одному такому князю Стефан якобы вонзил в гортань два «великие гвоздя, даже до грудей», так что пришлось звать кузнеца, чтобы вынуть гвозди из княжеской гортани, а другого князя из­бил лампадой до полусмерти, и избитый через семь не­дель умер, сгнивши заживо. Казни были действительно ужасные, но заволжские старцы выразили по поводу их достоверности большие сомнения, и на князя эти примеры не оказали желаемого действия. Приходилось действо­вать поэтому не одним страхом, но и практическими услугами, в оплату за которые можно было бы в свою оче­редь требовать уступок, тем более что после смерти Ива­на III (1505 г.) опасность снова увеличилась: Василий III вернул из ссылки Василия (Вассиана) Патрикеева и при­близил его к себе. И вот Иосиф открыто и решительно становится на сторону «державности» московского князя.
В это время на волоколамском столе в качестве сеньера Иосифова монастыря сидел как раз один из таких кня­зей, с какими приходилось воевать сербскому Стефану. Недолго думая, Иосиф взял да и перешел «под державу» московского князя, но он не спросил при этом разреше­ния своего духовного сеньера, новгородского владыки Серапиона, к епархии которого принадлежал Волоцкий монастырь. Когда Серапион «запретил» Иосифа за такой самовольный поступок, Иосиф придал всему делу поли­тический оборот и выступил с новой теорией отношений между светской и духовной властью, теорией, которая как нельзя более соответствовала видам московского князя. «Царь естеством подобен есть всем человеком, властию же подобен вышнему богу», говорил Иосиф еще в «Просветителе»; теперь из этой посылки были сделаны все теоретические и практические выводы. И в ответ на обвинение со стороны Серапиона в «великом бесчинии», заключавшемся в том, что Иосиф «отказался от своего государя в великое государство», Иосиф отвечает обрат­ным обвинением Серапиона в бунте против богоустановленной власти, которой должна подчиняться и церковь. «Самодержец и государь всея Руси» - вот кто этот госу­дарь, к которому перешел Иосиф; сам бог «посадил его в себе место» и «суд и милость предасть ему и церковное и монастырское и всего православного государства и всея русския земли власть и попечение вручил ему». С таким государем не подобает «сваритися», «ни древние святи­тели дерзнуша сие сотворити, ни четыре патриарси, ни римский папа, бывший на вселенском соборе; и аще когда царь на гнев совратится на кого, и они с кротостью и сми­рением и со слезами моляху царя». Государю принадле­жит и верховный окончательный суд над церковными ли­цами, апелляции на него нет - «суд царя никем уже не посуждается». Поворот был полный; и победа осталась, конечно, на стороне Иосифа. Собор разрешил его, а Се­рапиона отозвал и заточил в монастырь. Хлопоты за опального владыку бояр, которых Иосиф обозвал «нера­зумными, скоту подобными человеки», только повредили Серапиону. Выступление Иосифа имело огромное политическое значение: затронутая в своих материальных ин­тересах, церковь наконец порвала с удельными политиче­скими традициями и открыто стала на сторону «державности». «Непогребенные мертвецы» стали постоянными советниками и союзниками московского государя, кото­рый их же публицистическим усердием был превращен в царя «третьего Рима», в наследника самих римских ке­сарей.
Церковное землевладение и связанные с ним коммер­ческие предприятия были спасены, и молитвенники мог­ли спокойно приступить к накоплению капиталов. Но по­беда досталась не даром: пришлось все же сделать круп­ные материальные уступки. Церковным учреждениям пришлось поступиться своими иммунитетами и подчи­ниться некоторым ограничениям в землевладении. При­знав верховное право суда московского государя, осифляне тем самым отказывались от судебных привилегий. Первый официальный акт, касающийся монастырского и епископского иммунитета, относится к 1550 г. Он требу­ет, чтобы новые подгородные слободы, образующиеся во­круг архиерейских резиденций и монастырей, тянули тяг­ло и «с судом» вместе с городскими людьми, т. е. в об­щегосударственном порядке. Старые слободы тянут тягло по-старому, но их рост закрепляется в известных преде­лах. Стоглав в следующем, 1551 г. по предложению царя пересмотрел прежние меры по ограничению монастыр­ского землевладения, почти не применявшиеся на прак­тике, и издал новые правила на этот счет. Основанием для монастырского землевладения была признана един­ственно функция монастырей как молитвенников за умер­ших. Поэтому все земли, черные и поместные, попавшие в руки монастырей за долги или неправильно записанные за монастырями, должны были немедленно быть возвра­щены прежним владельцам; вотчины, отданные «по ду­шам» до приговора, остаются за монастырями, впредь же дача вотчин «по душе» подчиняется контролю москов­ского государя, и без его согласия никакая часть вотчин­ной земли не может быть отдана монастырям. Правда, для обеспечения тех владений, какие оставались у церк­ви, собор провозгласил их неотчуждаемость и наперед проклял тех «царей и вельмож», которые вздумают оби­деть божии церкви. Но эти постановления имели уже чи­сто академическое значение.
ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ КУЛЬТОВ И ЦЕРКОВНОГО УПРАВЛЕНИЯ
Так церковь вдвинулась в орбиту новых социально-политических отношений, вовремя стряхнув с себя гири феодализма, тянувшие ее к гибели. Однако урегулирова­нием экономической базы дело не кончилось. Порвав с удельным феодализмом и перейдя в подчинение москов­ской «державе», церковь должна была провести центра­лизацию в культах и организации. Централизацию нача­ли проводить уже московские князья путем отдельных мер, принимавшихся в процессе борьбы с удельным фео­дализмом; эти меры, однако, шли по одной систематиче­ской линии.
По отношению к культам проводившаяся линия за­ключалась в том, что культ местных святынь после при­соединения удела или области к Москве не уничтожался, но переносился в Москву; местную святыню князья стре­мились превратить в общемосковскую. Своим собствен­ным распоряжением князья могли сделать это лишь по отношению к местным иконам, которые переносились в Москву и ставились в иконостас Успенского собора. Так переместились в Москву икона богоматери и икона Дмит­рия Солунского из владимирских соборов, после того как этот великокняжеский город был завоеван Москвой и пе­рестал быть резиденцией великого князя; далее, икона спасителя из покоренного Новгорода, икона богоматери из Пскова и такая же икона из Смоленска. Перенесение икон основывалось на вере, что иконы, перенесенные из покоренных областей и городов, перестают покровитель­ствовать прежней своей области, но оказывают покро­вительство уже только Москве, становясь своего рода «подручными» святынями московских святынь;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146