Эта любовь -- не
обычная любовь, это, собственно говоря, уважение, страх и
дисциплина.
Швейк все это время шел с левой стороны санитарной
повозки. И пока подпоручик Дуб говорил, Швейк шагал, повернув
голову к подпоручику, делая "равнение направо".
Подпоручик Дуб вначале не замечал этого и продолжал свою
речь:
-- Эту дисциплину и долг послушания, обязательную любовь
солдата к офицеру можно выразить очень кратко, ибо отношения
между солдатом и офицером несложны: один повинуется, другой
повелевает. Мы уже давно знаем из книг о военном искусстве, что
военный лаконизм, военная простота являются именно той
добродетелью, которую должен усвоить солдат, волей-неволей
любящий своего начальника. Начальник в его глазах должен быть
величайшим, законченным, выкристаллизовавшимся образцом твердой
и сильной воли.
Теперь только подпоручик Дуб заметил, что Швейк не
отрываясь смотрит на него и держит "равнение направо". Ему это
было очень неприятно, так как внезапно он почувствовал, что
запутался в своей речи и не может выбраться из бездны любви
солдата к начальнику, а потому он заорал на Швейка:
-- Чего ты на меня уставился, как баран на новые ворота?
-- Согласно вашему приказу, осмелюсь доложить, господин
лейтенант. Вы как-то сами изволили обратить мое внимание на то,
что, когда вы разговариваете, я должен не спускать глаз с ваших
уст. Потому как любой солдат обязан свято выполнять приказы
своего начальника и помнить их всю жизнь, я был вынужден так
поступить.
-- Смотри,-- кричал подпоручик Дуб,-- в другую сторону! А
на меня смотреть не смей, дурак! Знаешь, что я этого не люблю,
не выношу твоей глупой морды. Я тебе еще покажу кузькину
мать...
Швейк сделал "равнение налево" и, как бы застыв, продолжал
шагать рядом с подпоручиком Дубом.
Подпоручик Дуб не стерпел.
-- Куда смотришь, когда я с тобой разговариваю?
-- Осмелюсь доложить, господин лейтенант, согласно вашему
приказу, я сделал "равнение налево".
-- Ах,-- вздохнул подпоручик Дуб,-- мука мне с тобой!
Смотри прямо перед собой и думай: "Я такой дурак, что мне
терять нечего". Запомнил?
Швейк, глядя перед собой, сказал:
-- Разрешите спросить, господин лейтенант, должен ли я на
это ответить?
-- Что ты себе позволяешь?! -- заорал подпоручик Дуб.--
Как ты со мной разговариваешь? Что ты имел в виду?
-- Осмелюсь доложить, господин лейтенант, я имел в виду
ваш приказ на одной из станций, чтобы я вообще не отвечал, даже
когда вы закончите свою речь.
-- Значит, ты боишься меня.-- обрадовался подпоручик
Дуб.-- Но как следует ты меня еще не узнал! Передо мной
тряслись и не такие, как ты, запомни это! Я укрощал и не таких
молодчиков!.. Молчи и иди позади. чтобы я тебя не видел!
Швейк отстал и присоединился к санитарам. Здесь он удобно
устроился в двуколке и ехал до самого привала, где наконец все
дождались супа и мяса злополучной коровы.
-- Эту корову должны были, по крайней мере, недели две
мариновать в уксусе, ну, если не корову, то хотя бы того, кто
ее покупал.-- заявил Швейк.
Из бригады прискакал ординарец с новым приказом
одиннадцатой роте: маршрут изменяется на Фельдштейн; Вораличе и
Самбор оставить в стороне, так как в Самборе разместить роту
нельзя, ввиду того что там находятся два познанских полка.
Поручик Лукаш распорядился: старший писарь Ванек со
Швейком подыскивают для роты ночлег в Фельдштейне.
-- Только не выкиньте, Швейк. опять какой-нибудь штуки по
дороге.-- предупредил поручик Лукаш.-- Главное, повежливее
обращайтесь с местными жителями.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, --
постараюсь. Я на рассвете вздремнул немного, и приснился мне
скверный сон. Снилось мне корыто, из которого всю ночь текла
вода по коридору дома, где я жил, пока вся не вытекла. У
домовладельца промок потолок, и он мне тут же отказал от
квартиры. Такой же, господин обер-лейтенант, случай
действительно произошел однажды в Карлине за виадуком...
-- Оставьте нас в покое, Швейк, со своими глупыми
историями и посмотрите лучше с Ванеком по карте, куда вам
следует идти. Видите здесь эту деревню? Отсюда вы повернете
направо, к речке, и по течению реки доберетесь до ближайшей
деревни. От первого ручья, который впадает в реку (он будет у
вас по правую руку), пойдете проселочной дорогой в гору прямо
на север. Заблудиться тут нельзя. Вы попадете в Фельдштейн и
никуда больше. Запомнили?
