Все, как выяснил Восэ, ждали эмира, который выехал из облюбованного им загородного сада.
Главную, ведущую к воротам крепости улицу согнанные отовсюду водоносы поливали из бурдюков. Но когда вдали появилась большая группа всадников, ее все же окутало облако желтой пыли. В разноцветных дорогих халатах с посеребренными поясами и портупеями, на которых покачивались, поблескивая цветными каменьямр, ножны с кривыми саблями, всадники двигались, придав своим лицам выражение надменной спесивости. Двое из них ехали впереди,— важные и чванные, они ограничивались короткими властными жестами. Следовавшие за ними возглашали на непонятном нашему горцу узбекском языке хвалы и благословения его высочеству — богоданному и всепреславнейшему эмиру, выкрикивали пожелания ему успехов и благодарения за его милости...
Окрученные пышными белыми чалмами головы людей, стоящих на площади в первых рядах, склонялись в низких поклонах, и на все голоса звучало: «Аминь! Аминь!»
Люди указали Восэ на чиновника, ехавшего сразу за двумя распорядителями. Одетый в адресный полосатый, блестевший на солнце халат, он ехал впереди другого всадника — худощавого, с тонкой шеей и заспанным лицом, кланяясь направо и налево, отвечая на приветствия: «Здравствования желаю! Здравствования желаю!» В толпе послышался шепот: «Эмир! Эмир!» Восэ понял, что эмиром Бухары Музаффаром был не этот, отвечавший на приветствия, а едущий за ним — тот, худой, с заспанным лицом всадник, который одряхлел настолько, что не утруждал себя словами ответного приветствия толпе, возглашавшей ему благословения и хвалы. Восэ понял: для такого дела он держит при себе специального чиновника приветопроизносите ля!
Восэ стоял на краю дороги, с близкого расстояния смотрел на шествие высшей бухарской знати. Дотоле он представлял себе эмира человеком богатырского сложения, напоминающим сказочного богатыря Рустама,— верхом на коне он должен был выглядеть внушительно, грозно... А оказалось: этот эмир — великий падишах Бухары — напоминал всего лишь полуживого муллу, дряхлого старика: щеки его ввалились, жиденькая бородка, сморщенное желтое лицо едва видны под огромной, украшенной жемчугом, пышной белой чалмой. На нем шелковый темноватый халат, который при сравнении с яркими, блестящими халатами придворных казался бедным. К поясу эмира подвешен меч, видимо отягощавший его непосильной тяжестью. Сидя на спокойном, пожалуй, даже ленивом караковом коне, эмир покачивался вперед и назад, будто захмелевший, глаза его полузакрыты.
«Что он, болен, что ли?» подумал разочарованный Восэ. Неужели этот тщедушный старик в самом деле и есть тот самый титан, «эмир Сейид Музаффар Бахадурхан» — величественный завоеватель, который покорил Шахрисябз и Китаб, ударами меча положил к своим ногам эмиров и шахов Гиссара, Куляба, Бальджуана, Матчи, Каратегина, Дарваза, Шугнана, легко завоевал их земли? Неужели он тот страшный, кровавый, всесильный, кто в Гиссаре одним шевеленьем своих усов приказал казнить четыреста уцелевших от уничтожения заключенных — и они были казнены в короткие часы между двумя молитвами?
Стоя в толпе, Восэ всматривался то в одного, то в другого всадника, торжественно следующих вслед за эмиром. В толпе называли их каждого по имени, по высоким их должностям и званиям... Вот и правитель Шахрисябза — «Остонакул-диванбеги-бий-додхо!..» Остонакул — рослый человек лет пятидесяти или шестидесяти — лицом походил на эмира. Но был более моложавым, крепким, словно налитым соками жизни,— смуглый, жидкобородый, он ехал с опущенной головой, положив руки на луку седла, перебирая нитку свисавших четок. Казалось, он и благовестив, и добр; его одежда не была роскошной, как у других, богатой, но скромной. Восэ взыскательно, неотрывно глядел на него, зажегшись вдруг возникшей надеждой: такой правитель должен быть человеком справедливым, милосердным...
Едва передовые всадники-распорядители приблизились к широко распахнутым стражей воротам, как рев длиннотрубных медноблещущих карнаев и гром барабанов заглушил все иные звуки оглушающей, казалось раз- рушающей самые небеса музыкой... Под эту резкую музыку эмир и его свита въехали в крепость и скрылись в ней. Толпа зрителей стала спешно расходиться, площадь постепенно опустела... В такой день, конечно, вручить жалобы оказалось некому, заявление Восэ осталось опять в складках его чалмы...
