У нас фамилии много лучше. Например, у священника в
Живогошти фамилия Вобейда" / Вобейда -- в русском переводе
"хулиган"/.
Он опять пошел по рядам пленных, которые один за другим
выкрикивали свои имена и фамилии: Джидралей Ганемалей --
Бабамулей Мирзагали и так далее.
-- Как это ты язык не прикусишь? -- добродушно улыбаясь,
говорил каждому из них Швейк.-- Куда лучше наши имена и
фамилии: Богуслав Штепанек, Ярослав Матоушек или Ружена
Свободова.
Когда после страшных мучений Швейк наконец переписал всех
этих Бабуля Галлее, Худжи Муджи, он решил еще раз объяснить
переводчику-писарю, что он жертва недоразумения, что по дороге,
когда его гнали вместе с пленными, он несколько раз тщетно
добивался справедливости.
Писарь-переводчик еще с утра был не вполне трезв, а теперь
совершенно потерял способность рассуждать здраво. Перед ним
лежала страница объявлений из какой-то немецкой газеты, и он на
мотив марша Радецкого распевал: "Граммофон меняю на детскую
коляску!", "Покупаю бой белого и зеленого листового стекла",
"Каждый может научиться составлять счета и балансы, если
пройдет заочные курсы бухгалтерии" и так далее.
Для некоторых объявлений мотив марша не подходил. Однако
писарь прилагал все усилия, чтобы преодолеть это неожиданное
препятствие, и поэтому, отбивая такт, колотил кулаком по столу
и топал ногами. Его усы, слипшиеся от контушовки, торчали в
разные стороны, словно в каждую щеку ему кто-то воткнул по
засохшей кисточке от гуммиарабика. Правда, его опухшие глаза
заметили Швейка, но их обладатель никак не реагировал на это
открытие. Писарь перестал только стучать кулаком и ногами. Зато
он начал барабанить по стулу, распевая на мотив "Ich weis
nicht, was soll es bedeuten" /"Не знаю, что это значит" (нем.)/
новое объявление: "Каролина Дрегер, повивальная бабка,
предлагает свои услуги достоуважаемым дамам во всех случаях..."
Он пел все тише и тише, потом чуть слышно, наконец совсем
умолк, неподвижно уставившись на большую страницу объявлений, и
тем дал Швейку возможность рассказать о своих злоключениях, на
что Швейку едва-едва хватило его скромных познаний в немецком
языке.
Швейк начал с того, что он все же был прав, выбрав дорогу
в Фельдштейн вдоль ручья, и он не виноват, что какой-то
неизвестный русский солдат удирает из плена и купается в пруду,
мимо которого он, Швейк, должен был пройти, ибо его
обязанностью, как квартирьера, было найти кратчайший путь на
Фельдштейн. Русский, как только его увидел, убежал, оставив
свое обмундирование в кустах. Он -- Швейк -- не раз слыхал, что
даже на передовых позициях, в целях разведки, например, часто
используется форма павшего противника, а потому на этот случай
примерил брошенную форму, чтобы проверить, каково ему будет
ходить в чужой форме.
Разъяснив эту свою ошибку, Швейк понял, что говорил
совершенно напрасно: писарь уснул еще раньше, чем дорога
привела к пруду. Швейк приблизился к нему и слегка коснулся
плеча, чего было вполне достаточно, чтобы писарь-фельдфебель
свалился со стула на пол, где и продолжал спокойно спать.
-- Извиняюсь, господин писарь! -- сказал Швейк, отдал
честь и вышел из канцелярии.
Рано утром военно-инженерное управление изменило
диспозицию, и было приказано группу пленных, в которой
находился Швейк, отправить прямо в Перемышль для восстановления
железнодорожного пути Перемышль -- Любачов.
Все осталось по-старому. Швейк продолжал свою одиссею
среди пленных русских. Конвойные мадьяры всех и вся быстрым
темпом гнали вперед. В одной деревне на привале пленные
столкнулись с обозным отделением. У повозок стоял офицер и
глядел на пленных. Швейк выскочил из строя, вытянулся перед
офицером и крикнул: "Herr Leutnant, ich melde gehorsam!"
Больше, однако, он сказать ничего не успел, ибо тут же к
нему подскочили два солдата-мадьяра и ударами кулака в спину
отбросили обратно к пленным.
Офицер бросил вслед Швейку окурок сигареты, но его быстро
поднял другой пленный и стал докуривать. После этого офицер
начал рассказывать стоящему рядом капралу, что в России есть
немцы-колонисты и что они также обязаны воевать.
Затем до самого Перемышля Швейку не представилось
подходящего случая пожаловаться и рассказать, что он,
собственно говоря, ординарец одиннадцатой маршевой роты
Девяносто первого полка. Такой случай представился только в
Перемышле, когда их вечером загнали в разрушенный форт во
внутренней зоне крепости, где находились конюшни для лошадей
крепостной артиллерии.
В соломенной подстилке на полу кишело столько вшей, что
она шевелилась; казалось, что это не вши, а муравьи, и тащат
они материал для постройки своего муравейника.
