Так было в вагоне, где ехали
вольноопределяющийся и Швейк; то же самое, хотя и в меньших
масштабах, происходило повсюду. Даже в штабном вагоне царило
недовольство, так как в Фюзешабони из полка пришел приказ по
армии, согласно которому порция вина офицерам уменьшалась на
одну восьмую литра. Конечно, не был забыт и рядовой состав,
которому паек саго сокращался на десять граммов. Это выглядело
тем загадочнее, что никто на военной службе и не видывал саго.
Тем не менее приказ следовало довести до сведения старшего
писаря Баумтанцеля. Он же страшно оскорбился и почувствовал
себя обворованным, так как, по его словам, саго теперь --
дефицитный продукт, и за кило он мог бы получить не меньше
восьми крон.
В Фюзешабони выяснилось, что в одной из рот пропала
полевая кухня, а между тем именно на этой станции должны были
наконец сварить гуляш с картофелем, на который возлагал такие
надежды "генерал-от-сортиров".
В результате проведенного расследования установили, что
злосчастная полевая кухня вообще не выезжала из Брука и,
наверно, до сих пор стоит где-нибудь там, за бараком No 186,
холодная и забытая.
Как выяснилось впоследствии, персонал этой полевой кухни
накануне был посажен на гауптвахту за дебоширство в городе и
ухитрился остаться там на все время, пока его маршевая рота
проезжала по Венгрии.
Маршевая рота, оставшаяся без кухни, была прикреплена на
довольствие к другой полевой кухне. Правда, здесь не обошлось
без скандала, потому что между солдатами обеих рот, выделенными
для чистки картошки, начались контроверзии; те и другие
заявили, что они не болваны и работать на других не собираются.
Пока они спорили, обнаружилось, что, собственно, вся история с
гуляшом и картошкой была лишь ловким маневром. Солдат
тренировали на тот случай, если на передовой будут варить гуляш
и придет приказ "alles zuruck!". Тогда гуляш выльют из котлов и
солдаты останутся не солоно хлебавши.
Хотя подготовка в дальнейшем не имела трагических
последствий, в данный момент она была весьма полезна. Теперь,
когда дело дошло до раздачи гуляша, послышалась команда: "По
вагонам!" И эшелон повезли дальше, в Мишкольц. Но и в Мишкольце
гуляша не выдавали, так как на другом пути стоял поезд с
русскими пленными, а потому солдат не выпускали из вагонов.
Зато им была предоставлена полная свобода предаваться мечтам о
том, что гуляш раздадут в Галиции, когда они вылезут из поезда.
Тогдa гуляш признают испорченным, негодным к употреблению и
выбросят.
Гуляш отправили в Тисалок, в Зомбор. Солдаты уж совсем
отчаялись получить его, как вдруг поезд остановился в Новом
Месте у Шятора, где под котлами снова развели огонь, гуляш
разогрели и, наконец, роздали.
Станция была перегружена. Сначала должны были отправить
два поезда с боеприпасами, за ними -- два эшелона артиллерии и
поезд с понтонными отрядами. Здесь скопились, можно сказать,
поезда всевозможных частей армии.
За вокзалом гонведы-гусары поймали двух польских евреев,
отняли у них корзину с водкой и, придя в хорошее настроение,
вместо платы били их по мордам. Делали они это, по-видимому, с
разрешения начальства, так как рядом стоял их ротмистр и, глядя
на эту сцену, довольно улыбался. Тем временем за складом другие
гонведы-гусары залезли под юбки чернооких дочерей избитых
евреев.
На станции стоял также состав, в котором на фронт везли
самолеты. На втором пути ждали отправки вагоны, тоже
нагруженные орудиями и самолетами, но уже выбывшими из строя.
Тут были свалены подбитые самолеты и развороченные гаубицы. Все
крепкое и новое ехало туда, на фронт, остатки же былой славы
отправлялись в тыл для ремонта и реконструкции.
Подпоручик Дуб убеждал солдат, собравшихся около разбитых
орудий и самолетов, что это военные трофеи. Но вдруг он
заметил, что неподалеку от него, в центре другой группы, стоит
Швейк и тоже что-то объясняет. Подойдя поближе, подпоручик
услышал рассудительный голос Швейка:
-- Что там ни говори, а все же это трофеи. Оно, конечно,
на первый взгляд очень подозрительно, особливо когда на лафете
ты читаешь "k. u. k. Artillerie-Division" / Императорский и
королевский артиллерийский дивизион (нем.)/. Очевидно, дело
обстояло так: орудие попало к русским, и нам пришлось его
отбивать, а такие трофеи много ценнее, потому что... Потому
что,-- вдохновенно воскликнул он, завидев подпоручика Дуба,--
ничего нельзя оставлять в руках неприятеля. Это все равно как с
Перемышлем или с тем солдатом, у которого во время боя
противник вырвал из рук походную фляжку. Это случилось еще во
времена наполеоновских войн. Ну, солдат ночью отправился во
вражеский лагерь и принес свою флягу обратно. Да еще заработал
на этом, так как ночью у неприятеля выдавали водку.
