в тот же момент он обнаружил, что оказался на верхушке дерева, росшего в двадцати футах ниже тропинки. Рассыпая греческие банкноты среди листьев, он довольно мягко падал с ветки на ветку и, приземлившись, продолжал катиться, переваливаясь с боку на бок, все ниже и ниже, задерживаемый и тут же отпускаемый ветками кустов, пока наконец не остановился, будто принесенный благодетельным мифическим Зефиром в это мирное, пустынное место, где было темно и сладко пахло, где тишину нарушало только журчание падающей воды. Здесь его падение на время кончилось. Невидимые и неслышимые отсюда, переполненные людьми шлюпки отходили от берега, боевые корабли уходили в море, а сам Фидо тем временем мирно спал.
Вокруг мшистого ложа Фидо росли шалфей, тимьян, майоран, дикий бадьян и мирт, и, когда солнце поднялось над обрывом, заросшим густым кустарником, они своим ароматом совершенно заглушили мучившие его кошмары.
Бивший здесь же родник был ухожен, освящен и имел вполне христианский вид; в двух созданных руками человека искусственных бассейнах била ключом искрящаяся вода; в скале над бассейнами была высечена ниша. Над нишей, на плоской, потрескавшейся от времени доске, виднелось изображение святого, выцветшее, но еще различимое.
Проснувшись посреди этой идиллической долины, Фидо обнаружил около себя свирепо смотрящего на него человека, казалось, сошедшего сюда со страниц страшной народной сказки. Человек имел патриархальный вид; его костюм показался Фидо фантасмагорическим: куртка из козьей шкуры, малиновый кушак с заткнутым за него целым арсеналом античного оружия, штаны в стиле Абдула Проклятого, кожаные краги, босые ноги. В руках — посох с крюком на конце.
— Доброе утро, — пролепетал Фидо. — Я англичанин. Союзник. Воюю с немцами. Я голоден.
Критянин промолчал. Вместо ответа он протянул свой епископский посох, ловко зацепил им лежавший рядом с Фидо ранец-рюкзак и подтянул его к себе.
— Эй, послушай! Ты что же это делаешь?
Старик вытащил и осмотрел одну за другой все вещи Фидо и переложил их в свою сумку. Он забрал даже безопасную бритву и тюбик мыльной пасты. Затем он вывернул ранец-рюкзак наизнанку, потряс его и хотел было бросить в сторону, но передумал и повесил на свою мощную шею. Фидо наблюдал за ним как завороженный. Потом он крикнул:
— Что же это такое, черт возьми? А ну-ка отдавай мои вещи назад!
Старик поглядел на Фидо так, как будто тот был его капризным правнуком. Фидо вытащил пистолет.
— Отдай вещи иди я выстрелю! — исступленно крикнул он.
Критянин с интересом посмотрел на оружие, мрачно кивнул головой и сделал шаг вперед.
— Стой! — воскликнул Фидо. — Я выстрелю!
Однако потный палец Фидо лежал на спусковом крючке неуверенно. Старик наклонился к нему. Фидо не тронулся с места. Старик осторожно высвободил мозолистой рукой рукоятку пистолета из охвативших ее пальцев Фидо, с любопытством повертел его в своих руках и, кивнув головой, засунул за малиновый кушак рядом со своими кинжалами. Потом повернулся и молча, уверенно полез вверх по склону.
Фидо заплакал.
Он пролежал в долине всю первую половину дня, не имея ни сил, ни желания двигаться. В полдень он подполз к фонтанчику и подставил свою лысую голову под бьющую струю воды. Это тотчас же напомнило ему, что он голоден. Прошедшей ночью шел разговор о выгруженных на берег запасах продовольствия. Ручеек должен течь к морю, к пляжам, к запасам продовольствия. Где-то у Фидо было письменное распоряжение заместителя генерал-квартирмейстера. Даже в этих безвыходных обстоятельствах он не совсем потерял веру в магическую силу официальных форм. В этой бумажке заключено его спасение. Фидо встал и, нетвердо держась на ногах, отправился намеченным курсом.
Вскоре дорога стала сужаться и привела его в тесное ущелье; тропинка то и дело уходила под воду. Он шел очень медленно, часто останавливаясь, чтобы отдохнуть. В безмолвие одной из таких пауз ворвался леденящий кровь звук. Кто-то шел ему навстречу. Уйти было некуда: стены ущелья поднимались отвесно. Он мог только повернуть назад или ждать своей участи на месте. Фидо решил остаться на месте. Шаги приближались, они раздавались совсем близко. Фидо не вынес пытки ожидания. Будь что будет. Он поднял руки вверх и побежал вперед с криком:
— Сдаюсь! Я безоружен. Я нонкомбатант. Не стреляйте!
