" "Шалость редко приводит к
добру." "Говори правду, пей чистую воду, ешь вареную пищу." "Большая дубина
набивает большие шишки." "Если бы кто-нибудь захотел зарыть правду, ему
потребовалось бы много лопат." "Слишком много искусства пользы не
приносит." "Любовь и ум редко идут рука об руку," "Хорошо пережеванное -
наполовину переваренное..." Сумрачный германский гений вогнал всех в
задумчивость. Наконец Дуглас сказал:
- Да-а: Неудивительно, что эти джерри взбесились и решили завоевать мир:
О'Лири почесал в затылке:
- Не знаю, как там лопаты, а от кружки и картишек я бы сейчас не
отказался.
И все ожили.
В подполье висели окорока, лежали головки сыра. В ларе, расфасованные по
полотнянным мешочкам, хранились сухари. О'Лири безошибочно определил под
мешковиной зеленоватую длинную бутыль чистого, как слеза младенца,
самогона.
Нат устроился на чердаке - наблюдать.
- Знаете, дядя Ник, - сказал он, когда я забрался к нему, - странно все
это.
- Что?
- А вот: ни самолетов здесь не слышно, ни взрывов...
- Бывают такие места, - сказал я. - Ты все равно поглядывай...
Я спустился и застал следующую сцену: О'Лири вытащил из стола калоду Таро
и сейчас, слюня палец, выбрасывал лишние карты.
- Сержант, - сказал я.
- Да, сэр?
- Положите колоду на место. Это не игрушка.
- А что такого? Карты и карты. Только масти не так нарисованы.
- В том-то и дело, - сказал я. - Если здесь действительно крутятся черные
эсэс, то даже держать в руках Таро - это все равно, что залезть на крышу и
размахивать американским флагом.
- Хм. - Он с сомнением посмотрел на карты, потом на меня, потом опять на
карты. - Ну, если вы так уверены...
Он собрал карты, сложил их в серебряный футляр, взвесил на руке и сунул в
карман.
- Вы ошиблись, сержант, - сказал я. - В комод. Вот из кабинета фюрера я
вам разрешаю брать все что угодно.
- Даже веревку, на которой он повесился, - не открывая глаз, проговорил
Отто Ран.
- Что он сказал? - забеспокоился сержант.
Я перевел.
- Кто повесился?
- Фюрер.
- А с кем мы тогда воюем?
- Лучшие умы человечества ломают над этим головы, - сказал я.
- Ничего не понимаю, - сержант отошел, явно обиженный и на меня, и на умы
человечества.
- Отто, - позвал я. - Вы меня узнаете?
- Голос знакомый, - сказал Ран.
- Если хотите, можете посмотреть.
- Не хочу, - сказал Ран. - Глаза слишком часто лгут.
- Помните Гималаи?
- А, Николас, - равнодушно произнес Ран. - Значит, вас тоже взяли сюда?
- Куда?
- В тонкий мир.
- Не такой уж он тонкий, - сказал я. - Дырка у вас в боку - будто бык
боднул.
- Может, и правда бык, - сказал Ран. - Не помню. Я вышел ненадолго -
просто подышать:
- Откуда вы взяли, что фюрер повесился?
- А что ему оставалось делать? Бежать за Одер к русским? После того, как
на Гамбург и Дрезден бросили эти чудовищные бомбы, никто уже не мог
сражаться.
Да, русские бы спрятали его... О, как они хотели заполучить его живым! А
знаете, Николас, для чего? У них уже был собран железный зверь, и нужен был
человек, обладающий ментальной сверхсилой - таким был фюрер. Они бы отсекли
ему руки и ноги и вживили его в этот жуткий механизм... Впрочем, Николас,
всего этого не случилось, не так ли? - он посмотрел на меня, прищурясь.
- Что вы хотите этим сказать?