Швейк со старшим писарем Ванеком отправились в путь
согласно маршруту.
Было за полдень. Парило. Земля тяжело дышала. Из плохо
засыпанных солдатских могил несло трупным запахом. Они пришли в
места, где происходили бои во время наступления на Перемышль.
Тут пулеметы скосили целые батальоны людей. Рощицы у речки
свидетельствовали об ураганном артиллерийском огне. Повсюду, на
широких равнинах и на склонах гор, из земли торчали какие-то
обрубки вместо деревьев, и вся эта пустыня была изрезана
траншеями.
-- Пейзаж тут не тот, что под Прагой,-- заметил Швейк,
лишь бы нарушить молчание.
-- У нас уже жатва прошла,-- вспомнил старший писарь
Ванек.-- В Кралупском районе жать начинают раньше всех.
-- После войны здесь хороший урожай уродится, после
небольшой паузы проговорил Швейк.-- Не надо будет покупать
костяной муки. Для крестьян очень выгодно, если на их полях
сгниет целый полк: короче говоря, это для них хлеб. Одно только
меня беспокоит, как бы эти крестьяне не дали себя одурачить и
не продали бы понапрасну эти солдатские кости сахарному заводу
на костяной уголь. Был в Карлинских казармах обер-лейтенант
Голуб. Такой был ученый, что в роте его считали дурачком,
потому что из-за своей учености он не научился ругать солдат и
обо всем рассуждал лишь с научной точки зрения. Однажды ему
доложили, что розданный солдатам хлеб жрать нельзя. Другого
офицера такая дерзость возмутила бы, а его нет, он остался
спокойным, никого не обозвал даже свиньей или, скажем, грязной
свиньей, никому не дал по морде. Только собрал всех солдат и
говорит им своим приятным голосом: "Солдаты, вы прежде всего
должны осознать, что казармы -- это не гастрономический
магазин, где вы можете выбирать маринованных угрей, сардинки и
бутерброды. Каждый солдат должен быть настолько умен, чтобы
безропотно сожрать все, что выдается, и должен быть настолько
дисциплинирован, чтобы не задумываться над качеством того, что
дают. Представьте себе, идет война. Земле, в которую нас
закопают после битвы, совершенно безразлично, какого хлеба вы
налопались перед смертью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
обычная любовь, это, собственно говоря, уважение, страх и
дисциплина.
Швейк все это время шел с левой стороны санитарной
повозки. И пока подпоручик Дуб говорил, Швейк шагал, повернув
голову к подпоручику, делая "равнение направо".
Подпоручик Дуб вначале не замечал этого и продолжал свою
речь:
-- Эту дисциплину и долг послушания, обязательную любовь
солдата к офицеру можно выразить очень кратко, ибо отношения
между солдатом и офицером несложны: один повинуется, другой
повелевает. Мы уже давно знаем из книг о военном искусстве, что
военный лаконизм, военная простота являются именно той
добродетелью, которую должен усвоить солдат, волей-неволей
любящий своего начальника. Начальник в его глазах должен быть
величайшим, законченным, выкристаллизовавшимся образцом твердой
и сильной воли.
Теперь только подпоручик Дуб заметил, что Швейк не
отрываясь смотрит на него и держит "равнение направо". Ему это
было очень неприятно, так как внезапно он почувствовал, что
запутался в своей речи и не может выбраться из бездны любви
солдата к начальнику, а потому он заорал на Швейка:
-- Чего ты на меня уставился, как баран на новые ворота?
-- Согласно вашему приказу, осмелюсь доложить, господин
лейтенант. Вы как-то сами изволили обратить мое внимание на то,
что, когда вы разговариваете, я должен не спускать глаз с ваших
уст. Потому как любой солдат обязан свято выполнять приказы
своего начальника и помнить их всю жизнь, я был вынужден так
поступить.
-- Смотри,-- кричал подпоручик Дуб,-- в другую сторону! А
на меня смотреть не смей, дурак! Знаешь, что я этого не люблю,
не выношу твоей глупой морды. Я тебе еще покажу кузькину
мать...
Швейк сделал "равнение налево" и, как бы застыв, продолжал
шагать рядом с подпоручиком Дубом.
Подпоручик Дуб не стерпел.
-- Куда смотришь, когда я с тобой разговариваю?
-- Осмелюсь доложить, господин лейтенант, согласно вашему
приказу, я сделал "равнение налево".
-- Ах,-- вздохнул подпоручик Дуб,-- мука мне с тобой!
Смотри прямо перед собой и думай: "Я такой дурак, что мне
терять нечего". Запомнил?
