кто первый сожрет у арестантов паек.
Усевшись на нарах, они грызли солдатский хлеб.
-- На профосе лучше всего видно, как ожесточает людей
военная служба,-- возобновил свои рассуждения
вольноопределяющийся.-- Несомненно, до поступления на военную
службу наш профос был молодым человеком с идеалами. Этакий
светловолосый херувим, нежный и чувствительный ко всем,
защитник несчастных, за которых он заступался во время драки
из-за девочки где-нибудь в родном краю в престольный праздник.
Без сомнения, все его уважали, но теперь... боже мой! С каким
удовольствием я съездил бы ему по роже, колотил бы головой об
нару и всунул бы его по шею в сортирную яму! И это, брат, тоже
доказывает огрубение нравов, вызванное военным ремеслом.
Он запел:
Она и черта не боялась,
Но тут попался ей солдат...
-- Дорогой друг,-- продолжал он,-- наблюдая все это в
масштабах нашей обожаемой монархии, мы неизбежно приходим к
заключению, что дело с ней обстоит так же, как с дядей Пушкина.
Пушкин писал, что его дядя -- такая дохлятина, что ничего
другого не остается, как только
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя?
Опять послышалось щелканье ключа в замке, и профос зажег
керосиновую лампочку в коридоре.
-- Луч света в темном царстве! -- крикнул
вольноопределяющийся.-- Просвещение проникает в ряды армии!
Спокойной ночи, господин профос! Кланяйтесь там всем унтерам,
желаю вам приятных сновидений. Пусть, например, вам приснится,
что вы уже вернули мне пять крон, те самые, которые я вам дал
на покупку сигарет и которые вы пропили за мое здоровье. Спите
сладко, чудище!
Вслед за этим послышалось бормотание профоса насчет
завтрашнего полкового рапорта.
-- Опять мы одни,-- сказал вольноопределяющийся.-- На сон
грядущий я посвящу несколько минут лекции о том, как с каждым
днем расширяются зоологические познания унтер-офицеров и
офицеров. Чтобы достать новый живой материал для войны и
мыслящее пушечное мясо, необходимо основательное знакомство с
природоведением или с книгой "Источники экономического
благосостояния", вышедшей у Кочия, в которой на каждой странице
встречаются слова, вроде: скот, поросята, свиньи. За последнее
время, однако, мы можем наблюдать, как в наших наиболее
прогрессивных военных кругах вводятся новые наименования для
новобранцев. В одиннадцатой роте капрал Альтгоф употребляет
выражение "энгадинская коза", ефрейтор Мюллер, немец-учитель с
Кашперских гор, называет новобранцев "чешскими вонючками",
фельдфебель Зондернуммер -- "ослиными лягушками" и
"йоркширскими боровами" и сулит каждому новобранцу набить из
него чучело, причем проявляет такие специальные знания, точно
сам происходит из рода чучельников. Военное начальство
старается привить солдатам любовь к отечеству своеобразными
средствами, как-то: диким ревом, пляской вокруг рекрутов,
воинственным рыком, который напоминает рык африканских дикарей,
собирающихся содрать шкуру с невинной антилопы или готовящихся
зажарить окорока из какого-нибудь припасенного на обед
миссионера. Немцев это, конечно, не касается. Когда фельдфебель
Зондернуммер заводит речь о "свинской банде", он поспешно
прибавляет "die tschechische" /Чешская (нем.)/, чтобы немцы не
обиделись и не приняли это на свой счет. При этом все унтера
одиннадцатой роты дико вращают глазами, словно несчастная
собака, которая из жадности проглотила намоченную в прованском
масле губку и подавилась. Я однажды слышал разговор ефрейтора
Мюллера с капралом Альтгофом относительно плана обучения
ополченцев. В этом разговоре преобладали "ein Paar Ohrfeigen
/Пара оплеух (нем.)/. Сначала я подумал, что они поругались
между собой и что распадается немецкое военное единство, но
здорово ошибся. Разговор шел всего-навсего о солдатах. "Если,
скажем, этакая чешская свинья,-- авторитетно поучал капрал
Альтгоф ефрейтора Мюллера,-- даже после тридцати раз "nieder!"