- Не брали вас в тонкий мир: вы сами сюда пришли: как? А, да я же сам,
наверное, вас привел: Я очень устал, Николас. Вы не представляете себе, как
я устал. Какая это мука: все знать, все понимать: но оставаться при этом
лишь тенью на стене:
- Ничего, - сказал я. - И это пройдет.
- Возможно: - он задышал тяжелее. - Танки Паттона давно в Берлине, но
никто этого не знает. Адольф бежал в Ганновер и там повесился, но этого
тоже никто не знает. Все ведут себя так, будто ничего такого не произошло:
Германия лежит в развалинах, реки красны от крови - но никто этого не
видит, люди ходят на работу, обедают в маленьких кафе, спят в своих
постелях: ужасно.
Он сморщился и отвернулся.
- Капитан, - сказал Чарли; он, похоже, стоял за моей спиной и слушал. -
Пожалуйте к столу, сэр.
- Отто, - позвал я.
Он слабо махнул рукой - иди, мол.
Я подошел к Марлен. Она зарумянилась; глаза бегали под веками. Дыхание
стало чистым и глубоким. Я потрогал ее лоб, вытер лицо салфеткой. Мне
показалось, что она ощутила прикосновение.
- Говоришь, к столу? Пойдем к столу:
Картофельный самогон тяжело рухнул в желудок. Сразу зазвенело в ушах.
О' Лири с грустью смотрел на кружку.
- И выпить бы надо,- сказал он,- и боюсь, что разморит. Мой черед
лейтенанта менять.
- Не разморит,- сказал я.- Здесь слишком чистый воздух.
- Я сменю лейтенанта, - сказал Чарли. - Я вообще не пью.
Танкист Дуглас выпил свою порцию залпом, прислушался к ощущению,
моментально втянул ломоть окорока величиной в две ладони, потом сказал:
- Я понял, чего нам не хватает. Должно быть, настала пора старому негру
немного покухарничать, сэр. Разрешите?
- Действуйте, рядовой. Только не надо бросать в котел незнакомые травы.
Мало ли чего он тут насушил:
Марлен пила бульон, не просыпаясь. А снилось ей, что я ее камеристка и
что она опаздывает на свидание с Кларком Гейблом. Мне досталось как за
собственную нерасторопность, так и за скверно составленное расписание
миссисипских пароходов:
Я укутал Марлен и перешел к Отто. Приподнял ему голову и поднес к губам
чашку с бульоном. Отто сделал несколько глотков, передохнул, потом разом
допил остаток. Он уже не походил на человека, пребывающего в тонком мире. А
глоток самогона окончательно вернул его к живым.
Он смотрел на меня, щурясь и морща нос. Такое выражение бывает у людей,
проснувшихся от яркого света, упавшего на лицо.
- Это опять вы,- хмыкнул он.
- Да, Отто. И если вы хотели удрать:
- От вас? С какой стати? Удирают обычно от собственного начальства.
- Ну, это у вас получилось отменно. Зеботтендорф был искренне огорчен.
- Еще бы. У него были на меня особые виды. Он ведь понимал, что я рано
или поздно выйду на Грааль.
- И что? Вышли? - спросил я как можно небрежнее.
- Вестимо ,- сказал он по-русски, и я не сразу его понял.
Грааль:
- И: что?- задал я глупый вопрос.
Его лицо разом переменилось. На миг мне показалось, что Отто постарел лет
на пятьсот. Чем-то он стал неуловимо похож то ли на царя Ашоку, то ли на
моих мадагаскарских учителей:
- Об этом не стоит говорить, - сказал он мягко, но непреклонно.- Грааль -
это совсем не то, что о нем думают. Мне пришлось:- он замолчал и уставился
в потолок.
