...На другой день все шло своим чередом; Восэ гонял на току быков, молодежь из соседних селений собирала колосья, тем же занималась и пленившая воображение Восэ девушка. Собрав три охапки, она принесла их под карагач, связала в снопы, положила, пошла собирать еще. Тем временем Восэ извлек из-под соломы один из больших спрятанных им накануне снопов, незаметно отнес его под карагач, положил поверх трех собранных девушкой. Подойдя с вновь собранными колосьями, девушка с удивлением увидела, что вместо трех положенных ею снопов стало четыре. Сдержав улыбку, она взглянула на не успевшего удалиться Восэ, который с невинным видом изучал плывущее над горой облачко. Положила новые принесенные ею колосья, ушла, принесла еще и увидела, что ожидавшие ее возвращения пучки колосьев опять «родили» новый сноп. Тут уж она рассмеялась:
— Ты, оказывается, хитер!
Я ничего не знаю! — с лукавством проронил Восэ и отвернулся.
— А вот не возьму я твои колосья! — с кокетливой презрительностью девушка отложила в сторону подложенные снопы, но ей не удалось удержать улыбку.
Сразу осмелев, Восэ выхватил из-под соломы остальные снопы, поднес их девушке:
— Бери! Вот еще четыре!
— Не возьму, уходи!
— Возьми! Да стану я твоей жертвой, незнакомушка! Ведь мы же оба тут чужеродные скитальцы! Что станет, если ты хоть раз порадуешь такого, как я, неприкаянного?
Девушка молча смотрела в землю,
— Как тебя зовут?
— Аноргуль! — тихо сказала девушка.
— Цветок Анор!.. Да осветит мне жизнь красота твоего имени! Иди посиди, отдохни немного. У меня есть толокно,— можно, я угощу тебя?
Аноргуль прикрыла рот концом рукава,— как было не понять, что это знак согласия?
Оба сели в тени под стогом сжатой пшеницы. Восэ разостлал поясной платок, выложил на него из своего мешка сушеные и мелко перемолотые сладкие ягоды тутовника, разломил сухую ячменную лепешку, сказал: «Бери, не стесняйся, это твоя доля!», стал есть сам, искоса — впервые в такой близи — всматриваясь в черты лица той, возле которой чувствовал себя сидящим у жаркого огня. Его лоб был в испарине, его дыхание стало прерывистым, он прилагал все усилия, чтобы не выказать девушке свою мелкую, будто в лихорадке, дрожь... Сейчас он видел перед собой только ее брови, изогнутые как лук, ее полные блеска и света, как черный алмаз, глаза, ее нежные бледно-розовые щеки-—такой цвет бывает только у тонкой, почти прозрачной лепешки в момент, когда ее вынимают из печи и она еще не остылал Все складки, все линии ее ситцевого ветхого платья с красными набивными цветами подчеркивали изящество и стройность фигуры девушки,— ведь, .кроме этого ситца, ничто не облегало девичьего тела, а прореха по шву, обнажавшая маленький кусочек ее плеча, так до боли в глазах манила Восэ, что у него не хватало терпения спокойно смотреть на этот блаженно-бесстыдный кусочек кожи, но и отвести от него взор силы не было. Даже запыленные ноги девушки в старой, рваной, латаной сыромятной обувке казались Восэ красивыми и изящными... Читатель, конечно, может представить себе состояние Восэ, вспомнив дни зарождения той первой любви, какую конечно же испытал сам!.. Но при всем принтом обхождение Восэ с угощаемой- им тутовым толокном и ячменным хлебом девушкой было столь бескорыстно-искренним, что Аноргуль быстро преодолела свое смущение и чувствовала себя в общении с этим мужественным, крепколицым и уже бородатым парнем просто. Ей захотелось все узнать о нем.
Я родом из других мест, а теперь я — ховалингский»
из селения Дара-и-Мухтор,— ответил ей Восэ и назвал свое имя.— А ты чья дочь?
— Наимшаха дочь.
— Шахская дочь ты, оказывается!—пошутил Восэ.—? А мой отец Шакар, я всего только сын жнеца.
— Значит, сахарный сынок ты!..
Немудреные это были шутки, но окончательно рассеяли отчужденность,— Восэ и Аноргуль уже могли болтать запросто и не стремились скрыть свое влечение друг к другу.
После этого свидания их встречи стали ежедневными. Задерживаясь здесь, на току, после работы, они подолгу болтали бог весть о чем, а вечерами Аноргуль уходила в селение, где, как говорила она, спала с отцом и мачехой на крыше дома. Восэ никуда не уходил. Ему нравилось ночевать здесь, под карагачем, слушать шепот и каменные перестуки реки и шелест трав, колеблемых ветерком, и петь любовные песни, подыгрывая себе на двухструнке.
Однажды поздно вечером Аноргуль тайком пришла к Восэ. В платочке она принесла хлебную лепешку и тутового толокна:
— В тот день ты угостил меня, а сейчас мое угощенье попробуй!
Сидели бок о бок на толстой соломенной циновке, смотрели на усеянный крупными звездами купол неба, слушали звуки крутящего свои воды Сурхоба, ощущали нежное веянье прохладного ветерка, дышали ароматами горных и степных трав, порой пересиливающими домовитый приятный запах снопов и соломы. В этот раз Восэ не дотронулся до своей двухструнки, не запел песни — оба слушали чью-то дальнюю, чужую песню, доносимую ветерком с горного перевала,-- ее пел бессонный пастух или, может быть, задержавшийся в пути сборщик хвороста и колючек...
В эту долгую, незабываемую ночь влюбленные Восэ и Аноргуль впервые попробовали живительный вкус первых поцелуев...
Молотьба окончилась. Восэ должен был вернуться в свое селение. Что делать?.. Восэ сказал, что пошлет сватом своего отца. А если отец и мачеха Аноргуль почему-либо не примут его сватовства, то сама любовь подскажет, что можно еще предпринять.
Полученную за обмолот плату — одну меру' пшеницы —- Восэ погрузил на свою лошадь и на рассвете пустился в путь. Аноргуль, как условились, вышла на дорогу и встретила его на повороте каменистого речного ложа. Восэ обнял свою возлюбленную, поцеловал ее в щеку, во влажные глаза и сказал:
— Где бы ты ни была, я тебя найду! Не забывай меня!
На другой день отец Аноргуль, Наимшах, погрузил на осла заработанное им вместе с женой и дочерью зерно, и все втроем направились по дороге к Дарвазу.
Дома, в Дара-и-Мухторе, Восэ поведал родителям все о своей любви к дарвазской девушке и стал просить отца поехать сватом в Дарваз.
— Уж такая она, что ли, красивая, что ни о чем больше и думать не можешь, сын? — спросил Шакар.
— Красивее нет на свете! — горячо произнес Восэ. Да ведь ты же, отец, видел и наверняка запомнил ее, когда приходил ко мне в дни жатвы. Аноргуль собирала колосья!
— Хе-е! — усмехнулся Шакар.— Много их там, девчонок, собирало колосья.
— Ну, она же самая красивая,—- ты не мог не обратить на нее внимание!
— На твой взгляд, она единственная, сын мой, а на мой взгляд, они все одинаковые,— рассмеялся Шакар.
Старик задумался. Сам не зная почему, он недолюбливал дарвазцев, и теперь ему не нравилась сама мысль о том, что, быть может, ему придется породниться с ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122