На третий день сборщик жалоб и прошений оказался наконец на своем месте у крепостных ворот. Маленький человек, балагур и весельчак, он, еще ни о чем не спрашивая Восэ, сказал:
— Ну-ка, давай вытаскивай за услугу, деревенщина! Якшаться с правителем дело не шуточное. Что у тебя там? Прошение? Жалоба?.. Что бы там ни было, а без денег удачи тебе не будет. Дашь — и тебе бог даст, нужда твоя решится, горе устранится, узлы на сердце развяжутся!.. Так, так, давай еще, мало...
Веселым, назойливым попрошайничеством сборщик вытянул из Восэ пять сребреников. Восэ, однако, не огорчился — он был рад, что его прошение дойдет до правителя в этот же день.
День этот оказался для Восэ благоприятным: во всякой случае, на рынке поденщиков «нужда его разрешилась»: некто, с широким лицом и примятым носом, нанял Восэ и еще одного работника класть из глиносоломейных кирпичей ограду вокруг своего загородного земельного участка, на котором он решил разбить плодовый сад.
Возведение ограды заняло две недели. Начиная со второй недели Восэ каждодневно приходил к крепости, но сборщика прошений ему удалось увидеть лишь раз. Тот сказал: «Чего ты, нетерпеливый, торопишься? Дел правителя наспех не делаются. Жди!»
Однажды Восэ, меся глину и выкладывая ограду с рассвета до заката солнца, так устал, что решил вместе со своим напарником отдохнуть в чайной на ближайшем уличном перекрестке. Сидели, потягивали чай. В группе проезжавших верхом на конях знатных богатеев и их вооруженных слуг Восэ нежданно-негаданно увидел правителя Шахрисябза Остонакула. «Сам бог мне его послал!» — подумал Восэ, отставил чашку с чаем, поднялся.
Все посетители чайной повскакивали с мест и вместе с ними базарный люд, оказавшийся на улице, приложив руки к груди, отвешивая поклоны, приветствовали одного
из сильнейших сановников эмира. Жителям было известно, что любому не выказавшему ему достаточной почтительности крепко досталось бы от его телохранителей — тех, кто сейчас с ружьями, палками и саблями проезжал мимо. Кто посмел бы, выделясь из толпы, сделать лишний шаг вперед?.. Но Восэ. вдруг появился на дороге перед правителем. Слуги тут же набросились на него, но он не отступал, отталкивая их, крича: «Меня притесняют! У меня есть прошение к высокому правителю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Главную, ведущую к воротам крепости улицу согнанные отовсюду водоносы поливали из бурдюков. Но когда вдали появилась большая группа всадников, ее все же окутало облако желтой пыли. В разноцветных дорогих халатах с посеребренными поясами и портупеями, на которых покачивались, поблескивая цветными каменьямр, ножны с кривыми саблями, всадники двигались, придав своим лицам выражение надменной спесивости. Двое из них ехали впереди,— важные и чванные, они ограничивались короткими властными жестами. Следовавшие за ними возглашали на непонятном нашему горцу узбекском языке хвалы и благословения его высочеству — богоданному и всепреславнейшему эмиру, выкрикивали пожелания ему успехов и благодарения за его милости...
Окрученные пышными белыми чалмами головы людей, стоящих на площади в первых рядах, склонялись в низких поклонах, и на все голоса звучало: «Аминь! Аминь!»
Люди указали Восэ на чиновника, ехавшего сразу за двумя распорядителями. Одетый в адресный полосатый, блестевший на солнце халат, он ехал впереди другого всадника — худощавого, с тонкой шеей и заспанным лицом, кланяясь направо и налево, отвечая на приветствия: «Здравствования желаю! Здравствования желаю!» В толпе послышался шепот: «Эмир! Эмир!» Восэ понял, что эмиром Бухары Музаффаром был не этот, отвечавший на приветствия, а едущий за ним — тот, худой, с заспанным лицом всадник, который одряхлел настолько, что не утруждал себя словами ответного приветствия толпе, возглашавшей ему благословения и хвалы. Восэ понял: для такого дела он держит при себе специального чиновника приветопроизносите ля!
Восэ стоял на краю дороги, с близкого расстояния смотрел на шествие высшей бухарской знати. Дотоле он представлял себе эмира человеком богатырского сложения, напоминающим сказочного богатыря Рустама,— верхом на коне он должен был выглядеть внушительно, грозно... А оказалось: этот эмир — великий падишах Бухары — напоминал всего лишь полуживого муллу, дряхлого старика: щеки его ввалились, жиденькая бородка, сморщенное желтое лицо едва видны под огромной, украшенной жемчугом, пышной белой чалмой. На нем шелковый темноватый халат, который при сравнении с яркими, блестящими халатами придворных казался бедным. К поясу эмира подвешен меч, видимо отягощавший его непосильной тяжестью. Сидя на спокойном, пожалуй, даже ленивом караковом коне, эмир покачивался вперед и назад, будто захмелевший, глаза его полузакрыты.
