Подпоручик Дуб размышлял,
что бы такое сказать пострашнее, но Швейк опередил его:
-- Осмелюсь доложить, господин лейтенант, хорошо, если
удержится такая погода. Днем не слишком жарко, а ночи очень
приятные. Самое подходящее время для военных действий.
Подпоручик Дуб вытащил револьвер и спросил:
-- Знаешь, что это такое?
-- Так точно, господин лейтенант, знаю. У нашего
обер-лейтенанта Лукаша точь-в-точь такой же.
-- Так запомни, мерзавец,-- строго и с достоинством сказал
подпоручик Дуб, снова пряча револьвер.-- Знай, что дело
кончится очень плохо, если ты и впредь будешь вести свою
пропаганду.
Уходя, подпоручик Дуб довольно повторял про себя: "Это я
ему хорошо сказал: "про-па-ган-ду, да, про-па-ган-ду!.."
Прежде чем влезть в вагон, Швейк прошелся немного, ворча
себе под нос:
-- Куда же мне его зачислить? -- И чем дальше, тем
отчетливее в сознании Швейка возникало прозвище "полупердун".
В военном лексиконе слово "пердун" издавна пользовалось
особой любовью. Это почетное наименование относилось главным
образом к полковникам или пожилым капитанам и майорам. "Пердун"
было следующей ступенью прозвища "дрянной старикашка"... Без
этого эпитета слово "старикашка" было ласкательным обозначением
старого полковника или майора, который часто орал, но любил
своих солдат и не давал их в обиду другим полкам, особенно
когда дело касалось чужих патрулей, которые вытаскивали солдат
его части из кабаков, если те засиживались сверх положенного
времени. "Старикашка" заботился о солдатах, следил, чтобы обед
был хороший. Однако у "старикашки" непременно должен быть
какой-нибудь конек. Как сядет на него, так и поехал! За это его
и прозывали "старикашкой".
Но если "старикашка" понапрасну придирался к солдатам и
унтерам, выдумывал ночные учения и тому подобные штуки, то он
становился из просто "старикашки" "паршивым старикашкой" или
"дрянным старикашкой".
Высшая степень непорядочности, придирчивости и глупости
обозначалась словом "пердун". Это слово заключало все. Но между
"штатским пердуном" и "военным пердуном" была большая разница.
Первый, штатский, тоже является начальством, в учреждениях
так его называют обычно курьеры и чиновники. Это
филистер-бюрократ, который распекает, например, за то, что
черновик недостаточно высушен промокательной бумагой и т. п.
Это исключительный идиот и скотина, осел, который строит из
себя умного, делает вид, что все понимает, все умеет объяснить,
и к тому же на всех обижается.
Кто был на военной службе, понимает, конечно, разницу
между этим типом и "пердуном" в военном мундире. Здесь это
слово обозначало "старикашку", который был настоящим "паршивым
старикашкой", всегда лез на рожон и тем не менее останавливался
перед каждым препятствием. Солдат он не любил, безуспешно
воевал с ними, не снискал у них того авторитета, которым
пользовался просто "старикашка" и отчасти "паршивый
старикашка".
В некоторых гарнизонах, как, например, в Тренто, вместо
"пердуна" говорили "наш старый нужник". Во всех этих случаях
дело шло о человеке пожилом, и если Швейк мысленно назвал
подпоручика Дуба "полупердуном", то поступил вполне логично,
так как и по возрасту, и по чину, и вообще по всему прочему
подпоручику Дубу до "пердуна" не хватало еще пятидесяти
процентов.
Возвращаясь с этими мыслями к своему вагону, Швейк
встретил денщика Кунерта. Щека у Кунерта распухла, он
невразумительно пробормотал. что недавно у него произошло
столкновение с господином подпоручиком Дубом, который ни с того
ни с сего надавал ему оплеух: у него, мол, имеются определенные
доказательства, что Кунерт поддерживает связь со Швейком.
-- В таком случае,-- рассудил Швейк,-- идем подавать
рапорт. Австрийский солдат обязан сносить оплеухи только в
определенных случаях. Твой хозяин переступил все границы, как
говаривал старый Евгений Савойский: "От сих до сих". Теперь ты
обязан идти с рапортом, а если не пойдешь. так я сам надаю тебе
оплеух. Тогда будешь знать, что такое воинская дисциплина. В
Карпинских казармах был у нас лейтенант по фамилии Гауснер. У
него тоже был денщик, которого он бил по морде и награждал
пинками. Как-то раз он так набил морду этому денщику, что тот
совершенно обалдел и пошел с рапортом, а при рапорте все
перепутал и сказал, что ему надавали пинков. Ну, лейтенант
доказал, что солдат врет: в тот день он никаких пинков ему не
давал, бил только по морде. Конечно, разлюбезного денщика за
ложное донесение посадили на три недели. Однако это дела не
меняет,-- продолжал Швейк.-- Ведь это как раз то самое, что
любил повторять студент-медик Гоубичка. Он говорил, что все
равно, кого вскрыть в анатомическом театре, человека, который
повесился или который отравился. Я иду с тобой. Пара пощечин на
военной службе много значат.
