Если бы дело
дошло до войны и вы пали бы за государя императора --
прекрасно. От этого немногое бы изменилось, но если бы первым
пал ваш офицер, тогда бы вы почувствовали, в какой степени вы
от него зависите и сколь велика ваша потеря. Офицер должен
существовать, и вы своим существованием обязаны только господам
офицерам; вы от них происходите, вы без них не обойдетесь, вы
без начальства и пернуть не можете. Офицер для вас, солдаты,
закон нравственности -- все равно, понимаете вы это или нет,--
а так как каждый закон должен иметь своего законодателя, то
таким для вас, солдаты, является только офицер, которому вы
себя чувствуете -- и должны чувствовать -- обязанными во всем,
и каждое без исключения его приказание должно вами исполняться,
независимо от того, нравится это вам или нет".
А однажды, после того как майор Блюгер закончил свою речь,
он стал обходить каре и спрашивать одного за другим:
"Что ты чувствуешь, когда хватишь лишнего?"
Ну, ему отвечали как-то нескладно: дескать, или еще
никогда до этого не доходило, или всякий раз, как хватишь
лишнего, начинает тошнить, а один даже сразу почувствовал, что
останется без отпуска. Майор Блюгер тут же приказал отвести
всех в сторону, чтобы они после обеда на дворе поупражнялись в
вольной гимнастике в наказание за то, что не умеют выразить то,
что они чувствуют. Ожидая своей очереди, я вспомнил, о чем он
распространялся в последний раз, и когда майор подошел ко мне,
я совершенно спокойно ему ответил:
"Осмелюсь доложить, господин майор, когда я хвачу лишнее,
то всегда чувствую внутри какое-то беслокойство, страх и
угрызение совести. А когда я вовремя возвращаюсь из отпуска в
казармы, мною овладевает блаженный покой и лезет внутреннее
удовлетворение".
Все кругом расхохотались, а майор Блюгер заорал:
"По тебе, балда, клопы только лезут, когда ты дрыхнешь на
койке! Он еще острит, сукин сын!"-- и вкатил мне такие шпангли
-- мое почтение!
-- На военной службе иначе нельзя,-- сказал старший
писарь, лениво потягиваясь на своей койке,-- это уж так исстари
ведется: как ни ответь, как ни сделай -- всегда над тобой тучи
и в тебя мечут гром и молнии. Без этого нет дисциплины!
-- Правильно сказано,-- заявил Швейк.-- Никогда не забуду,
как посадили рекрута Пеха. Ротным командиром был у нас
лейтенант Моц. Вот собрал он рекрутов и спрашивает: кто откуда?
"Перво-наперво, желторотые,-- обратился он к ним,-- вы должны
научиться отвечать коротко и ясно, точно кнутом щелкнуть. Итак,
начнем. Откуда вы, Пех?" Пех был интеллигентный малый и ответил
так: "Нижний Боусов, Unter Bautzen, двести шестьдесят семь
домов, тысяча девятьсот тридцать шесть чешских обывателей,
округ Ичин, волость Соботка, бывшая вотчина Кост, приходская
церковь святой Екатерины, построенная в четырнадцатом столетии
и реставрированная графом Вацлавом Вратиславом Нетолицким,
школа, почта, телеграф, станция чешской товарной линии,
сахарный завод, мельница, лесопилка, хутор Вальха, шесть
ярмарок в году..."
Лейтенант Моц кинулся на него и стал бить его по морде,
приговаривая: "Вот тебе первая ярмарка, вот тебе другая,
третья, четвертая, пятая, шестая..." А Пех, хоть и был рекрут,
потребовал, чтобы его допустили на батальонный рапорт. В
канцелярии была тогда развеселая шатия. Ну, и написали они там,
что он направляется на батальонный рапорт по поводу ежегодных
ярмарок в Нижнем Боусове. Командиром батальона был тогда майор
Рогелль. "Also, was gibts?" / Итак, в чем дело? (нем.)/ --
спросил он Пеха, а тот выпалил: "Осмелюсь доложить, господин
майор, в Нижнем Боусове шесть ярмарок в году". Ну, здесь майор
Рогелль на него заорал, затопал ногами и немедленно приказал
отвести в военный госпиталь в отделение для сумасшедших. С той
поры стал из Пеха самый что ни на есть последний солдат,-- не
солдат, а одно наказание.
-- Солдата воспитать дело нелегкое,-- сказал, зевая,
старший писарь Ванек.-- Солдат, который ни разу не был наказан
на военной службе, не солдат. Это, может, в мирное время так
было, что солдат, отбывший свою службу без единого наказания,
потом имел всякие преимущества на гражданке. Теперь как раз
наоборот: самые плохие солдаты, которые в мирное время не
выходили из-под ареста, на войне оказались самыми лучшими.