«Что он, болен, что ли?» подумал разочарованный Восэ. Неужели этот тщедушный старик в самом деле и есть тот самый титан, «эмир Сейид Музаффар Бахадурхан» — величественный завоеватель, который покорил Шахрисябз и Китаб, ударами меча положил к своим ногам эмиров и шахов Гиссара, Куляба, Бальджуана, Матчи, Каратегина, Дарваза, Шугнана, легко завоевал их земли? Неужели он тот страшный, кровавый, всесильный, кто в Гиссаре одним шевеленьем своих усов приказал казнить четыреста уцелевших от уничтожения заключенных — и они были казнены в короткие часы между двумя молитвами?
Стоя в толпе, Восэ всматривался то в одного, то в другого всадника, торжественно следующих вслед за эмиром. В толпе называли их каждого по имени, по высоким их должностям и званиям... Вот и правитель Шахрисябза — «Остонакул-диванбеги-бий-додхо!..» Остонакул — рослый человек лет пятидесяти или шестидесяти — лицом походил на эмира. Но был более моложавым, крепким, словно налитым соками жизни,— смуглый, жидкобородый, он ехал с опущенной головой, положив руки на луку седла, перебирая нитку свисавших четок. Казалось, он и благовестив, и добр; его одежда не была роскошной, как у других, богатой, но скромной. Восэ взыскательно, неотрывно глядел на него, зажегшись вдруг возникшей надеждой: такой правитель должен быть человеком справедливым, милосердным...
Едва передовые всадники-распорядители приблизились к широко распахнутым стражей воротам, как рев длиннотрубных медноблещущих карнаев и гром барабанов заглушил все иные звуки оглушающей, казалось раз- рушающей самые небеса музыкой... Под эту резкую музыку эмир и его свита въехали в крепость и скрылись в ней. Толпа зрителей стала спешно расходиться, площадь постепенно опустела... В такой день, конечно, вручить жалобы оказалось некому, заявление Восэ осталось опять в складках его чалмы...
На третий день сборщик жалоб и прошений оказался наконец на своем месте у крепостных ворот. Маленький человек, балагур и весельчак, он, еще ни о чем не спрашивая Восэ, сказал:
— Ну-ка, давай вытаскивай за услугу, деревенщина! Якшаться с правителем дело не шуточное. Что у тебя там? Прошение? Жалоба?.. Что бы там ни было, а без денег удачи тебе не будет. Дашь — и тебе бог даст, нужда твоя решится, горе устранится, узлы на сердце развяжутся!.. Так, так, давай еще, мало...
Веселым, назойливым попрошайничеством сборщик вытянул из Восэ пять сребреников. Восэ, однако, не огорчился — он был рад, что его прошение дойдет до правителя в этот же день.
День этот оказался для Восэ благоприятным: во всякой случае, на рынке поденщиков «нужда его разрешилась»: некто, с широким лицом и примятым носом, нанял Восэ и еще одного работника класть из глиносоломейных кирпичей ограду вокруг своего загородного земельного участка, на котором он решил разбить плодовый сад.
Возведение ограды заняло две недели. Начиная со второй недели Восэ каждодневно приходил к крепости, но сборщика прошений ему удалось увидеть лишь раз. Тот сказал: «Чего ты, нетерпеливый, торопишься? Дел правителя наспех не делаются. Жди!»
Однажды Восэ, меся глину и выкладывая ограду с рассвета до заката солнца, так устал, что решил вместе со своим напарником отдохнуть в чайной на ближайшем уличном перекрестке. Сидели, потягивали чай. В группе проезжавших верхом на конях знатных богатеев и их вооруженных слуг Восэ нежданно-негаданно увидел правителя Шахрисябза Остонакула. «Сам бог мне его послал!» — подумал Восэ, отставил чашку с чаем, поднялся.
Все посетители чайной повскакивали с мест и вместе с ними базарный люд, оказавшийся на улице, приложив руки к груди, отвешивая поклоны, приветствовали одного
из сильнейших сановников эмира. Жителям было известно, что любому не выказавшему ему достаточной почтительности крепко досталось бы от его телохранителей — тех, кто сейчас с ружьями, палками и саблями проезжал мимо. Кто посмел бы, выделясь из толпы, сделать лишний шаг вперед?.. Но Восэ. вдруг появился на дороге перед правителем. Слуги тут же набросились на него, но он не отступал, отталкивая их, крича: «Меня притесняют! У меня есть прошение к высокому правителю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122