Он закрыл глаза. И тут чей-то голос произнес:
— Майор Хаунд, сэр! Вы сам не свой. Попробуйте немного вот этого, сэр.
У Фидо подкосились ноги. Он смутно сознавал, что та часть тела, на которой сидят, у него холодная как лед, а голова пылает. Ему казалось, что он сидит в ручье, а перед ним возвышается призрак старшины Людовича, предлагающего ему бутылку. Кислое, терпкое вино полилось в глотку Фидо, потекло по подбородку и груди. Он пил жадно, большими глотками, не переводя дыхания, всхлипывая и постепенно приходя в себя; Людович — с каждым мгновением все более различимая фигура, — прислонившись к противоположной стене, наблюдал за ним.
— Счастливая встреча, если мне позволено выразиться так, сэр. Вы сможете пройти еще одну милю? Обед готов.
Обед. Фидо ощупал карманы своей полевой куртки. Из дрожащих рук вывалились сорок или пятьдесят тысяч драхм. Затем он нашел то, что искал: письменное распоряжение, полученное от заместителя генерал-квартирмейстера.
— Обед, — подтвердил он.
Людович прочитал бумажку, смял ее и выбросил прочь. Затем собрал рассыпавшиеся банкноты. Протянув руку, он помог Фидо встать на ноги, повернулся и пошел впереди, показывая дорогу.
Вскоре стены ущелья расступились, и взору идущих открылась небольшая возделанная равнина, окаймленная раздвинувшимися обрывистыми скалами и имеющая выход к морю. Людович уклонился в сторону от тропинки и ручья и пошел вдоль подошвы горы. Дорога была тяжелой, и Фидо, едва переставлявший ноги, стал пошатываться и отставать. Через полчаса он прошептал:
— Старшина, подождите меня. Я не могу идти дальше.
Это было сказано таким слабым голосом, что слова затерялись в шуме его неуверенных шагов. Людович продолжал идти широким шагом. Фидо остановился, его ноги подкашивались, голова поникла, глаза закрылись. Но именно в этот момент безнадежной отрешенности к нему пришло спасение. В пустоте, возникшей перед его невидящим взором, потянуло слабым, едва уловимым, восхитительно вкусным запахом. Он поднял опустившийся было нос и принюхался. Отчетливая, как рог Роланда, новая нота призывала его к жизни. До него донесся хватающий за душу, забивающий нежную гармонию ароматов прелых листьев и усыпанных пчелками цветов великолепный запах — звучный, органной окраски тон кухни. Фидо пришел в восторг, разрумянился, его охватило восхищение. Не сказав ни слова, он рванулся вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216
Вокруг мшистого ложа Фидо росли шалфей, тимьян, майоран, дикий бадьян и мирт, и, когда солнце поднялось над обрывом, заросшим густым кустарником, они своим ароматом совершенно заглушили мучившие его кошмары.
Бивший здесь же родник был ухожен, освящен и имел вполне христианский вид; в двух созданных руками человека искусственных бассейнах била ключом искрящаяся вода; в скале над бассейнами была высечена ниша. Над нишей, на плоской, потрескавшейся от времени доске, виднелось изображение святого, выцветшее, но еще различимое.
Проснувшись посреди этой идиллической долины, Фидо обнаружил около себя свирепо смотрящего на него человека, казалось, сошедшего сюда со страниц страшной народной сказки. Человек имел патриархальный вид; его костюм показался Фидо фантасмагорическим: куртка из козьей шкуры, малиновый кушак с заткнутым за него целым арсеналом античного оружия, штаны в стиле Абдула Проклятого, кожаные краги, босые ноги. В руках — посох с крюком на конце.
— Доброе утро, — пролепетал Фидо. — Я англичанин. Союзник. Воюю с немцами. Я голоден.
Критянин промолчал. Вместо ответа он протянул свой епископский посох, ловко зацепил им лежавший рядом с Фидо ранец-рюкзак и подтянул его к себе.
— Эй, послушай! Ты что же это делаешь?
Старик вытащил и осмотрел одну за другой все вещи Фидо и переложил их в свою сумку. Он забрал даже безопасную бритву и тюбик мыльной пасты. Затем он вывернул ранец-рюкзак наизнанку, потряс его и хотел было бросить в сторону, но передумал и повесил на свою мощную шею. Фидо наблюдал за ним как завороженный. Потом он крикнул:
— Что же это такое, черт возьми? А ну-ка отдавай мои вещи назад!
Старик поглядел на Фидо так, как будто тот был его капризным правнуком. Фидо вытащил пистолет.