/Ложись (нем.)/ не может научиться стоять прямо, как свечка, то
дать ему раза два в рыло-- толку мало. Надо ткнуть ему кулаком
в брюхо, другой рукой нахлобучить фуражку на уши, скомандовать
"Kehrt euch!" /Кругом! (нем.)/, а когда повернется, наподдать
ему ногой в задницу. Увидишь, как он после этого начнет
вытягиваться во фронт и как будет смеяться прапорщик
Дауэрлинг". Теперь я расскажу вам, дружище, о прапорщике
Дауэрлинге. О нем рекруты одиннадцатой роты рассказывают такие
чудеса, какие умеет рассказывать разве только покинутая всеми
бабушка на ферме неподалеку от мексиканских границ о
прославленном мексиканском бандите. Дауэрлинг пользуется
репутацией людоеда, антропофага из австралийских племен,
поедающих людей другого племени, попавших им в руки. У него
блестящий жизненный путь. Вскоре после рождения его уронила
нянька, и маленький Конрад Дауэрлинг ушиб голову. Так что и до
сих пор виден след, словно комета налетела на Северный полюс.
Все сомневались, что из него выйдет что-нибудь путное, если он
перенес сотрясение мозга. Только отец его, полковник, не терял
надежды и, даже наоборот, утверждал, что такой пустяк ему
повредить не может, так как, само собой разумеется, молодой
Дауэрлинг, когда подрастет, посвятит себя военной службе. После
суровой борьбы с четырьмя классами реального училища, которые
он прошел экстерном, причем первый его домашний учитель
преждевременно поседел и рехнулся, а другой с отчаяния пытался
броситься с башни святого Стефана в Вене, молодой Дауэрлинг
поступил в Гейнбургское юнкерское училище. В юнкерских училищах
никогда не обращали внимания на степень образования поступающих
туда молодых людей, так как образование большей частью не
считалось нужным для австрийского кадрового офицера. Идеалом
военного образования было умение играть в солдатики.
Образование облагораживает душу, а этого на военной службе не
требуется. Чем офицерство грубее, тем лучше.
Ученик юнкерского училища Дауэрлинг не успевал даже в тех
предметах, которые каждый из учеников юнкерского училища так
или иначе усваивал. И в юнкерском училище давали себя знать
последствия того, что в детстве Дауэрлинг ушиб себе голову. Об
этом несчастье ясно говорили ответы на экзаменах, которые по
своей непроходимой глупости считались классическими.
Преподаватели не называли его иначе, как "unser braver Trottel"
/Наш бравый дурачок (нем.)/. Его глупость была настолько
ослепительна, что были все основания надеяться -- через,
несколько десятилетий он попадет в Терезианскую военную
академию или в военное министерство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
Усевшись на нарах, они грызли солдатский хлеб.
-- На профосе лучше всего видно, как ожесточает людей
военная служба,-- возобновил свои рассуждения
вольноопределяющийся.-- Несомненно, до поступления на военную
службу наш профос был молодым человеком с идеалами. Этакий
светловолосый херувим, нежный и чувствительный ко всем,
защитник несчастных, за которых он заступался во время драки
из-за девочки где-нибудь в родном краю в престольный праздник.
Без сомнения, все его уважали, но теперь... боже мой! С каким
удовольствием я съездил бы ему по роже, колотил бы головой об
нару и всунул бы его по шею в сортирную яму! И это, брат, тоже
доказывает огрубение нравов, вызванное военным ремеслом.
Он запел:
Она и черта не боялась,
Но тут попался ей солдат...
-- Дорогой друг,-- продолжал он,-- наблюдая все это в
масштабах нашей обожаемой монархии, мы неизбежно приходим к
заключению, что дело с ней обстоит так же, как с дядей Пушкина.
Пушкин писал, что его дядя -- такая дохлятина, что ничего
другого не остается, как только
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя?
Опять послышалось щелканье ключа в замке, и профос зажег
керосиновую лампочку в коридоре.
-- Луч света в темном царстве! -- крикнул
вольноопределяющийся.-- Просвещение проникает в ряды армии!
Спокойной ночи, господин профос! Кланяйтесь там всем унтерам,
желаю вам приятных сновидений. Пусть, например, вам приснится,
что вы уже вернули мне пять крон, те самые, которые я вам дал
на покупку сигарет и которые вы пропили за мое здоровье. Спите
сладко, чудище!
Вслед за этим послышалось бормотание профоса насчет
завтрашнего полкового рапорта.