Помню я рядового из восьмой маршевой роты Сильвануса. У того,
бывало, что ни день -- то наказание. Да какие наказания! Не
стыдился украсть у товарища последний крейцер. А когда попал в
бой, так первый перерезал проволочные заграждения, трех взял в
плен и одного тут же по дороге застрелил,-- дескать, он не
внушал мне доверия. Он получил большую серебряную медалп,
нашили ему две звездочки, и, если бы потом его не повесили у
Дукельского перевала, он давно бы уже ходил во взводных. А не
повесить его после боя никак нельзя было. Раз вызвался он идти
на рекогносцировку, а патруль другого полка застиг его за
обшариванием трупов. Нашли у него часов штук восемь и много
колец. Повесили у штаба бригады.
-- Из этого видно,-- глубокомысленно заметил Швейк,-- что
каждый солдат сам должен завоевывать себе положение.
Раздался телефонный звонок. Старший писарь подошел к
телефону. Можно было разобрать голос поручика Лукаша, который
спрашивал, что с консервами. Было слышно, как он давал нагоняй.
-- Правда же, их нет, господин обер-лейтенант! -- кричал в
телефон Ванек.-- Откуда им там взяться, это только фантазия
интендантства. Совсем напрасно было посылать туда людей. Я
хотел вам телефонировать. Я был в кантине? Кто сказал?
Повар-оккультист из офицерской кухни? Действительно, я позволил
себе туда зайти. Знаете, господин обер-лейтенант, как назвал
этот самый оккультист всю панику с консервами? "Ужас
нерожденного". Никак нет, господин обер-лейтенант, я совершенно
трезв. Что делает Швейк? Он здесь. Прикажете его позвать?..
Швейк, к телефону! -- крикнул старший писарь и шепотом добавил:
-- Если вас спросят, в каком виде я вернулся, скажите, что в
полном порядке.
Швейк у телефона:
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, у телефона
Швейк.
-- Послушайте, Швейк, как обстоит дело с консервами? Все в
порядке?
-- Нет их, господин обер-лейтенант. Ни слуху ни духу.
-- Я хотел бы, Швейк, чтобы вы, пока мы в лагере, по утрам
всегда являлись ко мне с рапортом. А когда поедем,-- неотлучно
будете находиться при мне. Что вы делали ночью?
-- Неотлучно сидел у телефона.
-- Были какие-нибудь новости?
-- Были, господин обер-лейтенант.
-- Швейк, не валяйте опять дурака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
дошло до войны и вы пали бы за государя императора --
прекрасно. От этого немногое бы изменилось, но если бы первым
пал ваш офицер, тогда бы вы почувствовали, в какой степени вы
от него зависите и сколь велика ваша потеря. Офицер должен
существовать, и вы своим существованием обязаны только господам
офицерам; вы от них происходите, вы без них не обойдетесь, вы
без начальства и пернуть не можете. Офицер для вас, солдаты,
закон нравственности -- все равно, понимаете вы это или нет,--
а так как каждый закон должен иметь своего законодателя, то
таким для вас, солдаты, является только офицер, которому вы
себя чувствуете -- и должны чувствовать -- обязанными во всем,
и каждое без исключения его приказание должно вами исполняться,
независимо от того, нравится это вам или нет".
А однажды, после того как майор Блюгер закончил свою речь,
он стал обходить каре и спрашивать одного за другим:
"Что ты чувствуешь, когда хватишь лишнего?"
Ну, ему отвечали как-то нескладно: дескать, или еще
никогда до этого не доходило, или всякий раз, как хватишь
лишнего, начинает тошнить, а один даже сразу почувствовал, что
останется без отпуска. Майор Блюгер тут же приказал отвести
всех в сторону, чтобы они после обеда на дворе поупражнялись в
вольной гимнастике в наказание за то, что не умеют выразить то,
что они чувствуют. Ожидая своей очереди, я вспомнил, о чем он
распространялся в последний раз, и когда майор подошел ко мне,
я совершенно спокойно ему ответил:
"Осмелюсь доложить, господин майор, когда я хвачу лишнее,
то всегда чувствую внутри какое-то беслокойство, страх и
угрызение совести. А когда я вовремя возвращаюсь из отпуска в
казармы, мною овладевает блаженный покой и лезет внутреннее
удовлетворение".
Все кругом расхохотались, а майор Блюгер заорал:
"По тебе, балда, клопы только лезут, когда ты дрыхнешь на
койке! Он еще острит, сукин сын!"-- и вкатил мне такие шпангли
-- мое почтение!
-- На военной службе иначе нельзя,-- сказал старший
писарь, лениво потягиваясь на своей койке,-- это уж так исстари
ведется: как ни ответь, как ни сделай -- всегда над тобой тучи
и в тебя мечут гром и молнии. Без этого нет дисциплины!