Швейк, глядя перед собой, сказал:
-- Разрешите спросить, господин лейтенант, должен ли я на
это ответить?
-- Что ты себе позволяешь?! -- заорал подпоручик Дуб.--
Как ты со мной разговариваешь? Что ты имел в виду?
-- Осмелюсь доложить, господин лейтенант, я имел в виду
ваш приказ на одной из станций, чтобы я вообще не отвечал, даже
когда вы закончите свою речь.
-- Значит, ты боишься меня.-- обрадовался подпоручик
Дуб.-- Но как следует ты меня еще не узнал! Передо мной
тряслись и не такие, как ты, запомни это! Я укрощал и не таких
молодчиков!.. Молчи и иди позади. чтобы я тебя не видел!
Швейк отстал и присоединился к санитарам. Здесь он удобно
устроился в двуколке и ехал до самого привала, где наконец все
дождались супа и мяса злополучной коровы.
-- Эту корову должны были, по крайней мере, недели две
мариновать в уксусе, ну, если не корову, то хотя бы того, кто
ее покупал.-- заявил Швейк.
Из бригады прискакал ординарец с новым приказом
одиннадцатой роте: маршрут изменяется на Фельдштейн; Вораличе и
Самбор оставить в стороне, так как в Самборе разместить роту
нельзя, ввиду того что там находятся два познанских полка.
Поручик Лукаш распорядился: старший писарь Ванек со
Швейком подыскивают для роты ночлег в Фельдштейне.
-- Только не выкиньте, Швейк. опять какой-нибудь штуки по
дороге.-- предупредил поручик Лукаш.-- Главное, повежливее
обращайтесь с местными жителями.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, --
постараюсь. Я на рассвете вздремнул немного, и приснился мне
скверный сон. Снилось мне корыто, из которого всю ночь текла
вода по коридору дома, где я жил, пока вся не вытекла. У
домовладельца промок потолок, и он мне тут же отказал от
квартиры. Такой же, господин обер-лейтенант, случай
действительно произошел однажды в Карлине за виадуком...
-- Оставьте нас в покое, Швейк, со своими глупыми
историями и посмотрите лучше с Ванеком по карте, куда вам
следует идти. Видите здесь эту деревню? Отсюда вы повернете
направо, к речке, и по течению реки доберетесь до ближайшей
деревни. От первого ручья, который впадает в реку (он будет у
вас по правую руку), пойдете проселочной дорогой в гору прямо
на север. Заблудиться тут нельзя. Вы попадете в Фельдштейн и
никуда больше. Запомнили?
Швейк со старшим писарем Ванеком отправились в путь
согласно маршруту.
Было за полдень. Парило. Земля тяжело дышала. Из плохо
засыпанных солдатских могил несло трупным запахом. Они пришли в
места, где происходили бои во время наступления на Перемышль.
Тут пулеметы скосили целые батальоны людей. Рощицы у речки
свидетельствовали об ураганном артиллерийском огне. Повсюду, на
широких равнинах и на склонах гор, из земли торчали какие-то
обрубки вместо деревьев, и вся эта пустыня была изрезана
траншеями.
-- Пейзаж тут не тот, что под Прагой,-- заметил Швейк,
лишь бы нарушить молчание.
-- У нас уже жатва прошла,-- вспомнил старший писарь
Ванек.-- В Кралупском районе жать начинают раньше всех.
-- После войны здесь хороший урожай уродится, после
небольшой паузы проговорил Швейк.-- Не надо будет покупать
костяной муки. Для крестьян очень выгодно, если на их полях
сгниет целый полк: короче говоря, это для них хлеб. Одно только
меня беспокоит, как бы эти крестьяне не дали себя одурачить и
не продали бы понапрасну эти солдатские кости сахарному заводу
на костяной уголь. Был в Карлинских казармах обер-лейтенант
Голуб. Такой был ученый, что в роте его считали дурачком,
потому что из-за своей учености он не научился ругать солдат и
обо всем рассуждал лишь с научной точки зрения. Однажды ему
доложили, что розданный солдатам хлеб жрать нельзя. Другого
офицера такая дерзость возмутила бы, а его нет, он остался
спокойным, никого не обозвал даже свиньей или, скажем, грязной
свиньей, никому не дал по морде. Только собрал всех солдат и
говорит им своим приятным голосом: "Солдаты, вы прежде всего
должны осознать, что казармы -- это не гастрономический
магазин, где вы можете выбирать маринованных угрей, сардинки и
бутерброды. Каждый солдат должен быть настолько умен, чтобы
безропотно сожрать все, что выдается, и должен быть настолько
дисциплинирован, чтобы не задумываться над качеством того, что
дают. Представьте себе, идет война. Земле, в которую нас
закопают после битвы, совершенно безразлично, какого хлеба вы
налопались перед смертью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212