раз:
Товарищ Жданов олицетворял собой здоровье и полнокровие партийной жизни.
Он развернулся на трибуне во всю ширь и рассказал, сверкая небольшими
очами, о непревзойденном гениальном анализе наших побед, сделанном
товарищем Сталиным на последнем съезде партии. Постепенно он как-то
добрался и до писательских дел.
- Нет и не может быть в буржуазной стране литературы, которая бы
последовательно разбивала всякое мракобесие, всякую мистику, всякую
поповщину и чертовщину, как это делает наша литература. Для упадка и
загнивания буржуазной культуры характерны разгул мистицизма, поповщины,
увлечение порнографией. "Знатными людьми" буржуазной литературы, той
буржуазной литературы, которая продала свое перо капиталу, являются сейчас
воры, сыщики, проститутки и хулиганы. Так обстоит дело в капиталистических
странах: - аплодисменты. - Не то у нас. - Аплодисменты. - Наш советский
писатель черпает материал для своих художественных произведений, тематику,
образы, художественное слово и речь из жизни и опыта людей Днепростороя и
Магнитостроя.
Особенно слово и речь, подумал я и сделал вид, что уснул. Молчанов
немедленно разбудил меня локтем в бок.
- Будьте на передовых позициях бойцов за бесклассовое социалистическое
общество! - закончил Жданов и снова с удовольствием погрузился в море
аплодисментов.
Тут оказалось, что Буревестник сказал далеко не все. Это к лучшему,
подумал я, поскольку Алексея Максимовича знал весьма неплохо и ожидал, что
он непременно проговорится о подлинных целях съезда.
Зашел Алексей Максимович очень издалека. Со времен превращения
вертикального животного в человека.
- Трудно представить Иммануила Канта,- говорил Алексей Максимович,- в
звериной шкуре и босого, размышляющем о "вещи в себе":
Счастливый Буревестник. Мне так вообще трудно представить себе Иммануила
Канта хоть в шкуре, хоть и без оной.
- Не сомневаюсь в том, что древние сказки, мифы, легенды известны вам, но
очень хотелось бы, чтобы основной их смысл был понят более глубоко:
Я насторожился. Вот сейчас-то он и проговорится насчет здорового
пролетарского оккультизма, социалистической эзотерики, передовой
коммунистической магии...
- Смысл этот сводится к стремлению древних рабочих людей облегчить свой
труд, усилить его продуктивность, вооружиться против четвероногих и
двуногих врагов, а также силою слова, приемов "заговоров", заклинаний
повлиять на стихийные, враждебные людям явления природы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145