На рассвете Восэ повел лошадей на водопой к реке.
Среди водоносов, наполнявших здесь свои бурдюки, он увидел случайного знакомого по имени Каримча, которого встретил однажды вместе со своим ховалингским другом Ашуром, год назад ушедшим из Ховалинга на запад в поисках заработка. Каримча рассказал, что Ашур, работающий теперь водоносом и живущий в соседнем селении Сари-Ассиё, вот уже несколько дней не приходит на реку и, говорят, болен. Каримча как раз сегодня собирался навестить Ашура.
Накануне, разговаривая в Янги-Базаре с Мирзо Акрамом о «поручителе» водоносе, Восэ имел в виду именно этого Ашура. Сказав Каримче, что хочет навестить земляка, Восэ попросил зайти за ним во двор крепости.
Напоив, искупав и вычистив лошадей, Восэ пригнал их в крепость, привязал под навесом, задал сена в ясли. Из дверей амлякдарева дома вышел Мирзо Акрам, оглядел лошадей с чувством удовлетворения,— бодрые, чистые, еще с ночи хорошо накормленные ячменем, они весело потаптывались на старательно подметенном, обрызганном водою дворе.
— Молодец! — сказал весьма довольный Мирзо Акрам.—Если ты так будешь ухаживать за лошадьми и доставишь их в хорошем виде в Бухару, то, бог поможет, я отблагодарю тебя за твои труды!
Сказав это, хозяин сунул было руку за пазуху, но, помедлив, осмотрелся — нет ли кого поблизости? В воротах показался какой-то мужчина в чалме, по виду похожий на муллу. То был писарь амлякдара. Мирзо Акрам окликнул его:
— Вы, грамотей! Подойдите сюда!
Тот приблизился. Вынув из-за пазухи висящий на кожаном ремешке старый красный кошель, Мирзо Акрам тщательно отсчитал деньги:
— Возьми, Восэ, получи свою плату за день. А вы, грамотей, будьте свидетелем, что я дал. этому конюху наличными семь с половиной тенег.
Писарь с насмешкой молвил:
— А зачем вам понадобилось мое свидетельство?
— Неудобно говорить, но ведь все может случиться! А вдруг в Бухаре, когда я буду окончательно рассчитываться с Восэ, он забудет, что получал от меня эти деньги? Конечно, полагаю, он человек набожный и не откажется, но...
— Ой-бо!.. Допустим, что он отказался. Но ведь в Бухаре меня не будет? Что же, вы в этом случае призовете меня из Душанбе?
Вызывать не стану, но все же лучше, если мы с самого начала исключим возможную неприятность.
После полудня пришел за Восэ Каримча, и оба отправились по улице, пролегающей между садами, в Сари-Ассиё. Пройдя версты две, вступили в узкие, между глиняными стенами, переулочки. Нашли нужный им сеновал, со стороны улицы в степе сеновала виднелось отверстие, через которое внутрь можно было ссыпать с арбы сено или солому. Восэ, заглянув в это отверстие, увидел в полумраке сеновала нечто завернутое в лохмотья и брошенное в угол. Это нечто чуть пошевелилось. Восэ увидел страшно худую человеческую руку, выдвинувшуюся из лохмотьев, услышал стон. Рука протянулась к лежащему рядом бурдюку, в каких по селениям разносят воду. Восэ понял: перед ним — Ашур. Вместе с Каримчой зашел во двор, завернул за угол глинобитного сеновала — такого низкого, что, войдя полусогнувшись выпрямиться в нем не мог. Присел возле стонавшего в полузабытьи Ашура, приложил ладонь ко лбу больного, ощутил сильный жар. Грустно глянул на загустевшую мучную похлебку в глиняной чашке у головы Ашура, нагнулся к его уху, тихо спросил:
— Ашур! Это я, Восэ! Ты узнаешь меня?
