После долгих обвинений и нотаций за ним приехала мать, с губами, сжатыми в ниточку. Она крупно поговорила с директором, а потом отвезла Бадди домой и всю дорогу молчала.
Дома он сразу сбежал в свою комнату. Ну, хоть сегодня мать не пустит его в свою постель. Он в жизни не видел ее такой сердитой.
Он разделся и забрался на узкую кровать, которой ему теперь так редко разрешалось пользоваться. Мышцы живота болели, он думал о Тине, позволив рукам пробраться под одеяло и поиграть со вздыбившимся членом.
Свет вспыхнул так внезапно, что руки его оледенели, как и член.
На пороге стояла его мать в длинном халате, ее щеки горели, темные глаза сверкали.
– Так, значит, – заговорила она хрипловатым шепотом, – ты хотел посмотреть, как выглядит женское тело? Да? Ну, так смотри! – Одним движением она сбросила халат и встала перед ним нагая.
Его собственная мать! Он был потрясен, охвачен ужасом и – хуже того – ощутил желание.
Она подошла к кровати и сорвала с него одеяло. Вновь вздыбившийся член спрятать было негде. А она начала его нежно поглаживать.
Он был в полном смятении. Ему хотелось закричать, убежать…
Но он лежал неподвижно, а она трогала, трогала… Он словно выскользнул из своего тела и наблюдал со стороны. Она влезла на него и ввела его член в теплую сырость.
Так тепло, так влажно, так хорошо! И он знал, что вот-вот кончит, и это будет гораздо лучше, чем прежде с любой бумажной девочкой из «Плейбоя» или с Тиной и мятыми салфетками. И… о-оо… о-о-о…
– И теперь тебе никто не будет нужен, Бадди, кроме мамулечки! Правда, Бадди? Правда? – нежно ворковала она голосом, полным злорадного торжества.
Он сбежал до рассвета, пока она спала. Только на этот раз он был умнее – забрал из ее сумочки все двести долларов и прихватил кое-какие дорогие украшения.
На этот раз он покидал дом по-настоящему. И возврата не было.
Выйдя от Фрэнсис, он вытащил палочку жвачки и смерил взглядом высокую рыжую женщину, которая вошла в здание.
Безработная актриса, сразу видно. У них у всех в глазах особое отчаяние, словно ради роли они готовы сделать что угодно. А большинство и делает.
Перекатывая языком жвачку, Бадди свернул за угол к стоянке за домом. Он обзавелся идеальной походкой голливудского жеребца – отчасти Траволта в «Вечерней субботней лихорадке», отчасти Гир в «Американском альфонсе». Он знал, что выглядит на все сто. Еще бы! Как он работал, чтобы отшлифовать это ленивое сексуальное покачивание от бедра. Как бы он сыграл этого типчика в «Альфонсе»! Он же воплощал эту роль в жизни, черт подери! За одиннадцать лет самостоятельности каких только ролей он не навоплощал!
– Эй! Бадди! Куда путь держишь, друг? – Куинс, чернокожий актер, его хороший приятель, шлепнул ладонью о его ладонь, когда они поравнялись. – Как у Фрэнсис нынче с настроением?
Ничего?
Он пожал плечами:
– Более-менее. Но кувыркаться я бы не стал.
– А когда ты вернулся?
– Пару дней назад.
– Ну так пошли! Выпьем кофе со сливками. У меня новая рыжая лисичка подъедает крошки за завтраком. Горячая, ух! Тебе обязательно надо с ней познакомиться. Просто персик. И у нее есть сестренка!
– Как-нибудь в другой раз. У меня свидание насчет сериала.
– Ладно, в другой раз. Звякни мне, и погуляем. Проведем вечерок в «Мейврике».
– Договорились!
Они снова хлопнули ладонью о ладонь и разошлись. Бадди поднял воротник кожаной куртки и заторопился к машине. Почему он не сказал Куинсу, что женился? Почему недоволен, что сказал Фрэнсис? Не жалеет же он в самом деле?
Черт, нет, конечно! Но человек должен иметь образ, и его образ – сексуальный, сильный мужчина, жеребец, готовый сделать что угодно и отправиться куда угодно без секундного размышления. А жена почему-то никак с этим образом не сочетается.
Он завел дряхлую машину и настроился на волну рока. Ангель не та жена, которой стыдятся. Юная, красивая, чистая! Смешное конечно, слово, но как еще описать Ангель? Большинство девочек, которыми кишит Голливуд, успевают к двадцати годам испробовать все и всех. Но Ангель совсем другая. Только как сохранить ее такой в городе, где полным-полно подонков?
Но сейчас не это главное. Сейчас главное – раздобыть баксы.
Ангель верит, что он на коне, и он не допустит, чтобы она думала иначе, пусть даже ради этого придется вернуться к скверным привычкам – временно, разумеется. Он нажал на педаль газа и поехал в сторону Беверли-Хиллз.
Глава 6
Милли Розмонт забормотала во сне и беспокойно закинула левую руку на живот мужа.
Леон лежал на спине, глядя в потолок невидящим взглядом.
Он осторожно снял руку жены, повернулся и посмотрел на нее, мысленно будя ее, чтобы они могли поговорить. Она не шелохнулась. Он бесшумно встал с постели, прошлепал на кухню, открыл холодильник и тоскливо уставился на его содержимое. Шесть яиц, миска яблок, обезжиренное молоко и тарелка деревенского сыра. Просто слюнки текут! Но, с другой стороны, он же на диете, и Милли помогает ему ее соблюдать. За три месяца он набрал двадцать четыре фунта. По два фунта в неделю. Он чувствовал себя толстым и неуклюжим, не говоря уж о том, что пояс брюк пришлось три раза расставлять, а рубашки и куртки лопались по швам.
Но виновата Милли. Как она готовит!
Виноват он. Жрет как свинья. Особенно если его что-то гнетет.
Он вытащил сыр, достал ложку из ящика и сел за кухонный стол. А что-то его гнетет, от этого никуда не денешься. Убийства на Френдшип-стрит – трое изрубленных в куски без видимой причины. И одна из троих – бедняжка Джой Кравец.
В газетах она фигурировала как «красивая манекенщица-подросток». Если жертве нет тридцати и она женского пола, ее всегда объявляют красивой. Придает заманчивости заголовкам.
«Манекенщица, мать их», – подумал он. А кому знать, как не ему? Он ощущал гнев и бессилие, стоило ему вспомнить Джой, ее окровавленный изувеченный труп. Джой. Она же была совсем еще девочка…
Ему вспомнилась их первая встреча.
– Поиграть хотите, мистер?
Леон не мог поверить, что это было адресовано ему. Он огляделся по сторонам, не сомневаясь, что шлюшка с детским личиком в черном мини-платьице из искусственной кожи и туфлях на нелепо высоких каблуках заговорила с кем-то другим.
Но на улице не было ни души.
– Сколько тебе лет? – спросил он.
– Сколько надо! – Она нахально подмигнула, и он заметил, что ее левый глаз сильно косит. Пятнадцать лет. От силы – шестнадцать.
– Так что скажешь, ковбой? – Она уперла руки в бока и ухмыльнулась ему. – Я могу показать тебе рай.
– А я могу показать тебе мое удостоверение. Я полицейский.
Ухмылка исчезла.
– Легавый? Это надо же! – Она наклонила голову набок. – Вы меня не заберете, верно? Мы же просто трепались. Я ведь вас не зазывала.
– Где ты живешь?
Она не могла решить, то ли он принял ее первое предложение, то ли намерен арестовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155