- Отто:
- Нет, ничего. Я уже в порядке. Это сначала было: тяжело. Но потом, когда
все стало ясно: Согласитесь, Николас, это очень тяжело, когда все
становится ясно. Какое-то время смотришь на мир снаружи, как на аквариум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
добру." "Говори правду, пей чистую воду, ешь вареную пищу." "Большая дубина
набивает большие шишки." "Если бы кто-нибудь захотел зарыть правду, ему
потребовалось бы много лопат." "Слишком много искусства пользы не
приносит." "Любовь и ум редко идут рука об руку," "Хорошо пережеванное -
наполовину переваренное..." Сумрачный германский гений вогнал всех в
задумчивость. Наконец Дуглас сказал:
- Да-а: Неудивительно, что эти джерри взбесились и решили завоевать мир:
О'Лири почесал в затылке:
- Не знаю, как там лопаты, а от кружки и картишек я бы сейчас не
отказался.
И все ожили.
В подполье висели окорока, лежали головки сыра. В ларе, расфасованные по
полотнянным мешочкам, хранились сухари. О'Лири безошибочно определил под
мешковиной зеленоватую длинную бутыль чистого, как слеза младенца,
самогона.
Нат устроился на чердаке - наблюдать.
- Знаете, дядя Ник, - сказал он, когда я забрался к нему, - странно все
это.
- Что?
- А вот: ни самолетов здесь не слышно, ни взрывов...
- Бывают такие места, - сказал я. - Ты все равно поглядывай...
Я спустился и застал следующую сцену: О'Лири вытащил из стола калоду Таро
и сейчас, слюня палец, выбрасывал лишние карты.
- Сержант, - сказал я.
- Да, сэр?
- Положите колоду на место. Это не игрушка.
- А что такого? Карты и карты. Только масти не так нарисованы.
- В том-то и дело, - сказал я. - Если здесь действительно крутятся черные
эсэс, то даже держать в руках Таро - это все равно, что залезть на крышу и
размахивать американским флагом.
- Хм. - Он с сомнением посмотрел на карты, потом на меня, потом опять на
карты. - Ну, если вы так уверены...
Он собрал карты, сложил их в серебряный футляр, взвесил на руке и сунул в
карман.
- Вы ошиблись, сержант, - сказал я. - В комод. Вот из кабинета фюрера я
вам разрешаю брать все что угодно.
- Даже веревку, на которой он повесился, - не открывая глаз, проговорил
Отто Ран.
- Что он сказал? - забеспокоился сержант.
Я перевел.
- Кто повесился?
- Фюрер.
- А с кем мы тогда воюем?
- Лучшие умы человечества ломают над этим головы, - сказал я.
- Ничего не понимаю, - сержант отошел, явно обиженный и на меня, и на умы
человечества.
- Отто, - позвал я. - Вы меня узнаете?
- Голос знакомый, - сказал Ран.
- Если хотите, можете посмотреть.
- Не хочу, - сказал Ран. - Глаза слишком часто лгут.
- Помните Гималаи?
- А, Николас, - равнодушно произнес Ран. - Значит, вас тоже взяли сюда?
- Куда?
- В тонкий мир.
- Не такой уж он тонкий, - сказал я. - Дырка у вас в боку - будто бык
боднул.
- Может, и правда бык, - сказал Ран. - Не помню. Я вышел ненадолго -
просто подышать:
- Откуда вы взяли, что фюрер повесился?
- А что ему оставалось делать? Бежать за Одер к русским? После того, как
на Гамбург и Дрезден бросили эти чудовищные бомбы, никто уже не мог
сражаться.
Да, русские бы спрятали его... О, как они хотели заполучить его живым! А
знаете, Николас, для чего? У них уже был собран железный зверь, и нужен был
человек, обладающий ментальной сверхсилой - таким был фюрер. Они бы отсекли
ему руки и ноги и вживили его в этот жуткий механизм... Впрочем, Николас,
всего этого не случилось, не так ли? - он посмотрел на меня, прищурясь.
- Что вы хотите этим сказать?