— Отдай вещи иди я выстрелю! — исступленно крикнул он.
Критянин с интересом посмотрел на оружие, мрачно кивнул головой и сделал шаг вперед.
— Стой! — воскликнул Фидо. — Я выстрелю!
Однако потный палец Фидо лежал на спусковом крючке неуверенно. Старик наклонился к нему. Фидо не тронулся с места. Старик осторожно высвободил мозолистой рукой рукоятку пистолета из охвативших ее пальцев Фидо, с любопытством повертел его в своих руках и, кивнув головой, засунул за малиновый кушак рядом со своими кинжалами. Потом повернулся и молча, уверенно полез вверх по склону.
Фидо заплакал.
Он пролежал в долине всю первую половину дня, не имея ни сил, ни желания двигаться. В полдень он подполз к фонтанчику и подставил свою лысую голову под бьющую струю воды. Это тотчас же напомнило ему, что он голоден. Прошедшей ночью шел разговор о выгруженных на берег запасах продовольствия. Ручеек должен течь к морю, к пляжам, к запасам продовольствия. Где-то у Фидо было письменное распоряжение заместителя генерал-квартирмейстера. Даже в этих безвыходных обстоятельствах он не совсем потерял веру в магическую силу официальных форм. В этой бумажке заключено его спасение. Фидо встал и, нетвердо держась на ногах, отправился намеченным курсом.
Вскоре дорога стала сужаться и привела его в тесное ущелье; тропинка то и дело уходила под воду. Он шел очень медленно, часто останавливаясь, чтобы отдохнуть. В безмолвие одной из таких пауз ворвался леденящий кровь звук. Кто-то шел ему навстречу. Уйти было некуда: стены ущелья поднимались отвесно. Он мог только повернуть назад или ждать своей участи на месте. Фидо решил остаться на месте. Шаги приближались, они раздавались совсем близко. Фидо не вынес пытки ожидания. Будь что будет. Он поднял руки вверх и побежал вперед с криком:
— Сдаюсь! Я безоружен. Я нонкомбатант. Не стреляйте!
Он закрыл глаза. И тут чей-то голос произнес:
— Майор Хаунд, сэр! Вы сам не свой. Попробуйте немного вот этого, сэр.
У Фидо подкосились ноги. Он смутно сознавал, что та часть тела, на которой сидят, у него холодная как лед, а голова пылает. Ему казалось, что он сидит в ручье, а перед ним возвышается призрак старшины Людовича, предлагающего ему бутылку. Кислое, терпкое вино полилось в глотку Фидо, потекло по подбородку и груди. Он пил жадно, большими глотками, не переводя дыхания, всхлипывая и постепенно приходя в себя; Людович — с каждым мгновением все более различимая фигура, — прислонившись к противоположной стене, наблюдал за ним.
— Счастливая встреча, если мне позволено выразиться так, сэр. Вы сможете пройти еще одну милю? Обед готов.
Обед. Фидо ощупал карманы своей полевой куртки. Из дрожащих рук вывалились сорок или пятьдесят тысяч драхм. Затем он нашел то, что искал: письменное распоряжение, полученное от заместителя генерал-квартирмейстера.
— Обед, — подтвердил он.
Людович прочитал бумажку, смял ее и выбросил прочь. Затем собрал рассыпавшиеся банкноты. Протянув руку, он помог Фидо встать на ноги, повернулся и пошел впереди, показывая дорогу.
Вскоре стены ущелья расступились, и взору идущих открылась небольшая возделанная равнина, окаймленная раздвинувшимися обрывистыми скалами и имеющая выход к морю. Людович уклонился в сторону от тропинки и ручья и пошел вдоль подошвы горы. Дорога была тяжелой, и Фидо, едва переставлявший ноги, стал пошатываться и отставать. Через полчаса он прошептал:
— Старшина, подождите меня. Я не могу идти дальше.
Это было сказано таким слабым голосом, что слова затерялись в шуме его неуверенных шагов. Людович продолжал идти широким шагом. Фидо остановился, его ноги подкашивались, голова поникла, глаза закрылись. Но именно в этот момент безнадежной отрешенности к нему пришло спасение. В пустоте, возникшей перед его невидящим взором, потянуло слабым, едва уловимым, восхитительно вкусным запахом. Он поднял опустившийся было нос и принюхался. Отчетливая, как рог Роланда, новая нота призывала его к жизни. До него донесся хватающий за душу, забивающий нежную гармонию ароматов прелых листьев и усыпанных пчелками цветов великолепный запах — звучный, органной окраски тон кухни. Фидо пришел в восторг, разрумянился, его охватило восхищение. Не сказав ни слова, он рванулся вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216