Больной очнулся не сразу. Преодолевая полумрак сеновала, Восэ вглядывался в истощенное, пожелтевшее лицо, в темные орбиты полуоткрывшихся глубоко запавших глаз, в испачканную глиной, не черную, как прежде, а грязно-серую бороду друга. Снова назвал себя, услышав слабое бормотанье, в котором едва различил слова:
— Узнаю... Брат Восэ...
Больной с трудом дышал.
— Что с тобой, брат? Когда ты слег?
— Не знаю... может быть... неделя уже..,
— Кто-нибудь навещает тебя?
— Дети... хозяина дома... иногда...
Жалкое состояние земляка, страдающего на чужбине, так расстроило Восэ, что у него на глаза навернулись слезы... Какой-то худой бородатый крестьянин, с серпом и зажатой под мышкой веревкой, заглянул в дверь. Каримча шепнул Восэ:
— Это владелец сеновала, зовут Гадо.
Тот спросил:
— Ты кто?
— Я земляк Ашура,— ответил Восэ.
— Так? Значит, пришел проведать земляка своего?
— Да, хорошо, что я узнал об этом, а не то несчастный мог бы умереть от благодати твоего ухода!
Гадо сел у порога, печально сказал:
— Кто бы ты ни был, брат, не упрекай меня. Я, обремененный семьей бедняк, живу в нужде. Сказать правду, я за больным ухаживать не могу. Если дома сварят похлебку или сготовит жена какую-нибудь затируху — ну, принесут тогда дети этому бедняге чашку или полчашки. Но бывает, и самим нечего съесть. Этот горемыка, коли суждено ему, поправится, а если не суждено... что ж, значит такая у него судьба.
Каримча заметил:
— Неужели в селении не нашлось лекаря, чтоб позвать его?
— Есть один... Так ведь заплатить надо. Нечем мне...
— Не мусульманин, Сказывается, ты, мужчина! — гневно бросил Каримча.— Ты что, умер бы, что ли, если бы занял денег у соседа, купил кусок мяса, сварил крепкого супа, накормил бедолагу, а? Поправится, люди скажут: ты доброе дело сделал!
— Э-э, друг! — вздохнул Гадо.— Это легко сказать: занять денег! Соседи мои — в такой же нужде, как я.
Считая дальнейший разговор с Гадо бесполезным, Восэ сказал:
— Ну, поговорили... Иди теперь по своим делам.
— Но ведь вы гости, я скажу, чтобы принесли чайник чаю...
— Не надо...
— Ты, оказывается, такой гостеприимный! — снова вскипел Каримча.— Может быть, Ашуру следует благодарить тебя?
Гадо, не пытаясь оправдываться, понурившись ушел. Больной попросил воды. Каримча сходил за ней в дом Гадо, приподнял голову Ашура, поднес ко рту чашку. Больной с трудом сделал два глотка. Восэ сидел в задумчивости. Каримча повернулся к нему:
— Знаешь что, брат Восэ? Давай сейчас отнесем его
к каналу Хазара, окунем один раз в студеную горную воду. Потом завернем поплотнее в халат, чтоб согрелся, и уложим здесь. Бог свят, жар у него сразу спадет, ты увидишь: завтра Ашур будет здоров! Я всякий раз, когда у меня бывает жар, делаю, так. Раз или два в год мы все, водоносы, обязательно простужаемся оттого, что таскаем на спине мокрый бурдюк,— и зимой это бывает, и летом. Придем тогда на реку, окунаемся в холодную воду; если замерзла — ломаем лед, спускаемся в прорубь. Выйдешь из проруби, завернешься в халат, ляжешь где-нибудь в укрытом от ветра углу, где теплее... Конечно, если найдешь горячего супа или мучной похлебки, еще лучше, но если нет, то хоть чайник горячего чая выпьешь перед тем, как уснуть... И' все!.. Нам болеть некогда, утром опять идти по воду!
