.. Весь эмирский строй, дела и повадки вершителей судеб народа Сафар только теперь увидел во всей ужасающей мерзости их разложения, низости, подлости...
И понял: правление последних мангытских эмиров незаконно...
Стоит рассказать, как мулла Сафар познакомился с Ахмадом Донишем.
Однажды весной, после своего выздоровления от холеры, Сафар отправился пешком в путешествие в сторону Кермине. Переходя от селения к селению, от постоя к постою, он дошел до мазара шейха Касыма и шесть месяцев прожил там в одной из келий.
В один из дней там сделали остановку четверо проезжавших мимо мулл,— им хотелось посетить гробницу. Один из них — человек высокого роста, с большой головой, немного заикающийся и говорящий жестким, грубым голосом,— обратил на себя внимание Сафара уже тем что другие трое обращались к нему с глубочайшим, особенным уважением. А он, клоня голову набок, держался просто, отвечал им с юмором, умно и легко... И за его жестким голосом чувствовался тонкий, острый ум, вкладывающий в иные из шуток второй, глубинный и многозначащий смысл... Мулла Сафар догадался, что так разговаривать может только Ахмад Дониш. А так как Сафар давно мечтал увидеть этого смелого мудреца и поклониться ему, то тут, без всяких слов, бросился к его ногам и, поцеловав пыльную калошу, заплакал. Воцарилось неловкое молчание. Сафар сразу почувствовал, что поступок его не понравился Ахмаду Донишу. Еще не успев подняться, сидя в пыли с опущенной головой, Сафар услышал грубый, заикающийся голос:
— Это еще что за унижение? Что за глупая слабость? Кто вы, поч-чему вы так унижаете себя? Кто я такой, чтобы вы падали м-мне в н-ноги?
Мулла Сафар удивился и растерялся. Он в своей жизни припадал к ногам многих властителей, вельмож, «богохранимых чудотворцев». Все они принимали его земные преклонения как обычное в те времена на Востоке проявление преданности или как просьбу раба божия упомянуть в молитвах имя его... То, что услышал мулла сейчас, было неожиданным и противоречащим обычаям- всеместного низкопоклонства...
— Я, раб, мулла Сафар, переписчик и рисовальщик,— встав и сложив, как того требовали правила приличия, руки перед собой, смиренно произнес Сафар.— Раб давно ужо мечтает увидеть вас, ваша святость, милостивого и благородного господина-моего. Благодарение богу, что сегодня я удостоился этой чести.
«И опять невпопад!» — подсказало Сафару чутье, едва в ответ он услышал недовольное, ворчливое бормотанье. Ахмад Дониш, еще больше склонив свою будто падавшую набок голову, пошел к старому карагачу, где служители гробницы приготовили ему место на глинобитном возвышении, сел на ковер, подождал, когда спутники расположатся вокруг, и тогда только пригласил к себе Сафара.
— Идите садитесь!..
Сафар, поклонившись, подошел и уселся, подвернув под себя ноги, на краю возвышенья.
— Я слышал ваше имя,— на этот раз мягче сказал Ахмад Дониш.— Я видел выведенные вами строки и не
которые изображения. Мулла Рахмат,— он указал на одного из своих спутников, который был моложе других,— в к-какой-то р-рукописи в-встретил в-ваши стихи, п-приносил и читал мне несколько двустиший. И почерк и стихи были хороши. Жаль, ч-что вы ни р-разу к нам не п-приходили. Я считал в-вас человеком гордым и п-пол- ным д-достоинства, а вы падаете мне в ноги, унижаете с-себя и с-ставите меня в неловкое положение. Что, разве я какой-нибудь правитель, г-главный судья, раис? Я всего лишь один из таких же, как вы, искателей истины. И т-только!.. И никакой во мне «святости» не наблюдается.— Ахмад широко и открыто улыбнулся.— Разве что под общей нашей луной «светятся» иногда моя борода и моя чалма! Но такие же бороду и чалму вижу я и у вас,.. А если вы называете меня так потому, что у меня большая и криво п-посаженная г-голова, то знайте, что от этой г-головы, кроме горя и п-печали, я н-ничего не видел.— Ахмад Дониш изменил тон и произнес очень сурово и строго: — А п-рресмыкаться п-перед с-себе подобным нехорошо. Это противно человеческому достоинству и п-про- тиворечит человеческой чести.
Приняв с удовольствием похвалу, но пристыженный резкой критикой, Сафар, повинуясь пригласительному жесту Ахмада Дониша, подсел к нему на краю ковра. Теперь он мог разговаривать с этим человеком в тоне уваяштельноц вежливости.
