В горах тоже поступали так,— умирали или выздоравливали, суждение было одно: воля бога! Но Восэ понимал: состояние Ашура сейчас было столь тяжелым,— малярия или, может быть, воспаление легких? — рисковать нельзя.
— Не пойдет так! — сказал Восэ.—Он ослаб, не выдержит... Вот что... Ты побудь здесь, я быстро вернусь.
Восэ торопливо вышел. На улице у какого-то мальчика спросил: где тут мясная лавка? Тот ответил: «Это у головной мельницы», повел его к мельнице, давшей название и самому селению Сари-Ассиё. По соседству с мельником жил мясник, торговавший свежей бараниной. Восэ купил у него фунт мяса, завернул в платок, вернулся на сеновал к Гадо:
— Возьми это, пройди на внутренний двор,—сказал Восэ Каримче,— скажи женщинам, чтобы быстренько сварили большую чашу наваристого супа. Пусть луком его заправят, пусть, если есть у них, кинут и моркови и репы и крепко наперчат суп.
Через час, приподняв больного, прислонив его к себе, Восэ черпал деревянной ложкой горячий суп и осторожно вливал его в рот Ашура. Больной нашел в себе силы разжевать несколько кусочков мяса, поесть моркови и репы. Затем, уложив земляка на козью шкуру, Восэ накрыл его толстым ватным одеялом, вынесенным Гадо из своего дома.
День уже был на исходе, солнце клонилось к закату. Восэ пора было возвращаться к лошадям — кормить и
поить их. Он попросил было Каримчу провести еще хоть часок с больным, но и тот не мог больше задерживаться: хозяева нескольких домов в Душанбе к вечеру ждали обещанной им воды. Тогда Восэ вызвал к стене внутреннего двора жену Гадо, через стену заговорил с нею:
— Хороший суп ты сварила, сестра, спасибо тебе. Вижу, ты душою добра, отнесись же и дальше к этому парню на чужбине по-матерински; проследи, чтобы не поднялся раньше времени и чтобы не раскрылся на сквозняке. Пусть он как следует пропотеет,— бог даст, ему станет легче.
Женщина согласилась. Понадеявшись на нее, Восэ и его товарищ ушли в Душанбе.
Вечером под навес во дворе крепости амлякдара его работник принес две больших чашки лапшевника и две лепешки. Восэ и хозяйский конюх Остона, поев, расположились тут же, в углу, спать на покрытом кошмой сене. Под мерный хруст пережевываемого лошадьми сена Остона быстро заснул, захрапел... В нос Восэ бил острый запах навоза, издали там и здесь слышался лай собак. Все эти звуки и запахи были привычны Восэ. Ничто, казалось, не нарушало глубокой тишины ночи. Но Восэ не спалось, он то уносился мыслями в Дара-и-Мухтор, к жене и детям, то к невиданному им еще Шахрисябзу и томящемуся в заключении Назиру, то к сеновалу с больным Ашуром... Больше всего беспокоился он о Назире, потому что не раз слыхивал об ужасах застенков эмира и правителей бекств. Удастся ли повидать того беднягу, поговорить с ним? Найдется ли способ освободить его?.. Да, конечно, надо бы скорее добраться до Шахрисябза, да вот ведь нынешний хозяин Восэ, этот ленивый богач Мирзо Акрам, не торопится: что ни остановка, что ни привал, то — на день, а где и на два. Говорит, и дальше будет ехать не торопясь!.. А может быть, Восэ сделал ошибку, нанявшись к этому скупцу в табунщики?.. Но, с другой стороны, полсотни, а может быть, и больше тенег, которые Восэ получит за свою работу, как еще пригодятся чужом краю!..
Встав на рассвете, Восэ занялся лошадьми. .Вывел весь свой табун и трех лошадей душанбинского управителя на середину двора, привязал всех к кольям, сам принялся за очистку стойла. Остона проснулся, и они
погнали лошадей к реке — напоить и тщательно вымыть.
Едва спустились к реке, как из душанбинской мечети послышался призыв муэдзина. Восэ хоть и был человеком верующим, но обычно с равнодушием относился к ежедневным пятикратным молитвам — то совершал их с опозданием, а то, занятый работой, пропускал вовсе. В это утро, услышав голос муэдзина, он, к удивлению товарища, попросив его напоить лошадей, сам проявил себя ревностным мусульманином: сразу же совершил речной водой омовение, разостлал на прибрежном песке поясной платок, стал истово молиться. В смирении опустив голову, он долго, шепотом/ молил бога дать исцеление страдающему на чужбине бедному человеку Ашуру. Не слыша слов молитвы Восэ и не понимая причины столь необычного усердия, Остона, заросший бородой чуть не до единственного своего глаза (другой глаз был им потерян еще сызмальства), наблюдал за товарищем с нескрываемым удивлением. Ему показалось, что молитва Восэ слишком уж затянулась, и он, не вытерпев, с усмешкой воскликнул:
— Эй, почтенный богозаконник! Пока ты молишься, твои лошади разбегутся. Встань, верни их! И кто это предписал так усердствовать конюху и табунщику?