Да, Восэ этот способ лечения знал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Среди водоносов, наполнявших здесь свои бурдюки, он увидел случайного знакомого по имени Каримча, которого встретил однажды вместе со своим ховалингским другом Ашуром, год назад ушедшим из Ховалинга на запад в поисках заработка. Каримча рассказал, что Ашур, работающий теперь водоносом и живущий в соседнем селении Сари-Ассиё, вот уже несколько дней не приходит на реку и, говорят, болен. Каримча как раз сегодня собирался навестить Ашура.
Накануне, разговаривая в Янги-Базаре с Мирзо Акрамом о «поручителе» водоносе, Восэ имел в виду именно этого Ашура. Сказав Каримче, что хочет навестить земляка, Восэ попросил зайти за ним во двор крепости.
Напоив, искупав и вычистив лошадей, Восэ пригнал их в крепость, привязал под навесом, задал сена в ясли. Из дверей амлякдарева дома вышел Мирзо Акрам, оглядел лошадей с чувством удовлетворения,— бодрые, чистые, еще с ночи хорошо накормленные ячменем, они весело потаптывались на старательно подметенном, обрызганном водою дворе.
— Молодец! — сказал весьма довольный Мирзо Акрам.—Если ты так будешь ухаживать за лошадьми и доставишь их в хорошем виде в Бухару, то, бог поможет, я отблагодарю тебя за твои труды!
Сказав это, хозяин сунул было руку за пазуху, но, помедлив, осмотрелся — нет ли кого поблизости? В воротах показался какой-то мужчина в чалме, по виду похожий на муллу. То был писарь амлякдара. Мирзо Акрам окликнул его:
— Вы, грамотей! Подойдите сюда!
Тот приблизился. Вынув из-за пазухи висящий на кожаном ремешке старый красный кошель, Мирзо Акрам тщательно отсчитал деньги:
— Возьми, Восэ, получи свою плату за день. А вы, грамотей, будьте свидетелем, что я дал. этому конюху наличными семь с половиной тенег.
Писарь с насмешкой молвил:
— А зачем вам понадобилось мое свидетельство?
— Неудобно говорить, но ведь все может случиться! А вдруг в Бухаре, когда я буду окончательно рассчитываться с Восэ, он забудет, что получал от меня эти деньги? Конечно, полагаю, он человек набожный и не откажется, но...
— Ой-бо!.. Допустим, что он отказался. Но ведь в Бухаре меня не будет? Что же, вы в этом случае призовете меня из Душанбе?
Вызывать не стану, но все же лучше, если мы с самого начала исключим возможную неприятность.
После полудня пришел за Восэ Каримча, и оба отправились по улице, пролегающей между садами, в Сари-Ассиё. Пройдя версты две, вступили в узкие, между глиняными стенами, переулочки. Нашли нужный им сеновал, со стороны улицы в степе сеновала виднелось отверстие, через которое внутрь можно было ссыпать с арбы сено или солому. Восэ, заглянув в это отверстие, увидел в полумраке сеновала нечто завернутое в лохмотья и брошенное в угол. Это нечто чуть пошевелилось. Восэ увидел страшно худую человеческую руку, выдвинувшуюся из лохмотьев, услышал стон. Рука протянулась к лежащему рядом бурдюку, в каких по селениям разносят воду. Восэ понял: перед ним — Ашур. Вместе с Каримчой зашел во двор, завернул за угол глинобитного сеновала — такого низкого, что, войдя полусогнувшись выпрямиться в нем не мог. Присел возле стонавшего в полузабытьи Ашура, приложил ладонь ко лбу больного, ощутил сильный жар. Грустно глянул на загустевшую мучную похлебку в глиняной чашке у головы Ашура, нагнулся к его уху, тихо спросил:
— Ашур! Это я, Восэ! Ты узнаешь меня?
