Он взвесил возможности учинить когда-нибудь такой суд и свод способности выступить на этом суде с показаниями. Поразмыслив, Фидо решил, что ни теми, ни другими он не располагает… Вскоре взошло солнце, и путники, которых стало теперь значительно меньше, разошлись по укрытиям. Фидо задремал.
Проснувшись, он увидел странное зрелище. Ближайший участок дороги был забит толпой обросших волосами людей — не просто небритых, а с длинными бородами и красивыми копнами густых черных волос. Их было не менее батальона. Они размахивали флагами, рубахами и лоскутами полотна на палках; некоторые растянули над собой целые простыни. Одеты они были во что попало. Гай Краучбек разговаривал с их вожаком на иностранном языке.
Фидо высунул голову из-за шпалерника и крикнул:
— Гай, Гай, кто это?
Краучбек продолжал разговаривать. Вскоре он вернулся улыбаясь.
— Пленные итальянцы, — объяснил он. — Невезучая команда. Несколько недель назад на албанской границе они сдались грекам в плен. С тех пор их гоняли с места на место, пока им не удалось затеряться в массе отступавших войск и добраться сюда. Теперь им говорят, чтобы шли служить немцам, и они полны негодования потому, что мы не отправляем их в Египет. У них за старшего очень энергичный доктор. Он утверждает, что это противоречит международной конвенции — освобождать нераненых пленных до окончания военных действий. Кроме того, он почему-то утверждает, что на острове полно разъяренных австралийцев, которые зверски расправятся с ними, если они попадутся им. Он требовал вооруженной охраны.
Фидо это нисколько не развеселило. Он только сказал:
— Я не знаю никакой международной конвенции, которая предписывала бы такие действия.
Через пару лет войны слово «освобождение» приобретет зловещий смысл. Для Гая этот случай оказался первым знакомством с его современным значением.
Пленные итальянцы, шаркая ногами, уныло потащились дальше и еще не скрылись из виду, когда первый же появившийся в этот день самолет с оглушительным ревом спикировал на них. Некоторые остались на месте и замахали своими белыми флагами, другие разбежались во все стороны. Последние оказались умнее. Немецкий летчик прострочил толпу пулеметной очередью — несколько человек упали; когда на втором заходе летчик снова открыл огонь, разбежались и остальные.
— Австралийцы в самом деле перебьют их, если они не перестанут привлекать внимание, — заметил Гай.
С оглушительным ревом немецкий самолет улетел искать другие цели. Разгневанный доктор возвратился на дорогу и осмотрел упавших. Он громко попросил помощи, и вскоре к нему присоединились два итальянца и англичанин. Они перенесли раненых и умирающих в тень. Белые флаги, на которые никто не обратил внимания, остались на пыльной дороге.
Гай присел рядом с Фидо.
— За ночь мы прошли длинный путь.
— Вероятно, не менее двенадцати миль. Надо разыскать командующего войсками гарнизона и доложить ему.
— Доложить о чем? — спросил Гай. — А вы не думаете, что нам лучше было бы узнать, что происходит в действительности.
— А как мы можем сделать это?
— Я могу пойти и выяснить.
— Хорошо. А ты вчера съел весь свой паек? Я съел весь.
— Я тоже. К тому же меня страшно мучает жажда.
— Может быть, в той деревне, которую мы прошли, найдется кое-что поесть: яйца или еще что-нибудь. Кажется, я слышал, как пропел петух. Почему бы тебе не взять с собой нескольких солдат и не отправить их обратно с тем, что удастся найти?
— Я предпочел бы пойти один.
Фидо не осмелился приказать Гаю взять с собой реквизиционную команду.
Гай оставил Фидо с одним писарем, тремя связистами и отделением разведки. Ни о какой реальной возможности ортодоксального тактического использования таких сил не могло быть и речи, поэтому солдаты разбежались и улеглись спать. Фидо посмотрел вокруг. Недалеко от него ровная местность переходила в овраг, на дне которого виднелась лужа застоявшейся воды. Два или три солдата — не из его подчиненных — мыли в ней ноги. Фидо присоединился к ним, окунув ноги в охладившуюся за ночь стоячую воду.
— Я не стал бы пить это, — заметил он солдату, жадно глотавшему воду прямо из лужи неподалеку от него.
— Ничего не поделаешь, приятель. Выбросил свою фляжку вчера, когда она опустела. Много еще осталось?
— До Сфакии? Не более двенадцати миль, по-моему.
— Не так уж далеко.
— На пути туда придется преодолеть довольно большой подъем.