- Не брали вас в тонкий мир: вы сами сюда пришли: как? А, да я же сам,
наверное, вас привел: Я очень устал, Николас. Вы не представляете себе, как
я устал. Какая это мука: все знать, все понимать: но оставаться при этом
лишь тенью на стене:
- Ничего, - сказал я. - И это пройдет.
- Возможно: - он задышал тяжелее. - Танки Паттона давно в Берлине, но
никто этого не знает. Адольф бежал в Ганновер и там повесился, но этого
тоже никто не знает. Все ведут себя так, будто ничего такого не произошло:
Германия лежит в развалинах, реки красны от крови - но никто этого не
видит, люди ходят на работу, обедают в маленьких кафе, спят в своих
постелях: ужасно.
Он сморщился и отвернулся.
- Капитан, - сказал Чарли; он, похоже, стоял за моей спиной и слушал. -
Пожалуйте к столу, сэр.
- Отто, - позвал я.
Он слабо махнул рукой - иди, мол.
Я подошел к Марлен. Она зарумянилась; глаза бегали под веками. Дыхание
стало чистым и глубоким. Я потрогал ее лоб, вытер лицо салфеткой. Мне
показалось, что она ощутила прикосновение.
- Говоришь, к столу? Пойдем к столу:
Картофельный самогон тяжело рухнул в желудок. Сразу зазвенело в ушах.
О' Лири с грустью смотрел на кружку.
- И выпить бы надо,- сказал он,- и боюсь, что разморит. Мой черед
лейтенанта менять.
- Не разморит,- сказал я.- Здесь слишком чистый воздух.
- Я сменю лейтенанта, - сказал Чарли. - Я вообще не пью.
Танкист Дуглас выпил свою порцию залпом, прислушался к ощущению,
моментально втянул ломоть окорока величиной в две ладони, потом сказал:
- Я понял, чего нам не хватает. Должно быть, настала пора старому негру
немного покухарничать, сэр. Разрешите?
- Действуйте, рядовой. Только не надо бросать в котел незнакомые травы.
Мало ли чего он тут насушил:
Марлен пила бульон, не просыпаясь. А снилось ей, что я ее камеристка и
что она опаздывает на свидание с Кларком Гейблом. Мне досталось как за
собственную нерасторопность, так и за скверно составленное расписание
миссисипских пароходов:
Я укутал Марлен и перешел к Отто. Приподнял ему голову и поднес к губам
чашку с бульоном. Отто сделал несколько глотков, передохнул, потом разом
допил остаток. Он уже не походил на человека, пребывающего в тонком мире. А
глоток самогона окончательно вернул его к живым.
Он смотрел на меня, щурясь и морща нос. Такое выражение бывает у людей,
проснувшихся от яркого света, упавшего на лицо.
- Это опять вы,- хмыкнул он.
- Да, Отто. И если вы хотели удрать:
- От вас? С какой стати? Удирают обычно от собственного начальства.
- Ну, это у вас получилось отменно. Зеботтендорф был искренне огорчен.
- Еще бы. У него были на меня особые виды. Он ведь понимал, что я рано
или поздно выйду на Грааль.
- И что? Вышли? - спросил я как можно небрежнее.
- Вестимо ,- сказал он по-русски, и я не сразу его понял.
Грааль:
- И: что?- задал я глупый вопрос.
Его лицо разом переменилось. На миг мне показалось, что Отто постарел лет
на пятьсот. Чем-то он стал неуловимо похож то ли на царя Ашоку, то ли на
моих мадагаскарских учителей:
- Об этом не стоит говорить, - сказал он мягко, но непреклонно.- Грааль -
это совсем не то, что о нем думают. Мне пришлось:- он замолчал и уставился
в потолок.
- Отто:
- Нет, ничего. Я уже в порядке. Это сначала было: тяжело. Но потом, когда
все стало ясно: Согласитесь, Николас, это очень тяжело, когда все
становится ясно. Какое-то время смотришь на мир снаружи, как на аквариум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145