Кунерт совершенно обалдел и поплелся за Швейком к штабному
вагону.
Подпоручик Дуб, высовываясь из окна, заорал:
-- Что вам здесь нужно, негодяи?
-- Держись с достоинством,-- советовал Швейк Кунерту,
вталкивая его в вагон.
В коридор вагона вошел поручик Лукаш, а за ним капитан
Сагнер. Поручик Лукаш, переживший столько неприятностей из-за
Швейка, был очень удивлен, ибо лицо Швейка утратило обычное
добродушие и не имело знакомого всем милого выражения. Скорее
наоборот, на нем было написано, что произошли новые неприятные
события.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант,-- сказал
Швейк, -- дело идет о рапорте.
-- Только, пожалуйста, не валяй дурака, Швейк! Мне это уже
надоело.
-- С вашего разрешения, я ординарец вашей маршевой роты, а
вы, с вашего разрешения, изволите быть командиром одиннадцатой
роты. Я знаю, это выглядит очень странно, но я знаю также и то,
что господин лейтенант Дуб подчинен вам.
-- Вы, Швейк, окончательно спятили! -- прервал его поручик
Лукаш. -- Вы пьяны и лучше всего сделаете, если уйдете отсюда.
Понимаешь, дурак, скотина?!
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант,-- сказал
Швейк, подталкивая вперед Кунерта,-- это похоже на то, как
однажды в Праге испытывали защитную решетку, чтоб никого не
переехало трамваем. В жертву принес себя сам изобретатель, а
потом городу дришлось платить его вдове возмещение.
Капитан Сагнер, не зная, что сказать, кивал в знак
согласия головой, в то время как лицо поручика Лукаша выражало
полнейшее отчаяние.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, обо всем
следует рапортовать,-- неумолимо продолжал Швейк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
что бы такое сказать пострашнее, но Швейк опередил его:
-- Осмелюсь доложить, господин лейтенант, хорошо, если
удержится такая погода. Днем не слишком жарко, а ночи очень
приятные. Самое подходящее время для военных действий.
Подпоручик Дуб вытащил револьвер и спросил:
-- Знаешь, что это такое?
-- Так точно, господин лейтенант, знаю. У нашего
обер-лейтенанта Лукаша точь-в-точь такой же.
-- Так запомни, мерзавец,-- строго и с достоинством сказал
подпоручик Дуб, снова пряча револьвер.-- Знай, что дело
кончится очень плохо, если ты и впредь будешь вести свою
пропаганду.
Уходя, подпоручик Дуб довольно повторял про себя: "Это я
ему хорошо сказал: "про-па-ган-ду, да, про-па-ган-ду!.."
Прежде чем влезть в вагон, Швейк прошелся немного, ворча
себе под нос:
-- Куда же мне его зачислить? -- И чем дальше, тем
отчетливее в сознании Швейка возникало прозвище "полупердун".
В военном лексиконе слово "пердун" издавна пользовалось
особой любовью. Это почетное наименование относилось главным
образом к полковникам или пожилым капитанам и майорам. "Пердун"
было следующей ступенью прозвища "дрянной старикашка"... Без
этого эпитета слово "старикашка" было ласкательным обозначением
старого полковника или майора, который часто орал, но любил
своих солдат и не давал их в обиду другим полкам, особенно
когда дело касалось чужих патрулей, которые вытаскивали солдат
его части из кабаков, если те засиживались сверх положенного
времени. "Старикашка" заботился о солдатах, следил, чтобы обед
был хороший. Однако у "старикашки" непременно должен быть
какой-нибудь конек. Как сядет на него, так и поехал! За это его
и прозывали "старикашкой".
Но если "старикашка" понапрасну придирался к солдатам и
унтерам, выдумывал ночные учения и тому подобные штуки, то он
становился из просто "старикашки" "паршивым старикашкой" или
"дрянным старикашкой".
Высшая степень непорядочности, придирчивости и глупости
обозначалась словом "пердун". Это слово заключало все. Но между
"штатским пердуном" и "военным пердуном" была большая разница.