-- Опять мы одни,-- сказал вольноопределяющийся.-- На сон
грядущий я посвящу несколько минут лекции о том, как с каждым
днем расширяются зоологические познания унтер-офицеров и
офицеров. Чтобы достать новый живой материал для войны и
мыслящее пушечное мясо, необходимо основательное знакомство с
природоведением или с книгой "Источники экономического
благосостояния", вышедшей у Кочия, в которой на каждой странице
встречаются слова, вроде: скот, поросята, свиньи. За последнее
время, однако, мы можем наблюдать, как в наших наиболее
прогрессивных военных кругах вводятся новые наименования для
новобранцев. В одиннадцатой роте капрал Альтгоф употребляет
выражение "энгадинская коза", ефрейтор Мюллер, немец-учитель с
Кашперских гор, называет новобранцев "чешскими вонючками",
фельдфебель Зондернуммер -- "ослиными лягушками" и
"йоркширскими боровами" и сулит каждому новобранцу набить из
него чучело, причем проявляет такие специальные знания, точно
сам происходит из рода чучельников. Военное начальство
старается привить солдатам любовь к отечеству своеобразными
средствами, как-то: диким ревом, пляской вокруг рекрутов,
воинственным рыком, который напоминает рык африканских дикарей,
собирающихся содрать шкуру с невинной антилопы или готовящихся
зажарить окорока из какого-нибудь припасенного на обед
миссионера. Немцев это, конечно, не касается. Когда фельдфебель
Зондернуммер заводит речь о "свинской банде", он поспешно
прибавляет "die tschechische" /Чешская (нем.)/, чтобы немцы не
обиделись и не приняли это на свой счет. При этом все унтера
одиннадцатой роты дико вращают глазами, словно несчастная
собака, которая из жадности проглотила намоченную в прованском
масле губку и подавилась. Я однажды слышал разговор ефрейтора
Мюллера с капралом Альтгофом относительно плана обучения
ополченцев. В этом разговоре преобладали "ein Paar Ohrfeigen
/Пара оплеух (нем.)/. Сначала я подумал, что они поругались
между собой и что распадается немецкое военное единство, но
здорово ошибся. Разговор шел всего-навсего о солдатах. "Если,
скажем, этакая чешская свинья,-- авторитетно поучал капрал
Альтгоф ефрейтора Мюллера,-- даже после тридцати раз "nieder!"
/Ложись (нем.)/ не может научиться стоять прямо, как свечка, то
дать ему раза два в рыло-- толку мало. Надо ткнуть ему кулаком
в брюхо, другой рукой нахлобучить фуражку на уши, скомандовать
"Kehrt euch!" /Кругом! (нем.)/, а когда повернется, наподдать
ему ногой в задницу. Увидишь, как он после этого начнет
вытягиваться во фронт и как будет смеяться прапорщик
Дауэрлинг". Теперь я расскажу вам, дружище, о прапорщике
Дауэрлинге. О нем рекруты одиннадцатой роты рассказывают такие
чудеса, какие умеет рассказывать разве только покинутая всеми
бабушка на ферме неподалеку от мексиканских границ о
прославленном мексиканском бандите. Дауэрлинг пользуется
репутацией людоеда, антропофага из австралийских племен,
поедающих людей другого племени, попавших им в руки. У него
блестящий жизненный путь. Вскоре после рождения его уронила
нянька, и маленький Конрад Дауэрлинг ушиб голову. Так что и до
сих пор виден след, словно комета налетела на Северный полюс.
Все сомневались, что из него выйдет что-нибудь путное, если он
перенес сотрясение мозга. Только отец его, полковник, не терял
надежды и, даже наоборот, утверждал, что такой пустяк ему
повредить не может, так как, само собой разумеется, молодой
Дауэрлинг, когда подрастет, посвятит себя военной службе. После
суровой борьбы с четырьмя классами реального училища, которые
он прошел экстерном, причем первый его домашний учитель
преждевременно поседел и рехнулся, а другой с отчаяния пытался
броситься с башни святого Стефана в Вене, молодой Дауэрлинг
поступил в Гейнбургское юнкерское училище. В юнкерских училищах
никогда не обращали внимания на степень образования поступающих
туда молодых людей, так как образование большей частью не
считалось нужным для австрийского кадрового офицера. Идеалом
военного образования было умение играть в солдатики.
Образование облагораживает душу, а этого на военной службе не
требуется. Чем офицерство грубее, тем лучше.
Ученик юнкерского училища Дауэрлинг не успевал даже в тех
предметах, которые каждый из учеников юнкерского училища так
или иначе усваивал. И в юнкерском училище давали себя знать
последствия того, что в детстве Дауэрлинг ушиб себе голову. Об
этом несчастье ясно говорили ответы на экзаменах, которые по
своей непроходимой глупости считались классическими.
Преподаватели не называли его иначе, как "unser braver Trottel"
/Наш бравый дурачок (нем.)/. Его глупость была настолько
ослепительна, что были все основания надеяться -- через,
несколько десятилетий он попадет в Терезианскую военную
академию или в военное министерство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212