— Эта скромность ваша от доброго нрава, и она поднимает вас в глазах такого, как я, бедного человека, еще выше... Но я надеюсь, что вы, достойный, простите этому бедному человеку его вину. Если человек поклоняется, это значит только, что он сознает себя нищим...
— Знаете что? — совсем просто сказал Ахмад.— Вы - не обижайтесь на мои слова. Мы с вами можем разговаривать без вычурностей нашего высокопарного восточного стиля. Это у вас от вз-взволноваиности... Ведь, я вас знаю и как художника. И отношусь к вам с уважением.— Ахмад Дониш, приняв спокойный тон, почти перестал заикаться.-- Если я не уважаю человека, я н-никогда не говорю ему обидных слов... Когда будете в Бухаре, приходите ко мне... У нас с вами найдется о чем потолковать...
...Сафар с-радостью принял Приглашение Ахмада Дониша и позже, в Бухаре, несколько раз приходил к нему. И хотя, будучи его собеседником, стал держаться с ним
почти на равной ноге, продолжал считать Дошила своим мудрым учителем и, конечно, стал его еще более радостным почитателем и приверженцем.
В таджикском языке слово «дониш» означает «знание», слово «калла» — «голова», и неспроста именно так: Ахмад Знание, Ахмад Голова — прозвал таджикский народ — тогда, в век тьмы и бесправия,— своего мудреца, просветителя, вызывавшего к себе ненависть черных сил фанатизма, но привлекшего сердца сначала немногих, а с течением времени сотен и тысяч приверженцев и последователей. Они становились проповедниками передовой мысли этого деятеля их бедствовавшей в те годы отчизны, будили сознание несведущих, простых людей так, как это делал мулла Сафар, встречаясь с Восэ, Назиром и многими другими, подобными им, не ведомыми ни автору этой книги, ни ее читателям...
Восэ и Назир прожили в келье Сафара около двух месяцев. Первые дне недели Восэ в поисках поденщины выходил на базары, нанимался на работу в городских или пригородных садах, иногда становился носильщиком, или корчевателем пней, или поливальщиком улиц и огородов,— хорошему работнику Самарканде всегда находилось дело. И Восэ было на что купить каждый день съестные продукты; он приносил их домой и был счастлив оттого, что в келье Сафара котел каждый вечер кипел... Начиная с третьей недели поденной работой занялся и пришедший в себя Назир, силы его крепли,—восстановлению здоровья Пазира особенно помогал сочный, сладкий, ароматный виноград, обилием и сортами которого издавна славится Самарканд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
И понял: правление последних мангытских эмиров незаконно...
Стоит рассказать, как мулла Сафар познакомился с Ахмадом Донишем.
Однажды весной, после своего выздоровления от холеры, Сафар отправился пешком в путешествие в сторону Кермине. Переходя от селения к селению, от постоя к постою, он дошел до мазара шейха Касыма и шесть месяцев прожил там в одной из келий.
В один из дней там сделали остановку четверо проезжавших мимо мулл,— им хотелось посетить гробницу. Один из них — человек высокого роста, с большой головой, немного заикающийся и говорящий жестким, грубым голосом,— обратил на себя внимание Сафара уже тем что другие трое обращались к нему с глубочайшим, особенным уважением. А он, клоня голову набок, держался просто, отвечал им с юмором, умно и легко... И за его жестким голосом чувствовался тонкий, острый ум, вкладывающий в иные из шуток второй, глубинный и многозначащий смысл... Мулла Сафар догадался, что так разговаривать может только Ахмад Дониш. А так как Сафар давно мечтал увидеть этого смелого мудреца и поклониться ему, то тут, без всяких слов, бросился к его ногам и, поцеловав пыльную калошу, заплакал. Воцарилось неловкое молчание. Сафар сразу почувствовал, что поступок его не понравился Ахмаду Донишу. Еще не успев подняться, сидя в пыли с опущенной головой, Сафар услышал грубый, заикающийся голос:
— Это еще что за унижение? Что за глупая слабость? Кто вы, поч-чему вы так унижаете себя? Кто я такой, чтобы вы падали м-мне в н-ноги?
Мулла Сафар удивился и растерялся. Он в своей жизни припадал к ногам многих властителей, вельмож, «богохранимых чудотворцев». Все они принимали его земные преклонения как обычное в те времена на Востоке проявление преданности или как просьбу раба божия упомянуть в молитвах имя его... То, что услышал мулла сейчас, было неожиданным и противоречащим обычаям- всеместного низкопоклонства...
— Я, раб, мулла Сафар, переписчик и рисовальщик,— встав и сложив, как того требовали правила приличия, руки перед собой, смиренно произнес Сафар.— Раб давно ужо мечтает увидеть вас, ваша святость, милостивого и благородного господина-моего. Благодарение богу, что сегодня я удостоился этой чести.
