Она кричит, кричит и кричит!
Но во рту у нее кляп. И матрас тоже глушит, вбирает в себя этот вопль.
Она душераздирающе вопит, но никто не слышит ни звука.
Время исчезло. Реальность остановилась, зависла. Ее глаза стекленеют. Слюна ручьем стекает из-под кляпа и капает на ее прелестное египетское постельное белье.
Когда он наконец кончает свое дело, она уже ничего не понимает, ни о чем не заботится, ничего не различает. Человек возвращается. Чем-то тычет в ее недвижное тело. Потоки холодной жидкости изливаются повсюду.
Он снова переворачивает ее на спину, заново затягивает удавки на ступнях и запястьях, потом внимательно вглядывается ей в лицо. Наконец почти ласково склоняется над ней и вынимает изо рта кляп.
— Ну все, — шепчет он. — Теперь кричи. Зови соседей. Зови полицию.
Человек исчезает в ее открытом окне. Наконец-то она одна.
Кэрол не кричит. Она лежит голая, распятая и привязанная к своей собственной кровати. Она не станет звать соседей. Не станет звать полицию. Человек прекрасно знал это, и теперь она тоже знает.
Вместо этого она лежит, чувствуя, как по ляжкам сочится жидкость. Она лежит на своей постели, со стекающей по ногам спермой чужого мужика, и просто ждет...
Ждет, когда наконец-то вернется домой ее муж.
* * *
Понедельник, шесть часов утра. Кэрол Розен во всеоружии встречает этот день. Знаменательный день. День с большой буквы. Дэн уже ушел на работу. Он заявил, что хочет явиться в офис пораньше, так чтобы уже освободиться после полудня — на тот случай, если ее вызовут давать показания в суде. Оба знали, что он лжет. Генеральный прокурор штата Нед Д'Амато заверил их, что в день открытия процесса ничего важного не происходит. Защита использует утро для последних отклонений ходатайств, вторая же половина дня уходит на отбор присяжных заседателей.
Но Дэн проявил настойчивость. Никогда не знаешь наверняка, сказал он. Никогда нельзя знать.
Теперь Дэн большей частью возвращался домой к семи. Но, даже находясь здесь, он все равно как будто отсутствовал, и у Кэрол сложилось впечатление, что Дэн теперь постоянно встает раньше. Так, словно уже к пяти утра чувствует, что не в состоянии оставаться с ней наедине в этом доме.
Кэрол ненавидит его за это. Но возможно, еще больше она ненавидит этот дом.
Сейчас она поднялась наверх и целую вечность мылась под душем, при отдернутых занавесках, при открытых дверях ванной. В последнее время она испытывала неодолимую потребность в свободном пространстве. Ей нужно было видеть, что происходит вокруг. Знать, где она находится. Охранная система теперь работала день и ночь. Последние десять месяцев Кэрол не выключала телевизор. Большей частью она спала теперь на диване, под несмолкающее бормотание голосов на вечно мельтешащем экране.
После душа Кэрол вытаскивает свой новый кремово-белый костюм. Об этом костюме Дэн еще не знает. В последнее время он был одержим какими-то терзаниями по поводу денег. В прошлом месяце она случайно услышала, как Дэн закрывает и переводит в наличность свой брокерский счет. Она ничего не сказала насчет этого, он тоже.
Все это было как-то странно. В некоторых отношениях Дэн был к ней даже более внимателен, чем когда-либо. Например, приходил домой к обеду, спрашивал, не нужно ли ей чего-либо. Сразу после той ночи, когда Кэрол еще находилась в больнице, он как пришитый сидел у ее постели. Четыре дня и четыре ночи — вероятно, самое продолжительное время, проведенное ими бок о бок, не считая благословенной поры их медового месяца десять лет назад.
Когда же она наконец вернулась домой, Дэн даже перебрался с ней в другую спальню — в одну из круглых комнат в башенке, вдали от страшных воспоминаний. Он купил новую кровать, новый матрас, новое постельное белье. Велел оснастить каждое окно особо прочными коваными решетками.
Кэрол взглянула на круглую, закрытую ставнями комнату и вдруг опять разразилась бурными рыданиями. Дэн неловко поддерживал ее, ободряюще похлопывая по спине, хотя ему непросто до нее дотрагиваться, а ей было трудно переносить, когда он к ней прикасался. Дэн не понимал ее отчаяния, а она не умела его объяснить.
Всю последующую неделю муж покупал ей каждый вечер по букету цветов и приносил домой еду из любимых ресторанов Кэрол. Ей стало казаться, что чувство вины имеет запах красных роз и телятины «пикката».
Дом теперь погрузился в еще более глубокую тишину. Дэн не слышал этой тишины, но Кэрол слышала.