-- Правильно сказано,-- заявил Швейк.-- Никогда не забуду,
как посадили рекрута Пеха. Ротным командиром был у нас
лейтенант Моц. Вот собрал он рекрутов и спрашивает: кто откуда?
"Перво-наперво, желторотые,-- обратился он к ним,-- вы должны
научиться отвечать коротко и ясно, точно кнутом щелкнуть. Итак,
начнем. Откуда вы, Пех?" Пех был интеллигентный малый и ответил
так: "Нижний Боусов, Unter Bautzen, двести шестьдесят семь
домов, тысяча девятьсот тридцать шесть чешских обывателей,
округ Ичин, волость Соботка, бывшая вотчина Кост, приходская
церковь святой Екатерины, построенная в четырнадцатом столетии
и реставрированная графом Вацлавом Вратиславом Нетолицким,
школа, почта, телеграф, станция чешской товарной линии,
сахарный завод, мельница, лесопилка, хутор Вальха, шесть
ярмарок в году..."
Лейтенант Моц кинулся на него и стал бить его по морде,
приговаривая: "Вот тебе первая ярмарка, вот тебе другая,
третья, четвертая, пятая, шестая..." А Пех, хоть и был рекрут,
потребовал, чтобы его допустили на батальонный рапорт. В
канцелярии была тогда развеселая шатия. Ну, и написали они там,
что он направляется на батальонный рапорт по поводу ежегодных
ярмарок в Нижнем Боусове. Командиром батальона был тогда майор
Рогелль. "Also, was gibts?" / Итак, в чем дело? (нем.)/ --
спросил он Пеха, а тот выпалил: "Осмелюсь доложить, господин
майор, в Нижнем Боусове шесть ярмарок в году". Ну, здесь майор
Рогелль на него заорал, затопал ногами и немедленно приказал
отвести в военный госпиталь в отделение для сумасшедших. С той
поры стал из Пеха самый что ни на есть последний солдат,-- не
солдат, а одно наказание.
-- Солдата воспитать дело нелегкое,-- сказал, зевая,
старший писарь Ванек.-- Солдат, который ни разу не был наказан
на военной службе, не солдат. Это, может, в мирное время так
было, что солдат, отбывший свою службу без единого наказания,
потом имел всякие преимущества на гражданке. Теперь как раз
наоборот: самые плохие солдаты, которые в мирное время не
выходили из-под ареста, на войне оказались самыми лучшими.
Помню я рядового из восьмой маршевой роты Сильвануса. У того,
бывало, что ни день -- то наказание. Да какие наказания! Не
стыдился украсть у товарища последний крейцер. А когда попал в
бой, так первый перерезал проволочные заграждения, трех взял в
плен и одного тут же по дороге застрелил,-- дескать, он не
внушал мне доверия. Он получил большую серебряную медалп,
нашили ему две звездочки, и, если бы потом его не повесили у
Дукельского перевала, он давно бы уже ходил во взводных. А не
повесить его после боя никак нельзя было. Раз вызвался он идти
на рекогносцировку, а патруль другого полка застиг его за
обшариванием трупов. Нашли у него часов штук восемь и много
колец. Повесили у штаба бригады.
-- Из этого видно,-- глубокомысленно заметил Швейк,-- что
каждый солдат сам должен завоевывать себе положение.
Раздался телефонный звонок. Старший писарь подошел к
телефону. Можно было разобрать голос поручика Лукаша, который
спрашивал, что с консервами. Было слышно, как он давал нагоняй.
-- Правда же, их нет, господин обер-лейтенант! -- кричал в
телефон Ванек.-- Откуда им там взяться, это только фантазия
интендантства. Совсем напрасно было посылать туда людей. Я
хотел вам телефонировать. Я был в кантине? Кто сказал?
Повар-оккультист из офицерской кухни? Действительно, я позволил
себе туда зайти. Знаете, господин обер-лейтенант, как назвал
этот самый оккультист всю панику с консервами? "Ужас
нерожденного". Никак нет, господин обер-лейтенант, я совершенно
трезв. Что делает Швейк? Он здесь. Прикажете его позвать?..
Швейк, к телефону! -- крикнул старший писарь и шепотом добавил:
-- Если вас спросят, в каком виде я вернулся, скажите, что в
полном порядке.
Швейк у телефона:
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, у телефона
Швейк.
-- Послушайте, Швейк, как обстоит дело с консервами? Все в
порядке?
-- Нет их, господин обер-лейтенант. Ни слуху ни духу.
-- Я хотел бы, Швейк, чтобы вы, пока мы в лагере, по утрам
всегда являлись ко мне с рапортом. А когда поедем,-- неотлучно
будете находиться при мне. Что вы делали ночью?
-- Неотлучно сидел у телефона.
-- Были какие-нибудь новости?
-- Были, господин обер-лейтенант.
-- Швейк, не валяйте опять дурака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212