Подпоручик Дуб просипел только:
-- Чтобы духу вашего не было! Чтобы я вас здесь больше не
видел!
-- Слушаюсь, господин лейтенант.-- И Швейк пошел к другим
вагонам. Если бы подпоручик Дуб слышал все, что сказал Швейк,
он вышел бы из себя, хотя это было совершенно невинное
библейское изречение: "Вмале и узрите мя и паки вмале и не
узрите мя".
Подпоручик был настолько глуп, что после ухода Швейка
снова обратил внимание солдат на подбитый австрийский аэроплан,
на металлическом колесе которого четко было обозначено:
"Wiener-Neustadt" / Винер-Нейштадт (нем.)/.
-- Этот русский самолет мы сбили под Львовом,-- твердил
он.
Эти слова услышал проходивший мимо поручик Лукаш. Он
приблизился к толпе и во всеуслышание добавил:
-- При этом оба русских летчика сгорели.
И, не говоря ни слова, двинулся дальше, обругав про себя
подпоручики Дуба ослом.
Миновав несколько вагонов, Лукаш увидел Швейка и попытался
избежать встречи с ним, так как по лицу Швейка было видно, что
у него многое накопилось на душе и он горит желанием обо всем
доложить своему начальству.
Швейк направлялся прямо к нему.
-- Ich melde gehorsam, Kompanieordonanz / Осмелюсь
доложить, ротный ординарец... (нем.)/ Швейк просит дальнейших
распоряжений. Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я уже
искал вас в штабном вагоне...
-- Послушайте. Швейк,-- резко и зло обрушился на
подчиненного поручик Лукаш.-- Знаете, кто вы такой? Вы что, уже
забыли, как я вас назвал?
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, этого
забыть нельзя. Я не какой-нибудь вольноопределяющийся Железный.
Это еще задолго до войны случилось, находились мы в Карпинских
казармах. Был тогда у нас полковник то ли Флидлер фон Бумеранг,
то ли другой какой "ранг".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
вольноопределяющийся и Швейк; то же самое, хотя и в меньших
масштабах, происходило повсюду. Даже в штабном вагоне царило
недовольство, так как в Фюзешабони из полка пришел приказ по
армии, согласно которому порция вина офицерам уменьшалась на
одну восьмую литра. Конечно, не был забыт и рядовой состав,
которому паек саго сокращался на десять граммов. Это выглядело
тем загадочнее, что никто на военной службе и не видывал саго.
Тем не менее приказ следовало довести до сведения старшего
писаря Баумтанцеля. Он же страшно оскорбился и почувствовал
себя обворованным, так как, по его словам, саго теперь --
дефицитный продукт, и за кило он мог бы получить не меньше
восьми крон.
В Фюзешабони выяснилось, что в одной из рот пропала
полевая кухня, а между тем именно на этой станции должны были
наконец сварить гуляш с картофелем, на который возлагал такие
надежды "генерал-от-сортиров".
В результате проведенного расследования установили, что
злосчастная полевая кухня вообще не выезжала из Брука и,
наверно, до сих пор стоит где-нибудь там, за бараком No 186,
холодная и забытая.
Как выяснилось впоследствии, персонал этой полевой кухни
накануне был посажен на гауптвахту за дебоширство в городе и
ухитрился остаться там на все время, пока его маршевая рота
проезжала по Венгрии.
Маршевая рота, оставшаяся без кухни, была прикреплена на
довольствие к другой полевой кухне. Правда, здесь не обошлось
без скандала, потому что между солдатами обеих рот, выделенными
для чистки картошки, начались контроверзии; те и другие
заявили, что они не болваны и работать на других не собираются.
Пока они спорили, обнаружилось, что, собственно, вся история с
гуляшом и картошкой была лишь ловким маневром. Солдат
тренировали на тот случай, если на передовой будут варить гуляш
и придет приказ "alles zuruck!". Тогда гуляш выльют из котлов и
солдаты останутся не солоно хлебавши.
Хотя подготовка в дальнейшем не имела трагических
последствий, в данный момент она была весьма полезна. Теперь,
когда дело дошло до раздачи гуляша, послышалась команда: "По
вагонам!" И эшелон повезли дальше, в Мишкольц. Но и в Мишкольце
гуляша не выдавали, так как на другом пути стоял поезд с
русскими пленными, а потому солдат не выпускали из вагонов.