Надев свой костюм, она стояла перед зеркалом и взирала на отражающуюся в нем женщину.
Все эти дни Кэрол по-прежнему не чувствовала, что принадлежит себе. Женщина в зеркале, с высокими скулами и упрямым подбородком, не могла быть ею. Эта женщина, с серьгами в виде жемчужных капелек и в костюме от Шанель, выглядела так, словно собиралась на летний прием в саду, под открытым небом, или на вернисаж. А может — еще на какое-нибудь элитарное празднество под эгидой городского Общества охраны памятников природы и всего прочего. Словом, на одно из тех мероприятий, которые Кэрол имела обыкновение посещать прежде.
Женщина в зеркале выглядела слишком адекватно, чтобы быть ею, Кэрол.
Она сняла костюм. Попозже, не в такую рань, а в более приемлемое время, она позвонит Джиллиан и спросит, что наденет та. Джиллиан была знатоком этикета. Она всегда выглядела и вела себя как подобает — собранная, сдержанная, хладнокровно-невозмутимая. Даже на похоронах своей сестры Джиллиан как будто точно знала, что полагается говорить и что делать.
А пока, натянув штаны от спортивного костюма и мешковатую футболку, Кэрол спустилась на первый этаж, в кухню, оснащенную всем необходимым для ублажения гурманских вкусов, и там, спозаранку, достала себе ведерко мороженого «Бен и Джерри». С экрана в гостиной доносилось приглушенное тарахтение утренних «Новостей» — спасительный якорь Кэрол. В вестибюле часы-патриарх пробили половину.
Шесть тридцать утра, понедельник. Этот самый понедельник.
Кэрол Розен уронила взгляд на свои запястья, бледные, изящные и до сих пор носящие на себе следы повреждений в виде тонких белых шрамов. Она оглядела кухню, с ее шкафчиками вишневого дерева, мраморными столешницами, и при этом все так же чертовски пустынную. Еще Кэрол подумала о своем теле — о своем, по общему мнению, красивом, соблазнительном теле, к которому теперь уже почти год никто не прикасался. И тогда она ощутила радость по поводу сегодняшнего дня. Она почувствовала просто сатанинскую радость от того, что он наступил. Кэрол вся дрожала от неуемной, дьявольской радости, не могла, черт подери, дождаться сегодняшнего события!
— Все равно тебе еще мало, гребаный сукин сын! — злобно выпалила она в безмолвную пустоту помещения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
Но во рту у нее кляп. И матрас тоже глушит, вбирает в себя этот вопль.
Она душераздирающе вопит, но никто не слышит ни звука.
Время исчезло. Реальность остановилась, зависла. Ее глаза стекленеют. Слюна ручьем стекает из-под кляпа и капает на ее прелестное египетское постельное белье.
Когда он наконец кончает свое дело, она уже ничего не понимает, ни о чем не заботится, ничего не различает. Человек возвращается. Чем-то тычет в ее недвижное тело. Потоки холодной жидкости изливаются повсюду.
Он снова переворачивает ее на спину, заново затягивает удавки на ступнях и запястьях, потом внимательно вглядывается ей в лицо. Наконец почти ласково склоняется над ней и вынимает изо рта кляп.
— Ну все, — шепчет он. — Теперь кричи. Зови соседей. Зови полицию.
Человек исчезает в ее открытом окне. Наконец-то она одна.
Кэрол не кричит. Она лежит голая, распятая и привязанная к своей собственной кровати. Она не станет звать соседей. Не станет звать полицию. Человек прекрасно знал это, и теперь она тоже знает.
Вместо этого она лежит, чувствуя, как по ляжкам сочится жидкость. Она лежит на своей постели, со стекающей по ногам спермой чужого мужика, и просто ждет...
Ждет, когда наконец-то вернется домой ее муж.
* * *
Понедельник, шесть часов утра. Кэрол Розен во всеоружии встречает этот день. Знаменательный день. День с большой буквы. Дэн уже ушел на работу. Он заявил, что хочет явиться в офис пораньше, так чтобы уже освободиться после полудня — на тот случай, если ее вызовут давать показания в суде. Оба знали, что он лжет. Генеральный прокурор штата Нед Д'Амато заверил их, что в день открытия процесса ничего важного не происходит. Защита использует утро для последних отклонений ходатайств, вторая же половина дня уходит на отбор присяжных заседателей.
Но Дэн проявил настойчивость. Никогда не знаешь наверняка, сказал он. Никогда нельзя знать.
Теперь Дэн большей частью возвращался домой к семи. Но, даже находясь здесь, он все равно как будто отсутствовал, и у Кэрол сложилось впечатление, что Дэн теперь постоянно встает раньше. Так, словно уже к пяти утра чувствует, что не в состоянии оставаться с ней наедине в этом доме.
