-- Не понимат, я крымский татарин. Аллах ахпер.
Татарин сел на землю и, скрестив ноги и сложив руки на
груди, начал молиться: "Аллах ахпер -- аллах ахпер -- безмила
-- арахман -- арахим -- малинкин мустафир".
-- Так ты, выходит, татарин? -- с сочувствием протянул
Швейк.-- Тебе повезло. Раз ты татарин, то должен понимать меня,
а я тебя. Гм! Знаешь Ярослава из Штернберга? Даже имени такого
не слыхал, татарское отродье? Тот вам наложил у Гостина по
первое число. Вы, татарва, тогда улепетывали с Моравы во все
лопатки. Видно, в ваших школах этому не учат, а у нас учат.
Знаешь Гостинскую божью матерь? Ясно, не знаешь. Она тоже была
при этом. Да все равно теперь вас, татарву, в плену всех
окрестят!
Швейк обратился к другому пленному:
-- Ты тоже татарин?
Спрошенный понял слово "татарин" и покачал головой:
-- Татарин нет, черкес, мой родной черкес, секим башка.
Швейку очень везло. Он очутился в обществе представителей
различных восточных народов. В эшелоне ехали татары, грузины,
осетины, черкесы, мордвины и калмыки.
К несчастью, он ни с кем из них не мог сговориться, и его
наравне с другими потащили в Добромиль, где должен был начаться
ремонт дороги через Перемышль на Нижанковичи.
В этапном управлении в Добромиле их переписали, что было
очень трудно, так как ни один из трехсот пленных, пригнанных в
Добромиль, не понимал русского языка, на котором изъяснялся
сидевший за столом писарь. Фельдфебель-писарь заявил в свое
время, что знает русский язык, и теперь в Восточной Галиции
выступал в роли переводчика. Добрых три недели тому назад он
заказал немецко-русский словарь и разговорник, но они до сих
пор не пришли. Так что вместо русского языка он объяснялся на
ломаном словацком языке, который кое-как усвоил, когда в
качестве представителя венской фирмы продавал в Словакии иконы
св. Стефана, кропильницы и четки.
С этими странными субъектами он никак не мог договориться
и растерялся. Он вышел из канцелярии и заорал на пленных: "Wer
kann deutsch sprechen?" / Кто говорит по-немецки? (нем.) /
Из толпы выступил Швейк и с радостным лицом устремился к
писарю, который велел ему немедленно следовать за ним в
канцелярию.
Писарь уселся за списки, за груду бланков, в которые
вносились фамилия, происхождение, подданство пленного, и тут
произошел забавный разговор по-немецки.
-- Ты еврей? Так? -- спросил он Швейка.
Швейк отрицательно покачал головой.
-- Не запирайся! Каждый из вас, пленных, знающих
по-немецки, еврей,-- уверенно продолжал писарь-переводчик.-- И
баста! Как твоя фамилия? Швейх? Ну, видишь, чего же ты
запираешься, когда у тебя такая еврейская фамилия? У нас тебе
бояться нечего: можешь признаться в этом. У нас в Австрии
еврейских погромов не устраивают. Откуда ты? Ага, Прага,
знаю... знаю, это около Варшавы. У меня уже были неделю тому
назад два еврея из Праги, из-под Варшавы. А какой номер у
твоего полка? Девяносто первый?
Старший писарь взял военный справочник и принялся его
перелистывать.
-- Девяносто первый полк, эреванский, Кавказ, кадры его в
Тифлисе; удивляешься, как это мы здесь все знаем?
Швейка действительно удивляла вся эта история, а писарь
очень серьезно продолжал, подавая Швейку свою наполовину
недокуренную сигарету:
-- Этот табак получше вашей махорки. Я здесь, еврейчик,
высшее начальство. Если я что сказал, все дрожит и прячется. У
нас в армии не такая дисциплина, как у вас. Ваш царь --
сволочь, а наш -- голова! Я тебе сейчас кое-что покажу, чтобы
ты знал, какая у нас дисциплина.
Он открыл дверь в соседнюю комнату и крикнул:
-- Ганс Лефлер!
-- Hier! -- послышался ответ, и в комнату вошел зобатый
штириец с плаксивым лицом кретина. В этапном управлении он был
на ролях прислуги.
-- Ганс Лефлер,-- приказал писарь,-- достань мою трубку,
возьми в зубы, как собаки носят, и бегай на четвереньках вокруг
стола, пока я не скажу: "Halt!" При этом ты лай, но так, чтобы
трубка изо рта не выпала, не то я прикажу тебя связать.
Зобатый штириец принялся ползать на четвереньках и лаять.
Старший писарь торжествующе посмотрел на Швейка:
-- Ну, что я говорил? Видишь, еврейчик, какая у нас
дисциплина? И писарь с удовлетворением посмотрел на
бессловесную солдатскую тварь, попавшую сюда из далекого
альпийского пастушьего шалаша.
-- Halt! -- наконец сказал он.-- Теперь служи, апорт
трубку! Хорошо, а теперь спой по-тирольски!
В помещении раздался рев: "Голарио, голарио..."
Когда представление окончилось, писарь вытащил из ящика
четыре сигареты "Спорт" и великодушно подарил их Гансу, и тут
Швейк на ломаном немецком языке принялся рассказывать, что в
одном полку у одного офицера был такой же послушный денщик. Он
делал все, что ни пожелает его господин. Когда его спросили,
сможет ли он по приказу своего офицера сожрать ложку его кала,
он ответил: "Если господин лейтенант прикажет -- я сожру,
только чтобы в нем не попался волос. Я страшно брезглив, и меня
тут же стошнит".
Писарь засмеялся:
-- У вас, евреев, очень остроумные анекдоты, но я готов
побиться об заклад, что дисциплина в вашей армии не такая, как
у нас. Ну, перейдем к главному. Я назначаю тебя старшим в
эшелоне. К вечеру ты перепишешь мне фамилии всех остальных
пленных. Будешь получать на них питание, разделишь их по десяти
человек. Ты головой отвечаешь за каждого! Если кто сбежит,
еврейчик, мы тебя расстреляем!
-- Я хотел бы с вами побеседовать, господин писарь,--
сказал Швейк.
-- Только никаких сделок,-- отрезал писарь.-- Я этого не
люблю, не то пошлю тебя в лагерь. Больно быстро ты у нас, в
Австрии, акклиматизировался. Уже хочешь со мной поговорить
частным образом... Чем лучше с вами, пленными, обращаешься, тем
хуже... А теперь убирайся, вот тебе бумага и карандаш, и
составляй список! Ну, чего еще?
-- Ich melde gehorsam, Herr Feldwebl! / Осмелюсь
доложить, господин фельдфебель! (нем.)/
-- Вылетай! Видишь, сколько у меня работы! -- Писарь
изобразил на лице крайнюю усталость.
Швейк отдал честь и направился к пленным, подумав при
этом: "Муки, принятые во имя государя императора, приносят
плоды!"
С составлением списка дело обстояло хуже. Пленные долго не
могли понять, что им следует назвать свою фамилию. Швейк много
повидал на своем веку, но все же эти татарские, грузинские и
мордовские имена не лезли ему в голову. "Мне никто не
поверит,-- подумал Швейк,-- что на свете могут быть такие
фамилии, как у этих татар: Муглагалей Абдрахманов -- Беймурат
Аллагали -- Джередже Чердедже -- Давлатбалей Нурдагалеев и так
далее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212