Хотя Восэ и рассердился на Остону за то, что тот помешал его молитве, но его рассмешили слова «почтенный богозаконник». Убрав платок, заменявший молитвенный коврик, он подпоясался и вприпрыжку догнал лошадей и вернул к воде. Затем, веселый, подошел к Остоне. Тот с издевкой продолжал:
— Всякий раз, когда будешь молиться, помолись и за меня, приятель. Для себя ты что угодно проси у бога, это,дело твое, но для меня проси жену... толстушку... чтобы порыхлее была, пообъемистей! Ничего, если это будет вдова!
— У тебя что, нет жены?
— Откуда у таких, как я, жена! Сорок пять лет прожил на свете, а не видел женского лица. Впрочем, ошибаюсь: лицо-то я видел, но... женитьба, приятель, денег требует... Я двенадцать лет ухаживаю за лошадьми амлякдара, а халат не обновил ни разу. Чтоб сгорели дома этих прижимистых хозяев, жить у всех у них — ад!
До самых ворот крепости Остона честил своего хозяина, изливал свои невзгоды. Загнав лошадей на крепостной двор, Восэ попросил конюха задать корм всем лошадям,, а сам поспешил в Сары-Ассиё: ему хотелось узнать о состоянии Ашура до того, как Мирзо Акрам поднимется к завтраку. Помог ли вчера суп больному?
Подойдя к дому Гадо, он прильнул к отверстию в стене сеновала:
— Ашур, ты здесь?
Голос Ашура прозвучал тихо, как замогильный:
— Здесь я, брат Восэ. Заходи.
И все-таки Восэ нашел Ашура гораздо более бодрым, чем накануне,— ему полегчало. Восэ слабо пожал холодную и бессильную руку водоноса, приложил ладонь к его лбу. Лоб был холодным.
— А жар у тебя спал, Ашур! — радостно заметил Восэ.
— Я уснул, сколько спал — не знаю, проснулся — все белье прилипло к телу. Видно, я хорошо пропотел.
Повеселив земляка простецкими шутками, Восэ пожелал ему скорейшего выздоровления и поспешил в крепость. Он шел легко и быстро: казалось, не другого человека, а его самого миновало несчастье...
Перед сном Мирзо Акрам объявил, что утром караван отправится в путь, и потому Восэ, едва взошло солнце, занялся сборами.
После завтрака, когда все было готово и Восэ, стоя возле своего коня, повязывал чалму, в воротах крепости появился Каримча:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
— Не пойдет так! — сказал Восэ.—Он ослаб, не выдержит... Вот что... Ты побудь здесь, я быстро вернусь.
Восэ торопливо вышел. На улице у какого-то мальчика спросил: где тут мясная лавка? Тот ответил: «Это у головной мельницы», повел его к мельнице, давшей название и самому селению Сари-Ассиё. По соседству с мельником жил мясник, торговавший свежей бараниной. Восэ купил у него фунт мяса, завернул в платок, вернулся на сеновал к Гадо:
— Возьми это, пройди на внутренний двор,—сказал Восэ Каримче,— скажи женщинам, чтобы быстренько сварили большую чашу наваристого супа. Пусть луком его заправят, пусть, если есть у них, кинут и моркови и репы и крепко наперчат суп.
Через час, приподняв больного, прислонив его к себе, Восэ черпал деревянной ложкой горячий суп и осторожно вливал его в рот Ашура. Больной нашел в себе силы разжевать несколько кусочков мяса, поесть моркови и репы. Затем, уложив земляка на козью шкуру, Восэ накрыл его толстым ватным одеялом, вынесенным Гадо из своего дома.
День уже был на исходе, солнце клонилось к закату. Восэ пора было возвращаться к лошадям — кормить и
поить их. Он попросил было Каримчу провести еще хоть часок с больным, но и тот не мог больше задерживаться: хозяева нескольких домов в Душанбе к вечеру ждали обещанной им воды. Тогда Восэ вызвал к стене внутреннего двора жену Гадо, через стену заговорил с нею:
— Хороший суп ты сварила, сестра, спасибо тебе. Вижу, ты душою добра, отнесись же и дальше к этому парню на чужбине по-матерински; проследи, чтобы не поднялся раньше времени и чтобы не раскрылся на сквозняке. Пусть он как следует пропотеет,— бог даст, ему станет легче.
Женщина согласилась. Понадеявшись на нее, Восэ и его товарищ ушли в Душанбе.