Зато им была предоставлена полная свобода предаваться мечтам о
том, что гуляш раздадут в Галиции, когда они вылезут из поезда.
Тогдa гуляш признают испорченным, негодным к употреблению и
выбросят.
Гуляш отправили в Тисалок, в Зомбор. Солдаты уж совсем
отчаялись получить его, как вдруг поезд остановился в Новом
Месте у Шятора, где под котлами снова развели огонь, гуляш
разогрели и, наконец, роздали.
Станция была перегружена. Сначала должны были отправить
два поезда с боеприпасами, за ними -- два эшелона артиллерии и
поезд с понтонными отрядами. Здесь скопились, можно сказать,
поезда всевозможных частей армии.
За вокзалом гонведы-гусары поймали двух польских евреев,
отняли у них корзину с водкой и, придя в хорошее настроение,
вместо платы били их по мордам. Делали они это, по-видимому, с
разрешения начальства, так как рядом стоял их ротмистр и, глядя
на эту сцену, довольно улыбался. Тем временем за складом другие
гонведы-гусары залезли под юбки чернооких дочерей избитых
евреев.
На станции стоял также состав, в котором на фронт везли
самолеты. На втором пути ждали отправки вагоны, тоже
нагруженные орудиями и самолетами, но уже выбывшими из строя.
Тут были свалены подбитые самолеты и развороченные гаубицы. Все
крепкое и новое ехало туда, на фронт, остатки же былой славы
отправлялись в тыл для ремонта и реконструкции.
Подпоручик Дуб убеждал солдат, собравшихся около разбитых
орудий и самолетов, что это военные трофеи. Но вдруг он
заметил, что неподалеку от него, в центре другой группы, стоит
Швейк и тоже что-то объясняет. Подойдя поближе, подпоручик
услышал рассудительный голос Швейка:
-- Что там ни говори, а все же это трофеи. Оно, конечно,
на первый взгляд очень подозрительно, особливо когда на лафете
ты читаешь "k. u. k. Artillerie-Division" / Императорский и
королевский артиллерийский дивизион (нем.)/. Очевидно, дело
обстояло так: орудие попало к русским, и нам пришлось его
отбивать, а такие трофеи много ценнее, потому что... Потому
что,-- вдохновенно воскликнул он, завидев подпоручика Дуба,--
ничего нельзя оставлять в руках неприятеля. Это все равно как с
Перемышлем или с тем солдатом, у которого во время боя
противник вырвал из рук походную фляжку. Это случилось еще во
времена наполеоновских войн. Ну, солдат ночью отправился во
вражеский лагерь и принес свою флягу обратно. Да еще заработал
на этом, так как ночью у неприятеля выдавали водку.
Подпоручик Дуб просипел только:
-- Чтобы духу вашего не было! Чтобы я вас здесь больше не
видел!
-- Слушаюсь, господин лейтенант.-- И Швейк пошел к другим
вагонам. Если бы подпоручик Дуб слышал все, что сказал Швейк,
он вышел бы из себя, хотя это было совершенно невинное
библейское изречение: "Вмале и узрите мя и паки вмале и не
узрите мя".
Подпоручик был настолько глуп, что после ухода Швейка
снова обратил внимание солдат на подбитый австрийский аэроплан,
на металлическом колесе которого четко было обозначено:
"Wiener-Neustadt" / Винер-Нейштадт (нем.)/.
-- Этот русский самолет мы сбили под Львовом,-- твердил
он.
Эти слова услышал проходивший мимо поручик Лукаш. Он
приблизился к толпе и во всеуслышание добавил:
-- При этом оба русских летчика сгорели.
И, не говоря ни слова, двинулся дальше, обругав про себя
подпоручики Дуба ослом.
Миновав несколько вагонов, Лукаш увидел Швейка и попытался
избежать встречи с ним, так как по лицу Швейка было видно, что
у него многое накопилось на душе и он горит желанием обо всем
доложить своему начальству.
Швейк направлялся прямо к нему.
-- Ich melde gehorsam, Kompanieordonanz / Осмелюсь
доложить, ротный ординарец... (нем.)/ Швейк просит дальнейших
распоряжений. Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я уже
искал вас в штабном вагоне...
-- Послушайте. Швейк,-- резко и зло обрушился на
подчиненного поручик Лукаш.-- Знаете, кто вы такой? Вы что, уже
забыли, как я вас назвал?
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, этого
забыть нельзя. Я не какой-нибудь вольноопределяющийся Железный.
Это еще задолго до войны случилось, находились мы в Карпинских
казармах. Был тогда у нас полковник то ли Флидлер фон Бумеранг,
то ли другой какой "ранг".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212