Кэрол ненавидит его за это. Но возможно, еще больше она ненавидит этот дом.
Сейчас она поднялась наверх и целую вечность мылась под душем, при отдернутых занавесках, при открытых дверях ванной. В последнее время она испытывала неодолимую потребность в свободном пространстве. Ей нужно было видеть, что происходит вокруг. Знать, где она находится. Охранная система теперь работала день и ночь. Последние десять месяцев Кэрол не выключала телевизор. Большей частью она спала теперь на диване, под несмолкающее бормотание голосов на вечно мельтешащем экране.
После душа Кэрол вытаскивает свой новый кремово-белый костюм. Об этом костюме Дэн еще не знает. В последнее время он был одержим какими-то терзаниями по поводу денег. В прошлом месяце она случайно услышала, как Дэн закрывает и переводит в наличность свой брокерский счет. Она ничего не сказала насчет этого, он тоже.
Все это было как-то странно. В некоторых отношениях Дэн был к ней даже более внимателен, чем когда-либо. Например, приходил домой к обеду, спрашивал, не нужно ли ей чего-либо. Сразу после той ночи, когда Кэрол еще находилась в больнице, он как пришитый сидел у ее постели. Четыре дня и четыре ночи — вероятно, самое продолжительное время, проведенное ими бок о бок, не считая благословенной поры их медового месяца десять лет назад.
Когда же она наконец вернулась домой, Дэн даже перебрался с ней в другую спальню — в одну из круглых комнат в башенке, вдали от страшных воспоминаний. Он купил новую кровать, новый матрас, новое постельное белье. Велел оснастить каждое окно особо прочными коваными решетками.
Кэрол взглянула на круглую, закрытую ставнями комнату и вдруг опять разразилась бурными рыданиями. Дэн неловко поддерживал ее, ободряюще похлопывая по спине, хотя ему непросто до нее дотрагиваться, а ей было трудно переносить, когда он к ней прикасался. Дэн не понимал ее отчаяния, а она не умела его объяснить.
Всю последующую неделю муж покупал ей каждый вечер по букету цветов и приносил домой еду из любимых ресторанов Кэрол. Ей стало казаться, что чувство вины имеет запах красных роз и телятины «пикката».
Дом теперь погрузился в еще более глубокую тишину. Дэн не слышал этой тишины, но Кэрол слышала.
Надев свой костюм, она стояла перед зеркалом и взирала на отражающуюся в нем женщину.
Все эти дни Кэрол по-прежнему не чувствовала, что принадлежит себе. Женщина в зеркале, с высокими скулами и упрямым подбородком, не могла быть ею. Эта женщина, с серьгами в виде жемчужных капелек и в костюме от Шанель, выглядела так, словно собиралась на летний прием в саду, под открытым небом, или на вернисаж. А может — еще на какое-нибудь элитарное празднество под эгидой городского Общества охраны памятников природы и всего прочего. Словом, на одно из тех мероприятий, которые Кэрол имела обыкновение посещать прежде.
Женщина в зеркале выглядела слишком адекватно, чтобы быть ею, Кэрол.
Она сняла костюм. Попозже, не в такую рань, а в более приемлемое время, она позвонит Джиллиан и спросит, что наденет та. Джиллиан была знатоком этикета. Она всегда выглядела и вела себя как подобает — собранная, сдержанная, хладнокровно-невозмутимая. Даже на похоронах своей сестры Джиллиан как будто точно знала, что полагается говорить и что делать.
А пока, натянув штаны от спортивного костюма и мешковатую футболку, Кэрол спустилась на первый этаж, в кухню, оснащенную всем необходимым для ублажения гурманских вкусов, и там, спозаранку, достала себе ведерко мороженого «Бен и Джерри». С экрана в гостиной доносилось приглушенное тарахтение утренних «Новостей» — спасительный якорь Кэрол. В вестибюле часы-патриарх пробили половину.
Шесть тридцать утра, понедельник. Этот самый понедельник.
Кэрол Розен уронила взгляд на свои запястья, бледные, изящные и до сих пор носящие на себе следы повреждений в виде тонких белых шрамов. Она оглядела кухню, с ее шкафчиками вишневого дерева, мраморными столешницами, и при этом все так же чертовски пустынную. Еще Кэрол подумала о своем теле — о своем, по общему мнению, красивом, соблазнительном теле, к которому теперь уже почти год никто не прикасался. И тогда она ощутила радость по поводу сегодняшнего дня. Она почувствовала просто сатанинскую радость от того, что он наступил. Кэрол вся дрожала от неуемной, дьявольской радости, не могла, черт подери, дождаться сегодняшнего события!
— Все равно тебе еще мало, гребаный сукин сын! — злобно выпалила она в безмолвную пустоту помещения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132