— Я думаю, — проговорил он, беря ее за руку. — Следует убедиться, чтобы нас было не видно со стороны дома.
Он широко и целеустремленно шагал, и она с трудом поспевала за ним.
— Милорд, — сказала она, задыхаясь от спешки, — Вы думаете, это мудро?
— Вы говорите, прям как миссис Физеренгтон, — заметил он, ни на секунду не замедляя ход.
— Может быть, — проговорила она, — Но вопрос все еще остается.
— Я думаю, это очень мудро, — ответил он, потянув ее за собой в беседку.
Ее стены были открыты для воздуха, но сама она обросла кустами сирени, и выглядела как секретное убежище.
— Н-но —
Он улыбнулся. Медленное.
— Вы знаете, что вы чересчур много спорите?
— Вы притащили меня сюда, лишь для того, чтобы сообщить это?
— Нет, — медленно проговорил он, растягивая слова. — Я привел вас сюда вот для этого.
И затем, прежде чем она могла что-нибудь сказать, прежде чем она могла вздохнуть, его рот опустился вниз, и захватил ее губы в голодном, иссушающем поцелуе. Его губы жадно вели себя, беря все, что она могла дать и требуя все больше. Огонь, вспыхнувший в ее теле, был десятикратно более горячий, чем тот, который он развел ночью в своем кабинете, топя камин.
Она таяла. Господи, она просто таяла, и хотела гораздо больше.
— Ты не должна так говорить про себя, — прошептал он прямо в ее рот. — Ты не должна. Все, что говорят о тебе, абсолютно неверно. И еще…
Сам не замечая, он перешел на ты.
Кэйт задыхалась, его руки грубо схватили ее за ягодицы и крепко прижали к его телу так, что она почувствовала его возбуждение.
— Ты видишь? — неровно спросил он.
Его губы перемещались по ее щеке.
— Ты чувствуешь? — он хрипло рассмеялся. — Ты хоть понимаешь, что это значит?
Он беспощадно вжимал ее в себя, затем стал покусывать мочку ее уха.
— Конечно, ты ничего не понимаешь.
Кэйт чувствовала, как растворяется в нем. Ее кожу жгло, как в огне, а предавшие ее собственные руки обвились вокруг его шеи. Он разжег в ней огонь и еще что-то, чем она не могла управлять.
Ее заполнило примитивное желание прижаться к нему к нему еще сильнее.
Она хотела его. Ох, как же, она хотела его. Она не должна хотеть его, не должна желать этого человека, собирающегося жениться на ней из-за всех этих глупых причин.
И все же она отчаянно хотела его, так что у нее прерывалось дыхание. Это было неправильно, очень неправильно. У нее были серьезные сомнения в целесообразности этого брака, и она знала, что должна иметь ясную голову, чтобы разобраться во всем этом. Она продолжала напоминать себе об этом, но это совсем не помогало. Ее губы открывались навстречу его умелому входу, а ее язык застенчиво трогал его губы.
И острое желание внизу ее живота — несомненно, это странное теплое ощущение внизу ее живота, было желанием — продолжало становиться все сильнее и сильнее.
— Я, действительно, такой ужасный человек? — прошептала она, больше для себя, чем для него.
— Это подразумевает, что я падшая женщина.
Но он услышал ее шепот, и она почувствовала его горячее дыхание на своей щеке.
— Нет.
Он передвинулся на ее ухо, заставляя ее слушать его.
— Нет.
Он переместился на ее губы, вынуждая их замолчать.
— Нет.
Кэйт почувствовала, как ее голова откидывается назад. Его голос был хриплый и соблазнял, и это почти заставило ее почувствовать себя так, будто она была рождена лишь для этого момента.
— Ты совершенство, — прошептал он, его большие руки двигались по ее телу. Одной рукой, он держал ее за талию, а другая опустилась на нежную выпуклость ее груди.
— Здесь, сейчас, в этот момент, в этом саду, ты совершенство.
Кэйт почувствовала какую-то тревогу в его словах, как будто он хотел сообщить ей, что она не будет совершенством завтра, и вообще после этого момента.
Но его губы и руки были столь убедительны, что она выкинула эти мысли из своей головы, вместо этого, погружаясь с головой в свои ощущения.
Она почувствовала себя красивой. Она почувствовала себя … совершенством. И она поняла, что не может не обожать этого человека, который дал ей почувствовать себя такой.
Рука Энтони медленно соскользнула с ее талии на ягодицу, а другая в этот момент сжимала и мяла ее грудь прямо сквозь тонкий муслин платья. Его пальцы захватывали ее все сильнее, как будто он падал с утеса, и наконец-то нашел опору. Соски ее грудей напряглись в его руках, и стали почти видны сквозь ткань платья.
Он чувствовал, как прекрасно ее тело, и его губы встретились с ее губами в жгучем поцелуе. Он мог бы помочь ее платью соскользнуть с плеч. Тонкая ткань дразнила бы ее нежную кожу до тех пор, пока ее груди не обнажились бы полностью. Картины эти мелькали у него перед глазами в жарком калейдоскопе. Он открыл бы ее груди солнцу, и медленно, очень медленно склонил бы голову и припал бы к ее груди, лаская ее своим языком. Она стонала и извивалась бы в его руках, а он бы бесконечно долго дразнил бы ее. А потом он припал бы к ее груди, как младенец припадает к груди матери.
Великий Боже, он так этого хотел, что, невольно представив себе эти картины, чуть было не взорвался. Но сейчас было не время и не место. Не то, чтобы он чувствовал потребность в произнесении брачных клятв. Он уже объявил о женитьбе публично, и она стала его собственностью.
Но он не собирался кувыркаться с ней в беседке его матери. У него имелось достаточно гордости и уважения к ней, чтобы не делать этого.
С большим трудом и нежеланием, он медленно оторвался от нее, позволяя своим пальцам остаться на ее хрупких плечах. Он выпрямил руки, чтобы избежать искушения продолжить с того места, на котором закончил.
А искушение было. Огромное искушение.
Он сделал ошибку, посмотрев на ее лицо, и в этот момент, он готов был поклясться, что Кэйт Шеффилд, столь же красива, как и ее сестра. Но красива своей особенной красотой.
Ее губы были более полные, чем требовала нынешняя мода, но они просто просили, чтобы их поцеловали. Ее ресницы — как же он мог не заметить раньше, какие они длинные? Когда она моргала, они, казалось, опирались на ее щеки, подобно роскошному ковру. И когда ее кожа была с розовым оттенком, она вся просто светилась.
Энтони подумал, что он стал чересчур сентиментальным, но когда он смотрел ей в лицо, ему пришло в голову, что в такой цвет окрашивается небо после рассвета — в нежный бледно-розовый цвет гвоздики или сочного персика.
Они стояли, тяжело дыша, почти в течение целой минута, пока Энтони не убрал рук с ее плеч, и тогда каждый из них сделал пару шагов назад.
Кэйт в ужасе прижала руку к губам.
— Мы не должны были этого делать, — прошептала она.
Он оперся об один из столбов беседки, выглядя при этом донельзя самодовольным.
— Почему нет? Мы же все-таки обручены.
— Мы не обручены, — возразила она, — По крайней мере, не по настоящему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88