Ковылин назвал ее монастырем; пер­вым условием вступления в нее ставил отказ супругов друг от друга, а холостым и девицам - отказ от вступле­ния в брак и обет воздержания от плотского совокупления. Мужчины и женщины жили в отдельных помеще­ниях, дети не допускались, кроме подкидышей, получив­ших прозвище «воспитанников Ильи Алексеевича». Принятие в общину производилось по особому «чину оглашения», в котором кроме указанных уже требова­ний относительно брака и воздержания заключался еще целый ряд условий. Купцов и ремесленников испытыва­ли, не промышляют ли чем противным закону христиан­скому (музыкальными инструментами, картами, таба­ком, крадеными вещами или контрабандой), не кормчествуют ли, не содержат ли публичных домов и не с корыстью ли вступают в общину; господских крестьян обязывали повиноваться господину телесно, а веру блю­сти до последнего издыхания. Со всех требовали обяза­тельства не сообщаться с «внешними» ни в молитве, ни в яствии, ни в питии, ни в дружбе, ни в любви, ни в мире, причем под «внешними» разумелись все непреображенцы, даже новожены. В заключение следовал целый ряд формально-обрядовых требований относительно воскрес­ного и праздничного отдыха, хождения в баню, покроя одежды, прически и бороды, ежедневных молитв и по­стов; пищу, купленную у никониан, требовалось освя­щать, в дорогу брать свою икону и свои сосуды. Этот чин, воспроизводящий и усиливающий требования уже упомянутого «Устава польского», превращал Преобра­женскую общину в полное подобие иудейской общины второго храма с ее казуистическими ухищрениями Мишны. Но и она не избежала той же судьбы, какая по­стигла общину второго храма: она оказалась организо­ванной общиной лицемеров, под святою личиною скрыв­ших самые хищнические аппетиты и превративших тре­бования пуританизма в орудие самой беззастенчивой наживы.
От вступавших требовался обет целомудрия, и со­держателей публичных домов в общину не принимали. Но на практике, по ядовитому замечанию монинцев, преображенцы были «почтенные воздержники, законно­го брака не имущие, но без женского пола мало живу­щие». Мужчины и женщины жили на Преображенском кладбище в отдельных помещениях, но помещения были рядом, и за их стенами царила самая безудержная по­ловая распущенность, на которую Ковылин должен был смотреть сквозь пальцы. Царь - антихрист и идолопо­клонник; но тот же Ковылин, который так аттестовал императорскую власть в своих проповедях, следил, что­бы не забывали поминать Екатерину за богослужением, постоянно сносился с московскими властями, угощал их обедами, засыпал подарками и подавал прошения на высочайшее имя, составленное в самом раболепном духе. Приближается кончина мира и страшный суд; но это не мешало Ковылину по установленному им же правилу объявлять общину владелицей всех наследств, которые уходили от законных детей лиц, вступавших в общину, за расторжением браков последних, т. е. попросту оби­рать новых членов и укреплять за общиной недвижимые имения «на вечные времена». Вся эта политика была направлена к одной определенной цели, которую ясно вскрывает новый устав общины, составленный Ковылиным и утвержденный Александром I в 1808 г. По параграфу 14 этого устава попечителям Преображенско­го богадельного дома разрешалось обращать весь капи­тал или часть капиталов дома (за покрытием расходов по содержанию) на «торговую коммерцию». Община была, таким образом, орудием обогащения для заправ­лявших ею купцов. Устрашая своих клиентов кончиною мира, сами они приберегли для себя «просторные дома, прекрасные и светлые покои, красные одежды, частые разговоры, седания и ласкательныя друг к другу помавания». На обличения поморцев, в особенности негодо­вавших на разнузданный разврат преображенцев, последние отвечали, что разврат, правда, грех, но «не согрешишь - не покаешься, не покаешься - не спасешь­ся». Эта оригинальная мораль необходимости греха для спасения превращала пуританские требования «Чина оглашения» в недостойную комедию.
Очевидно, что община на таких началах существо­вать долго не могла. Прежде всего началось разложение в филиальной петербургской общине. В 1809 г. там за­свидетельствован полный развал. Петербуржцы броси­ли лицемерие и вступили в широкое общение с петер­бургским буржуазным миром: «перебрачили детей своих с детьми антихристовыми... обучили их богомерзким мо­дам», вроде ношения немецкого платья, игры в карты, участия в «маскерадах», балах и т. д. А затем и в Моск­ве в 1812 г. целый ряд самых влиятельных членов преображенской общины из среды купечества перешли к монинцам. Очевидно, и в Москве, и в Петербурге считали дело Преображенской организации сделанным. Она не могла уже дать заправилам общины более того, что они получили; приток имуществ, которые «сгорали» по­добно свечке, прекратился, лицемерие надоело и было уже не нужно, и преображенцы пошли в ряды откровен­ной буржуазии. Монинцы и никониане молились за вла­стей и признавали брак - прямой путь вел в Петербурге к никонианам, в Москве - в Покровскую часовню. Пре­ображенская община стала хиреть, в 20-х и 30-х годах о ней мало слышно, и только в 40-х годах вновь наблюда­ется временное ее возрождение.
Описанные результаты социальной дифференциации, пережитой беспоповщинскими общинами, характеризу­ют только одну сторону процесса - выкристаллизование буржуазных элементов из первоначальной аморфной массы. За этими элементами не могли пойти крестьян­ские элементы, входившие в первоначальные беспоповщинские организации. Для них вся политика монинцев и преображенцев была «двоедушием», как заклеймил ее на соборе бегунов 1784 г. основатель этой секты Евфимий. Крестьянство, как и в XVII в., пошло своею доро­гой; оно продолжало творить ту же народную реформа­цию, одинаково мало считавшуюся и с догмой старооб­рядчества, и с догмой синодского православия, реформа­цию, подобную той, какую мы видели в конце XVII в. Даже эпидемия самосожжений продолжала свирепство­вать в первой половине XVIII в., особенно обострившись в царствование Анны. Новые крестьянские религиозные движения носят чисто сектантский характер и идут от­части из общего с беспоповщинскими организациями корня, отделяясь от них в виде самостоятельных органи­заций, отчасти проявляются совершенно новым образом, в новых формах, с новыми идеологиями. Рассмотрение всех этих крестьянских религиозных образований удоб­нее всего сделать в связи с общей историей русского сек­тантства крепостной эпохи.
СЕКТАНТСТВО КРЕПОСТНОЙ ЭПОХИ
ФИЛИППОВЦЫ И БЕГУНЫ


«Государственная цер­ковь и старообрядческие церковные группировки, описан­ные в двух предыдущих главах, были организациями господства и эксплуатации;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146