Всем
здорово влетело. Вмешались было в это дело староста с
жандармом, и им изрядно досталось на орехи. Трактирщика тоже
излупили за то, что он по-немецки стал ругаться, будто мы,
дескать, всю вечеринку портим. После этого мы пошли по деревне
ловить тех, кто от нас спрятался. Одного ихнего унтера мы нашли
в сене на чердаке-- у мужика одного на конце села. Этого выдала
его девчонка, потому что он танцевал в трактире с другой. Она
врезалась в нашего Мейстршика по уши и пошла с ним по
направлению к Кираль-Хиде. Там по дороге сеновалы. Затащила его
на сеновал, а потом потребовала с него пять крон, а он ей дал
по морде. Мейстршик догнал нас у самого лагеря и рассказывал,
что раньше он о мадьярках думал, будто они страстные, а эта
свинья лежала, как бревно, и только лопотала без умолку.
-- Короче говоря, мадьяры -- шваль,-- закончил старый
сапер Водичка свое повествование, на что Швейк заметил:
-- Иной мадьяр не виноват в том, что он мадьяр.
-- Как это не виноват? -- загорячился Водичка.-- Каждый из
них виноват,-- сказанул тоже! Попробовал бы ты попасть в такую
переделку, в какую попал я, когда в первый день пришел на
курсы. Еще в тот же день после обеда согнали нас, словно стадо
какое-нибудь, в школу, и какой-то балда начал нам на доске
чертить и объяснять, что такое блиндажи, как делают основания и
как производятся измерения. "А завтра утром, говорит, у кого не
будет все это начерчено, как я объяснял, того я велю связать и
посадить".-- "Черт побери, думаю, для чего я, собственно
говоря, на фронте записался на эти курсы: для того, чтобы
удрать с фронта или чтобы вечерами чертить в тетрадочке
карандашиком, чисто школьник?" Еле-еле я там высидел-- такая,
брат, ярость на меня напала, сил моих нет. Глаза бы мои не
глядели на этого болвана, что нам объяснял. Так бы все со
злости на куски разнес. Я даже не стал дожидаться вечернего
кофе, а скорее отправился в Кираль-Хиду и со злости только о
том и думал, как бы найти тихий кабачок, надраться там,
устроить дебош, съездить кому-нибудь по рылу и с облегченным
сердцем пойти домой. Но человек предполагает, а бог
располагает. Нашел я у реки среди садов действительно
подходящий кабачок: тихо, что в твоей часовне, все словно
создано для скандала. Там сидели только двое, говорили между
собой по-мадьярски. Это меня еще больше раззадорило, и я
надрался скорее и основательнее, чем сам предполагал, и спьяна
даже не заметил, что рядом находится еще такая же комната, где
собрались, пока я заряжался, человек восемь гусар. Они на меня
и насели, как только я съездил двум первым посетителям по
морде. Мерзавцы гусары так, брат, меня отделали и так гоняли
меня по всем садам, что, я до самого утра не мог попасть домой,
а когда наконец добрался, меня тотчас же отправили в лазарет.
Наврал им, что свалился в кирпичную яму, и меня целую неделю
заворачивали в мокрую простыню, пока спина не отошла. Не
пожелал бы я тебе, брат, попасть в компанию таких подлецов.
Разве это люди? Скоты!
-- Как аукнется, так и откликнется,-- определил Швейк.--
Нечего удивляться, что они разозлились, раз им пришлось
оставить все вино на столе и гоняться за тобой в темноте по
садам. Они должны были разделаться с тобой тут же в кабаке, на
месте, а потом тебя выбросить. Если б они свели с тобой счеты у
стола, это и для них было бы лучше и для тебя. Знавал я одного
кабатчика Пароубека в Либени. У него в кабаке перепился раз
можжевеловкой бродячий жестяник-словак и стал ругаться, что
можжевеловка очень слабая, дескать, кабатчик разбавляет ее
водой. "Если бы, говорит, я сто лет чинил проволокой старую
посуду и на весь свой заработок купил бы можжевеловку и сразу
бы все выпил, то и после этого мог бы еще ходить по канату, а
тебя, Пароубек, носить на руках". И прибавил, что Пароубек --
продувная шельма и бестия. Тут Пароубек этого жестяника
схватил, измочалил об его башку все его мышеловки, всю
проволоку, потом выбросил голубчика, а на улице лупил еще
шестом, которым железные шторы опускают. Лупил до самой площади
Инвалидов и так озверел, что погнался за ним через площадь
Инвалидов в Карлине до самого Жижкова, а оттуда через Еврейские
Печи в Малешице, где наконец сломал об него шест, а потом уж
вернулся обратно в Либень. Хорошо. Но в горячке он забыл, что
публика-то осталась в кабаке и что, по всей вероятности, эти
мерзавцы начнут сами там хозяйничать. В этом ему и пришлось
убедиться, когда он наконец добрался до своего кабака. Железная
штора в кабаке наполовину была спущена, и около нее стояли двое
полицейских, которые тоже основательно хватили, когда наводили
порядок внутри кабака. Все, что имелось в кабаке, было
наполовину выпито, на улице валялся пустой бочонок из-под рому,
а под стойкой Пароубек нашел двух перепившихся субъектов,
которых полицейские не заметили. После того как Пароубек их
вытащил, они хотели заплатить ему по два крейцера: больше, мол,
водки не выпили... Так-то наказуется горячность. Это все равно
как на войне, брат, сперва противника разобьем, потом все за
ним да за ним, а потом сами не успеваем улепетывать...
-- Я этих сволочей хорошо запомнил,-- проронил Водичка.--
Попадись мне на узенькой дорожке кто-нибудь из этих гусаров,--
я с ними живо расправлюсь. Если уж нам, саперам, что-нибудь
взбредет в голову, то мы на этот счет звери. Мы, брат, не то,
что какие-нибудь там ополченцы. На фронте под Перемышлем был у
нас капитан Етцбахер, сволочь, другой такой на свете не сыщешь.
И он, брат, над нами так измывался, что один из нашей роты,
Биттерлих,-- немец, но хороший парень,-- из-за него
застрелился. Ну, мы решили, как только начнут русские палить,
то нашему капитану Етцбахеру капут, И действительно, как только
русские начали стрелять, мы всадили в него этак с пяток пуль.
Живучий был, гадина, как кошка,-- пришлось его добить двумя
выстрелами, чтобы потом чего не вышло. Только пробормотал
что-то, да так, брат, смешно -- прямо умора! -- Водичка
засмеялся.-- На фронте такие вещи каждый день случаются. Один
мой товарищ -- теперь он тоже у нас в саперах -- рассказывал,
что, когда он был в пехоте под Белградом, ихняя рота во время
атаки пристрелила своего обер-лейтенанта,-- тоже собаку
порядочную,-- который сам застрелил двух солдат во время похода
за то, что те выбились из сил и не могли идти дальше. Так этот
сбер-лейтенант, когда увидел, что пришла ему крышка, начал
вдруг свистеть сигнал к отступлению. Ребята будто бы чуть не
померли со смеху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212