Конфликт между городскими церковными мирами и их феодальным владыкой разрешился компромиссом. Но, как всегда бывает, нашлись непримиримые элемен­ты, которые не хотели довольствоваться таким компро­миссом. Если мы возьмем доктрину стригольников так, как она есть, не прибегая к сопоставлениям с доктриною катаров или бичевальщиков или к более чем рискован­ному сравнению стригольников с раскольниками-беспо­повцами, то мы без труда найдем объяснение этой док­трине из только что описанного состояния псковской церкви в XIV в. Душою стригольнической партии были не одни миряне, но и клирики, т. е. те самые лица, кото­рым приходилось урывать немалые доли из своих до­ходов для удовлетворения сборщиков владычного тягла. Компромисс их не удовлетворял, своего владыку полу­чить было нельзя - отсюда для непримиримых оставал­ся только один выход: отвергнуть законность и необхо­димость высшей церковной иерархии. И вот стригольни­ки «оклеветали весь вселенский собор». Основания для клеветы еретикам, изучившим «словеса книжные», поды­скать было нетрудно. Первое, самое главное основание заключалось в том, что патриархи, митрополиты и епи­скопы «духопродавчествуют» - берут мзду за поставление клириков. Против этого неопровержимого аргумента новгородские оппоненты не сумели возразить ничем иным, как констатированием факта, что плата за поставление существует повсюду и, следовательно, это не есть мзда, запрещенная канонами. И только патриарх кон­стантинопольский, которого просили написать обличение против еретиков, нашел более разумную отговорку, что платежи рукополагаемых являются их добровольными и благословными дарами в возмещение расходов на свечи, вино, обеды и подобные издержки. Такие возра­жения не в силах были оправдать повсеместного суще­ствования мзды; вся иерархия, таким образом, отрица­лась, а вместе с этим падала и зависимость Пскова от какого бы то ни было церковного начальства. Сделав такой радикальный вывод, стригольники должны были признать, что если везде посвящение происходит на мзде, то нигде нельзя найти истинного священства; но раз истинной иерархии нет, то, очевидно, она и не нужна. И стригольники тотчас же нашли в священном писании, что апостол Павел повелел учить и простому человеку. И вот на место «учителей-пьяниц, которые ядят и пьют с пьяницами и взимают с них злато, серебро и порты от живых и мертвых», еретики поставили сами себя учите­лями над народом - «творили себя головою, будучи но­гою, творили себя пастырями, будучи овцами», как кар­тинно выражается один из их обличителей. И начались «страшные вещи»: миряне судят священников и казнят их, «восхищают» сами на себя сан священства и совер­шают крещение, «мужики озорные на крылосе поют и па­ремью и апостола на амвоне чтут да еще и в алтарь хо­дят». Характернее всего была та позиция, какую заняли еретики по отношению к главной функции молитвен­ников в удельной Руси, к молитвам за умерших. Уже Карп-стригольник говорил, что «недостоит над умерши­ми пети, ни поминати, ни службу творити, ни приноса за мертвыми приносити к церкви, ни пиров творити, ни ми­лостыни давати за душу умершего». Для нас неясно теперь, на чем Карп основывал отрицание молитв за умерших. Можно предполагать, что он, вероятно, считал неправильным учение о том, будто человек может спа­стись жертвами и молитвами других, не имея собствен­ных заслуг. Наиболее крайние представители ереси, пере­кочевавшей в начале XV в. из Пскова в Тверь, шли еще дальше. Так, в одном из своих посланий митрополит Фотий около 1420 г. пишет, будто бы среди еретиков есть такие, которые признают богом только отца небесного, отрицают «евангельские и апостольские благове­сти» и начисто отрицают общественный культ со всеми его принадлежностями. Если это известие точно, то край­нее крыло ереси приобрело уже сектантский характер и пыталось создать новую веру и новый культ; оно, впро­чем, было очень слабым.
Эти общие черты стригольнической ереси совершен­но ясны по своему характеру: перед нами движение, но­сящее не аскетическо-дуалистический характер, как ду­мает почему-то М. Н. Покровский, не приводя при этом никаких аргументов в подкрепление своего взгляда, но протестантско-реформационный. Как лютеранство, так и стригольничество выступают против эксплуатации местной церкви со стороны чужого духовного сеньера, как лютеранство, так и стригольничество приходят от­сюда прежде всего к отрицанию тех положений, которые являются для этого сеньера и его клира источником доходов, необходимости профессиональной иерархии, необходимости содержания клира, необходимости молитв за умерших. Как вслед за лютеранством возникают крайние, уже сектантские течения, так и стригольниче­ство выделяет крайнее, сектантское крыло. Таким обра­зом, первым русским проявлением протестантизма надо считать именно стригольников, а не жидовствующих, как делает М. Н. Покровский (Очерк истории русской культуры, ч. II, 5-е изд. М., 1923, с. 38, 54). Многогран­ное религиозно-рационализаторское движение, извест­ное под этим последним именем, возникло в последней четверти XV в. и является особенно любопытным. Оно по своей социальной основе было шире стригольничест­ва и несравненно более могучим. Неудивительно, что историки церкви занимались им особенно внимательно, но совершенно в нем запутались.
В лице жидовствующих мы имеем дело с широким и сложным явлением, сыгравшим немаловажную роль в событиях конца XV-начала XVI в. Возникнув в Нов­городе, ересь, по словам Иосифа Волоцкого, проникла и в Москву, ко двору самого князя, заразила будто бы са­мого митрополита Зосиму и потом перекинулась в за­волжские монашеские скиты. Очевидно, что, несмотря на уверения Иосифа, будто все еретики держались одних и тех же взглядов, дело было не совсем так, разнообра­зие социальной среды, захваченной ересью, должно было повлечь за собою значительные оттенки в идеологии. Но, не будучи в силах распутать этот клубок противоре­чий, церковные историки пришли к самым противопо­ложным выводам о сущности ереси. Так, А. С. Архангель­ский пришел к отчаянному выводу, что никакой ереси не было, а были только отдельные лица, высказывавшие критические мнения по поводу различных вопросов ве­роучения и церковного управления. На противополож­ном полюсе стоит Е. Е. Голубинский, как будто расте­рявший во II томе своей «Истории русской церкви» все то критическое чутье, которое после первого тома соста­вило ему громкую славу «научного» церковного истори­ка. Он без дальних разысканий объявляет, что «ересь жидовствующих в ее собственном виде представляла из себя не что иное, как полное и настоящее иудейство, или жидовство, с совершенным отрицанием христианст­ва».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146