Больной очнулся не сразу. Преодолевая полумрак сеновала, Восэ вглядывался в истощенное, пожелтевшее лицо, в темные орбиты полуоткрывшихся глубоко запавших глаз, в испачканную глиной, не черную, как прежде, а грязно-серую бороду друга. Снова назвал себя, услышав слабое бормотанье, в котором едва различил слова:
— Узнаю... Брат Восэ...
Больной с трудом дышал.
— Что с тобой, брат? Когда ты слег?
— Не знаю... может быть... неделя уже..,
— Кто-нибудь навещает тебя?
— Дети... хозяина дома... иногда...
Жалкое состояние земляка, страдающего на чужбине, так расстроило Восэ, что у него на глаза навернулись слезы... Какой-то худой бородатый крестьянин, с серпом и зажатой под мышкой веревкой, заглянул в дверь. Каримча шепнул Восэ:
— Это владелец сеновала, зовут Гадо.
Тот спросил:
— Ты кто?
— Я земляк Ашура,— ответил Восэ.
— Так? Значит, пришел проведать земляка своего?
— Да, хорошо, что я узнал об этом, а не то несчастный мог бы умереть от благодати твоего ухода!
Гадо сел у порога, печально сказал:
— Кто бы ты ни был, брат, не упрекай меня. Я, обремененный семьей бедняк, живу в нужде. Сказать правду, я за больным ухаживать не могу. Если дома сварят похлебку или сготовит жена какую-нибудь затируху — ну, принесут тогда дети этому бедняге чашку или полчашки. Но бывает, и самим нечего съесть. Этот горемыка, коли суждено ему, поправится, а если не суждено... что ж, значит такая у него судьба.
Каримча заметил:
— Неужели в селении не нашлось лекаря, чтоб позвать его?
— Есть один... Так ведь заплатить надо. Нечем мне...
— Не мусульманин, Сказывается, ты, мужчина! — гневно бросил Каримча.— Ты что, умер бы, что ли, если бы занял денег у соседа, купил кусок мяса, сварил крепкого супа, накормил бедолагу, а? Поправится, люди скажут: ты доброе дело сделал!
— Э-э, друг! — вздохнул Гадо.— Это легко сказать: занять денег! Соседи мои — в такой же нужде, как я.
Считая дальнейший разговор с Гадо бесполезным, Восэ сказал:
— Ну, поговорили... Иди теперь по своим делам.
— Но ведь вы гости, я скажу, чтобы принесли чайник чаю...
— Не надо...
— Ты, оказывается, такой гостеприимный! — снова вскипел Каримча.— Может быть, Ашуру следует благодарить тебя?
Гадо, не пытаясь оправдываться, понурившись ушел. Больной попросил воды. Каримча сходил за ней в дом Гадо, приподнял голову Ашура, поднес ко рту чашку. Больной с трудом сделал два глотка. Восэ сидел в задумчивости. Каримча повернулся к нему:
— Знаешь что, брат Восэ? Давай сейчас отнесем его
к каналу Хазара, окунем один раз в студеную горную воду. Потом завернем поплотнее в халат, чтоб согрелся, и уложим здесь. Бог свят, жар у него сразу спадет, ты увидишь: завтра Ашур будет здоров! Я всякий раз, когда у меня бывает жар, делаю, так. Раз или два в год мы все, водоносы, обязательно простужаемся оттого, что таскаем на спине мокрый бурдюк,— и зимой это бывает, и летом. Придем тогда на реку, окунаемся в холодную воду; если замерзла — ломаем лед, спускаемся в прорубь. Выйдешь из проруби, завернешься в халат, ляжешь где-нибудь в укрытом от ветра углу, где теплее... Конечно, если найдешь горячего супа или мучной похлебки, еще лучше, но если нет, то хоть чайник горячего чая выпьешь перед тем, как уснуть... И' все!.. Нам болеть некогда, утром опять идти по воду!
Да, Восэ этот способ лечения знал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122