Солдат внимательно осмотрел свои ботинки.
— Думаю, выдержат, — сказал он. — Если выдержат они, то и я смогу.
Фидо дал ногам просохнуть. Он выбросил снятые носки и надел чистые, хранившиеся в ранце-рюкзаке. Затем осмотрел свои ботинки: с ними ничего плохого, кажется, не произошло, они продержатся еще несколько недель. Но продержится ли сам Фидо? У него кружилась голова, он ощущал вялость. Любое движение требовало больших усилий и напряжения воли. Он огляделся и увидел в нескольких шагах от себя проходящую под дорогой водопропускную трубу; через нее во время дождей бежал ручеек, остатком которого и была эта грязная лужа. Труба оказалась широкой, чистой, в данный момент сукой и страшно соблазнительной. С ботинками в руках Фидо побрел в чистых носках к ее концу. Заглянув в трубу, в дальнем конце ее он увидел заключенную в круглую рамку очаровательную картину далекой серовато-зелено-коричневой долины; между ним и этой картиной были мрак и пустота. Фидо залез в трубу. Он добрался до середины, и яркие ландшафты в обоих концах трубы сделались примерно одинакового размера. Фидо снял с себя снаряжение и положил его рядом. Кривизна дренажной трубы оказалась удивительно удобной для его ноющей от усталости спины; уподобившись загнанной лисе или, скорее, маршалу авиации, забравшемуся под бильярдный стол, он свернулся комочком и впал в полную апатию.
Ничто не беспокоило его. Немцы в тот день были заняты высадкой подкреплений и поиском спасательных судов. Здесь же, в трубе, не было ни бомб, ни пулеметных очередей. Остатки оперативной группы Хука скатывались вниз на равнину по дороге, проходившей над его головой, но Фидо ничего этого не слышал. В его жалкое убежище не проникал ни малейший звук, и в этом безмолвии его терзали две насущные потребности — в пище и в приказах. Он должен иметь то и другое или погибнуть.
День тянулся нестерпимо медленно. Ближе к вечеру Фидо охватило невыносимое беспокойство; надеясь ослабить чувство голода, он закурил свою последнюю сигарету и, медленно и жадно затягиваясь, курил ее до тех пор, пока горящий окурок не стал жечь кончики пальцев. Наконец он решил сделать последнюю затяжку, но в этот момент табачный дым коснулся какого-то чувствительного нерва в диафрагме, и Фидо стал икать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216
Проснувшись, он увидел странное зрелище. Ближайший участок дороги был забит толпой обросших волосами людей — не просто небритых, а с длинными бородами и красивыми копнами густых черных волос. Их было не менее батальона. Они размахивали флагами, рубахами и лоскутами полотна на палках; некоторые растянули над собой целые простыни. Одеты они были во что попало. Гай Краучбек разговаривал с их вожаком на иностранном языке.
Фидо высунул голову из-за шпалерника и крикнул:
— Гай, Гай, кто это?
Краучбек продолжал разговаривать. Вскоре он вернулся улыбаясь.
— Пленные итальянцы, — объяснил он. — Невезучая команда. Несколько недель назад на албанской границе они сдались грекам в плен. С тех пор их гоняли с места на место, пока им не удалось затеряться в массе отступавших войск и добраться сюда. Теперь им говорят, чтобы шли служить немцам, и они полны негодования потому, что мы не отправляем их в Египет. У них за старшего очень энергичный доктор. Он утверждает, что это противоречит международной конвенции — освобождать нераненых пленных до окончания военных действий. Кроме того, он почему-то утверждает, что на острове полно разъяренных австралийцев, которые зверски расправятся с ними, если они попадутся им. Он требовал вооруженной охраны.
Фидо это нисколько не развеселило. Он только сказал:
— Я не знаю никакой международной конвенции, которая предписывала бы такие действия.
Через пару лет войны слово «освобождение» приобретет зловещий смысл. Для Гая этот случай оказался первым знакомством с его современным значением.
Пленные итальянцы, шаркая ногами, уныло потащились дальше и еще не скрылись из виду, когда первый же появившийся в этот день самолет с оглушительным ревом спикировал на них. Некоторые остались на месте и замахали своими белыми флагами, другие разбежались во все стороны. Последние оказались умнее. Немецкий летчик прострочил толпу пулеметной очередью — несколько человек упали; когда на втором заходе летчик снова открыл огонь, разбежались и остальные.
— Австралийцы в самом деле перебьют их, если они не перестанут привлекать внимание, — заметил Гай.