Первый, штатский, тоже является начальством, в учреждениях
так его называют обычно курьеры и чиновники. Это
филистер-бюрократ, который распекает, например, за то, что
черновик недостаточно высушен промокательной бумагой и т. п.
Это исключительный идиот и скотина, осел, который строит из
себя умного, делает вид, что все понимает, все умеет объяснить,
и к тому же на всех обижается.
Кто был на военной службе, понимает, конечно, разницу
между этим типом и "пердуном" в военном мундире. Здесь это
слово обозначало "старикашку", который был настоящим "паршивым
старикашкой", всегда лез на рожон и тем не менее останавливался
перед каждым препятствием. Солдат он не любил, безуспешно
воевал с ними, не снискал у них того авторитета, которым
пользовался просто "старикашка" и отчасти "паршивый
старикашка".
В некоторых гарнизонах, как, например, в Тренто, вместо
"пердуна" говорили "наш старый нужник". Во всех этих случаях
дело шло о человеке пожилом, и если Швейк мысленно назвал
подпоручика Дуба "полупердуном", то поступил вполне логично,
так как и по возрасту, и по чину, и вообще по всему прочему
подпоручику Дубу до "пердуна" не хватало еще пятидесяти
процентов.
Возвращаясь с этими мыслями к своему вагону, Швейк
встретил денщика Кунерта. Щека у Кунерта распухла, он
невразумительно пробормотал. что недавно у него произошло
столкновение с господином подпоручиком Дубом, который ни с того
ни с сего надавал ему оплеух: у него, мол, имеются определенные
доказательства, что Кунерт поддерживает связь со Швейком.
-- В таком случае,-- рассудил Швейк,-- идем подавать
рапорт. Австрийский солдат обязан сносить оплеухи только в
определенных случаях. Твой хозяин переступил все границы, как
говаривал старый Евгений Савойский: "От сих до сих". Теперь ты
обязан идти с рапортом, а если не пойдешь. так я сам надаю тебе
оплеух. Тогда будешь знать, что такое воинская дисциплина. В
Карпинских казармах был у нас лейтенант по фамилии Гауснер. У
него тоже был денщик, которого он бил по морде и награждал
пинками. Как-то раз он так набил морду этому денщику, что тот
совершенно обалдел и пошел с рапортом, а при рапорте все
перепутал и сказал, что ему надавали пинков. Ну, лейтенант
доказал, что солдат врет: в тот день он никаких пинков ему не
давал, бил только по морде. Конечно, разлюбезного денщика за
ложное донесение посадили на три недели. Однако это дела не
меняет,-- продолжал Швейк.-- Ведь это как раз то самое, что
любил повторять студент-медик Гоубичка. Он говорил, что все
равно, кого вскрыть в анатомическом театре, человека, который
повесился или который отравился. Я иду с тобой. Пара пощечин на
военной службе много значат.
Кунерт совершенно обалдел и поплелся за Швейком к штабному
вагону.
Подпоручик Дуб, высовываясь из окна, заорал:
-- Что вам здесь нужно, негодяи?
-- Держись с достоинством,-- советовал Швейк Кунерту,
вталкивая его в вагон.
В коридор вагона вошел поручик Лукаш, а за ним капитан
Сагнер. Поручик Лукаш, переживший столько неприятностей из-за
Швейка, был очень удивлен, ибо лицо Швейка утратило обычное
добродушие и не имело знакомого всем милого выражения. Скорее
наоборот, на нем было написано, что произошли новые неприятные
события.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант,-- сказал
Швейк, -- дело идет о рапорте.
-- Только, пожалуйста, не валяй дурака, Швейк! Мне это уже
надоело.
-- С вашего разрешения, я ординарец вашей маршевой роты, а
вы, с вашего разрешения, изволите быть командиром одиннадцатой
роты. Я знаю, это выглядит очень странно, но я знаю также и то,
что господин лейтенант Дуб подчинен вам.
-- Вы, Швейк, окончательно спятили! -- прервал его поручик
Лукаш. -- Вы пьяны и лучше всего сделаете, если уйдете отсюда.
Понимаешь, дурак, скотина?!
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант,-- сказал
Швейк, подталкивая вперед Кунерта,-- это похоже на то, как
однажды в Праге испытывали защитную решетку, чтоб никого не
переехало трамваем. В жертву принес себя сам изобретатель, а
потом городу дришлось платить его вдове возмещение.
Капитан Сагнер, не зная, что сказать, кивал в знак
согласия головой, в то время как лицо поручика Лукаша выражало
полнейшее отчаяние.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, обо всем
следует рапортовать,-- неумолимо продолжал Швейк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212