Вечером под навес во дворе крепости амлякдара его работник принес две больших чашки лапшевника и две лепешки. Восэ и хозяйский конюх Остона, поев, расположились тут же, в углу, спать на покрытом кошмой сене. Под мерный хруст пережевываемого лошадьми сена Остона быстро заснул, захрапел... В нос Восэ бил острый запах навоза, издали там и здесь слышался лай собак. Все эти звуки и запахи были привычны Восэ. Ничто, казалось, не нарушало глубокой тишины ночи. Но Восэ не спалось, он то уносился мыслями в Дара-и-Мухтор, к жене и детям, то к невиданному им еще Шахрисябзу и томящемуся в заключении Назиру, то к сеновалу с больным Ашуром... Больше всего беспокоился он о Назире, потому что не раз слыхивал об ужасах застенков эмира и правителей бекств. Удастся ли повидать того беднягу, поговорить с ним? Найдется ли способ освободить его?.. Да, конечно, надо бы скорее добраться до Шахрисябза, да вот ведь нынешний хозяин Восэ, этот ленивый богач Мирзо Акрам, не торопится: что ни остановка, что ни привал, то — на день, а где и на два. Говорит, и дальше будет ехать не торопясь!.. А может быть, Восэ сделал ошибку, нанявшись к этому скупцу в табунщики?.. Но, с другой стороны, полсотни, а может быть, и больше тенег, которые Восэ получит за свою работу, как еще пригодятся чужом краю!..
Встав на рассвете, Восэ занялся лошадьми. .Вывел весь свой табун и трех лошадей душанбинского управителя на середину двора, привязал всех к кольям, сам принялся за очистку стойла. Остона проснулся, и они
погнали лошадей к реке — напоить и тщательно вымыть.
Едва спустились к реке, как из душанбинской мечети послышался призыв муэдзина. Восэ хоть и был человеком верующим, но обычно с равнодушием относился к ежедневным пятикратным молитвам — то совершал их с опозданием, а то, занятый работой, пропускал вовсе. В это утро, услышав голос муэдзина, он, к удивлению товарища, попросив его напоить лошадей, сам проявил себя ревностным мусульманином: сразу же совершил речной водой омовение, разостлал на прибрежном песке поясной платок, стал истово молиться. В смирении опустив голову, он долго, шепотом/ молил бога дать исцеление страдающему на чужбине бедному человеку Ашуру. Не слыша слов молитвы Восэ и не понимая причины столь необычного усердия, Остона, заросший бородой чуть не до единственного своего глаза (другой глаз был им потерян еще сызмальства), наблюдал за товарищем с нескрываемым удивлением. Ему показалось, что молитва Восэ слишком уж затянулась, и он, не вытерпев, с усмешкой воскликнул:
— Эй, почтенный богозаконник! Пока ты молишься, твои лошади разбегутся. Встань, верни их! И кто это предписал так усердствовать конюху и табунщику?
Хотя Восэ и рассердился на Остону за то, что тот помешал его молитве, но его рассмешили слова «почтенный богозаконник». Убрав платок, заменявший молитвенный коврик, он подпоясался и вприпрыжку догнал лошадей и вернул к воде. Затем, веселый, подошел к Остоне. Тот с издевкой продолжал:
— Всякий раз, когда будешь молиться, помолись и за меня, приятель. Для себя ты что угодно проси у бога, это,дело твое, но для меня проси жену... толстушку... чтобы порыхлее была, пообъемистей! Ничего, если это будет вдова!
— У тебя что, нет жены?
— Откуда у таких, как я, жена! Сорок пять лет прожил на свете, а не видел женского лица. Впрочем, ошибаюсь: лицо-то я видел, но... женитьба, приятель, денег требует... Я двенадцать лет ухаживаю за лошадьми амлякдара, а халат не обновил ни разу. Чтоб сгорели дома этих прижимистых хозяев, жить у всех у них — ад!
До самых ворот крепости Остона честил своего хозяина, изливал свои невзгоды. Загнав лошадей на крепостной двор, Восэ попросил конюха задать корм всем лошадям,, а сам поспешил в Сары-Ассиё: ему хотелось узнать о состоянии Ашура до того, как Мирзо Акрам поднимется к завтраку. Помог ли вчера суп больному?
Подойдя к дому Гадо, он прильнул к отверстию в стене сеновала:
— Ашур, ты здесь?
Голос Ашура прозвучал тихо, как замогильный:
— Здесь я, брат Восэ. Заходи.
И все-таки Восэ нашел Ашура гораздо более бодрым, чем накануне,— ему полегчало. Восэ слабо пожал холодную и бессильную руку водоноса, приложил ладонь к его лбу. Лоб был холодным.
— А жар у тебя спал, Ашур! — радостно заметил Восэ.
— Я уснул, сколько спал — не знаю, проснулся — все белье прилипло к телу. Видно, я хорошо пропотел.
Повеселив земляка простецкими шутками, Восэ пожелал ему скорейшего выздоровления и поспешил в крепость. Он шел легко и быстро: казалось, не другого человека, а его самого миновало несчастье...
Перед сном Мирзо Акрам объявил, что утром караван отправится в путь, и потому Восэ, едва взошло солнце, занялся сборами.
После завтрака, когда все было готово и Восэ, стоя возле своего коня, повязывал чалму, в воротах крепости появился Каримча:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122