С оглушительным ревом немецкий самолет улетел искать другие цели. Разгневанный доктор возвратился на дорогу и осмотрел упавших. Он громко попросил помощи, и вскоре к нему присоединились два итальянца и англичанин. Они перенесли раненых и умирающих в тень. Белые флаги, на которые никто не обратил внимания, остались на пыльной дороге.
Гай присел рядом с Фидо.
— За ночь мы прошли длинный путь.
— Вероятно, не менее двенадцати миль. Надо разыскать командующего войсками гарнизона и доложить ему.
— Доложить о чем? — спросил Гай. — А вы не думаете, что нам лучше было бы узнать, что происходит в действительности.
— А как мы можем сделать это?
— Я могу пойти и выяснить.
— Хорошо. А ты вчера съел весь свой паек? Я съел весь.
— Я тоже. К тому же меня страшно мучает жажда.
— Может быть, в той деревне, которую мы прошли, найдется кое-что поесть: яйца или еще что-нибудь. Кажется, я слышал, как пропел петух. Почему бы тебе не взять с собой нескольких солдат и не отправить их обратно с тем, что удастся найти?
— Я предпочел бы пойти один.
Фидо не осмелился приказать Гаю взять с собой реквизиционную команду.
Гай оставил Фидо с одним писарем, тремя связистами и отделением разведки. Ни о какой реальной возможности ортодоксального тактического использования таких сил не могло быть и речи, поэтому солдаты разбежались и улеглись спать. Фидо посмотрел вокруг. Недалеко от него ровная местность переходила в овраг, на дне которого виднелась лужа застоявшейся воды. Два или три солдата — не из его подчиненных — мыли в ней ноги. Фидо присоединился к ним, окунув ноги в охладившуюся за ночь стоячую воду.
— Я не стал бы пить это, — заметил он солдату, жадно глотавшему воду прямо из лужи неподалеку от него.
— Ничего не поделаешь, приятель. Выбросил свою фляжку вчера, когда она опустела. Много еще осталось?
— До Сфакии? Не более двенадцати миль, по-моему.
— Не так уж далеко.
— На пути туда придется преодолеть довольно большой подъем.
Солдат внимательно осмотрел свои ботинки.
— Думаю, выдержат, — сказал он. — Если выдержат они, то и я смогу.
Фидо дал ногам просохнуть. Он выбросил снятые носки и надел чистые, хранившиеся в ранце-рюкзаке. Затем осмотрел свои ботинки: с ними ничего плохого, кажется, не произошло, они продержатся еще несколько недель. Но продержится ли сам Фидо? У него кружилась голова, он ощущал вялость. Любое движение требовало больших усилий и напряжения воли. Он огляделся и увидел в нескольких шагах от себя проходящую под дорогой водопропускную трубу; через нее во время дождей бежал ручеек, остатком которого и была эта грязная лужа. Труба оказалась широкой, чистой, в данный момент сукой и страшно соблазнительной. С ботинками в руках Фидо побрел в чистых носках к ее концу. Заглянув в трубу, в дальнем конце ее он увидел заключенную в круглую рамку очаровательную картину далекой серовато-зелено-коричневой долины; между ним и этой картиной были мрак и пустота. Фидо залез в трубу. Он добрался до середины, и яркие ландшафты в обоих концах трубы сделались примерно одинакового размера. Фидо снял с себя снаряжение и положил его рядом. Кривизна дренажной трубы оказалась удивительно удобной для его ноющей от усталости спины; уподобившись загнанной лисе или, скорее, маршалу авиации, забравшемуся под бильярдный стол, он свернулся комочком и впал в полную апатию.
Ничто не беспокоило его. Немцы в тот день были заняты высадкой подкреплений и поиском спасательных судов. Здесь же, в трубе, не было ни бомб, ни пулеметных очередей. Остатки оперативной группы Хука скатывались вниз на равнину по дороге, проходившей над его головой, но Фидо ничего этого не слышал. В его жалкое убежище не проникал ни малейший звук, и в этом безмолвии его терзали две насущные потребности — в пище и в приказах. Он должен иметь то и другое или погибнуть.
День тянулся нестерпимо медленно. Ближе к вечеру Фидо охватило невыносимое беспокойство; надеясь ослабить чувство голода, он закурил свою последнюю сигарету и, медленно и жадно затягиваясь, курил ее до тех пор, пока горящий окурок не стал жечь кончики пальцев. Наконец он решил сделать последнюю затяжку, но в этот момент табачный дым коснулся какого-то чувствительного нерва в диафрагме, и Фидо стал икать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216