«И опять невпопад!» — подсказало Сафару чутье, едва в ответ он услышал недовольное, ворчливое бормотанье. Ахмад Дониш, еще больше склонив свою будто падавшую набок голову, пошел к старому карагачу, где служители гробницы приготовили ему место на глинобитном возвышении, сел на ковер, подождал, когда спутники расположатся вокруг, и тогда только пригласил к себе Сафара.
— Идите садитесь!..
Сафар, поклонившись, подошел и уселся, подвернув под себя ноги, на краю возвышенья.
— Я слышал ваше имя,— на этот раз мягче сказал Ахмад Дониш.— Я видел выведенные вами строки и не
которые изображения. Мулла Рахмат,— он указал на одного из своих спутников, который был моложе других,— в к-какой-то р-рукописи в-встретил в-ваши стихи, п-приносил и читал мне несколько двустиший. И почерк и стихи были хороши. Жаль, ч-что вы ни р-разу к нам не п-приходили. Я считал в-вас человеком гордым и п-пол- ным д-достоинства, а вы падаете мне в ноги, унижаете с-себя и с-ставите меня в неловкое положение. Что, разве я какой-нибудь правитель, г-главный судья, раис? Я всего лишь один из таких же, как вы, искателей истины. И т-только!.. И никакой во мне «святости» не наблюдается.— Ахмад широко и открыто улыбнулся.— Разве что под общей нашей луной «светятся» иногда моя борода и моя чалма! Но такие же бороду и чалму вижу я и у вас,.. А если вы называете меня так потому, что у меня большая и криво п-посаженная г-голова, то знайте, что от этой г-головы, кроме горя и п-печали, я н-ничего не видел.— Ахмад Дониш изменил тон и произнес очень сурово и строго: — А п-рресмыкаться п-перед с-себе подобным нехорошо. Это противно человеческому достоинству и п-про- тиворечит человеческой чести.
Приняв с удовольствием похвалу, но пристыженный резкой критикой, Сафар, повинуясь пригласительному жесту Ахмада Дониша, подсел к нему на краю ковра. Теперь он мог разговаривать с этим человеком в тоне уваяштельноц вежливости.
— Эта скромность ваша от доброго нрава, и она поднимает вас в глазах такого, как я, бедного человека, еще выше... Но я надеюсь, что вы, достойный, простите этому бедному человеку его вину. Если человек поклоняется, это значит только, что он сознает себя нищим...
— Знаете что? — совсем просто сказал Ахмад.— Вы - не обижайтесь на мои слова. Мы с вами можем разговаривать без вычурностей нашего высокопарного восточного стиля. Это у вас от вз-взволноваиности... Ведь, я вас знаю и как художника. И отношусь к вам с уважением.— Ахмад Дониш, приняв спокойный тон, почти перестал заикаться.-- Если я не уважаю человека, я н-никогда не говорю ему обидных слов... Когда будете в Бухаре, приходите ко мне... У нас с вами найдется о чем потолковать...
...Сафар с-радостью принял Приглашение Ахмада Дониша и позже, в Бухаре, несколько раз приходил к нему. И хотя, будучи его собеседником, стал держаться с ним
почти на равной ноге, продолжал считать Дошила своим мудрым учителем и, конечно, стал его еще более радостным почитателем и приверженцем.
В таджикском языке слово «дониш» означает «знание», слово «калла» — «голова», и неспроста именно так: Ахмад Знание, Ахмад Голова — прозвал таджикский народ — тогда, в век тьмы и бесправия,— своего мудреца, просветителя, вызывавшего к себе ненависть черных сил фанатизма, но привлекшего сердца сначала немногих, а с течением времени сотен и тысяч приверженцев и последователей. Они становились проповедниками передовой мысли этого деятеля их бедствовавшей в те годы отчизны, будили сознание несведущих, простых людей так, как это делал мулла Сафар, встречаясь с Восэ, Назиром и многими другими, подобными им, не ведомыми ни автору этой книги, ни ее читателям...
Восэ и Назир прожили в келье Сафара около двух месяцев. Первые дне недели Восэ в поисках поденщины выходил на базары, нанимался на работу в городских или пригородных садах, иногда становился носильщиком, или корчевателем пней, или поливальщиком улиц и огородов,— хорошему работнику Самарканде всегда находилось дело. И Восэ было на что купить каждый день съестные продукты; он приносил их домой и был счастлив оттого, что в келье Сафара котел каждый вечер кипел... Начиная с третьей недели поденной работой занялся и пришедший в себя Назир, силы его крепли,—восстановлению здоровья Пазира особенно помогал сочный, сладкий, ароматный виноград, обилием и сортами которого издавна славится Самарканд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122