Пленным роздали тут немного черной бурды из чистого
цикория и по куску черствого кукурузного хлеба.
Потом их принял майор Вольф, в то время владыка всех
пленных, занятых на восстановительных работах в крепости
Перемышль и ее окрестностях. Это был весьма солидный человек.
Он держал целый штаб переводчиков, отбиравшихся из пленных
специалистов по строительству соответственно их способностям и
полученному образованию.
Майор Вольф был твердо уверен, что пленные русские
притворяются дурачками, так как бывали случаи, когда на его
вопрос: "Умеешь ли строить железные дороги?" -- все пленные
давали стереотипный ответ: "Ни о чем не знаю, ни о чем таком
даже не слыхал, жил честно-благородно".
Когда пленные были выстроены перед майором Вольфом и перед
всем его штабом, майор Вольф спросил по-немецки, кто из них
знает немецкий язык.
Швейк решительно выступил вперед, вытянулся перед майором,
взял под козырек и отрапортовал, что говорит по-немецки. Майор
Вольф, явно довольный, сразу спросил Швейка, не инженер ли он.
-- Осмелюсь доложить, господин майор,-- ответил Швейк,-- я
не инженер, но ординарец одиннадцатой маршевой роты Девяносто
первого полка. Я попал к нам в плен. Случилось это, господин
майор, вот как...
-- Что? -- заорал Вольф.
-- Осмелюсь доложить, господин майор, случилось это так...
-- Вы чех,-- не унимался майор Вольф,-- вы переоделись в
русскую форму?
-- Так точно, господин майор, так оно и было, я искренне
рад, что господин майор сразу вошел в мое положение. Может
быть, наши уже сражаются, а я тут безо всякой пользы могу
прогулять всю войну. Разрешите, господин майор, еще раз
объяснить все по порядку.
-- Хватит,-- отрубил майор Вольф, призвал двух солдат и
приказал им немедленно отвести этого человека на гауптвахту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
Живогошти фамилия Вобейда" / Вобейда -- в русском переводе
"хулиган"/.
Он опять пошел по рядам пленных, которые один за другим
выкрикивали свои имена и фамилии: Джидралей Ганемалей --
Бабамулей Мирзагали и так далее.
-- Как это ты язык не прикусишь? -- добродушно улыбаясь,
говорил каждому из них Швейк.-- Куда лучше наши имена и
фамилии: Богуслав Штепанек, Ярослав Матоушек или Ружена
Свободова.
Когда после страшных мучений Швейк наконец переписал всех
этих Бабуля Галлее, Худжи Муджи, он решил еще раз объяснить
переводчику-писарю, что он жертва недоразумения, что по дороге,
когда его гнали вместе с пленными, он несколько раз тщетно
добивался справедливости.
Писарь-переводчик еще с утра был не вполне трезв, а теперь
совершенно потерял способность рассуждать здраво. Перед ним
лежала страница объявлений из какой-то немецкой газеты, и он на
мотив марша Радецкого распевал: "Граммофон меняю на детскую
коляску!", "Покупаю бой белого и зеленого листового стекла",
"Каждый может научиться составлять счета и балансы, если
пройдет заочные курсы бухгалтерии" и так далее.
Для некоторых объявлений мотив марша не подходил. Однако
писарь прилагал все усилия, чтобы преодолеть это неожиданное
препятствие, и поэтому, отбивая такт, колотил кулаком по столу
и топал ногами. Его усы, слипшиеся от контушовки, торчали в
разные стороны, словно в каждую щеку ему кто-то воткнул по
засохшей кисточке от гуммиарабика. Правда, его опухшие глаза
заметили Швейка, но их обладатель никак не реагировал на это
открытие. Писарь перестал только стучать кулаком и ногами. Зато
он начал барабанить по стулу, распевая на мотив "Ich weis
nicht, was soll es bedeuten" /"Не знаю, что это значит" (нем.)/
новое объявление: "Каролина Дрегер, повивальная бабка,
предлагает свои услуги достоуважаемым дамам во всех случаях..."
Он пел все тише и тише, потом чуть слышно, наконец совсем
умолк, неподвижно уставившись на большую страницу объявлений, и
тем дал Швейку возможность рассказать о своих злоключениях, на
что Швейку едва-едва хватило его скромных познаний в немецком
языке.
Швейк начал с того, что он все же был прав, выбрав дорогу
в Фельдштейн вдоль ручья, и он не виноват, что какой-то
неизвестный русский солдат удирает из плена и купается в пруду,
мимо которого он, Швейк, должен был пройти, ибо его
обязанностью, как квартирьера, было найти кратчайший путь на
Фельдштейн. Русский, как только его увидел, убежал, оставив
свое обмундирование в кустах. Он -- Швейк -- не раз слыхал, что
даже на передовых позициях, в целях разведки, например, часто
используется форма павшего противника, а потому на этот случай
примерил брошенную форму, чтобы проверить, каково ему будет
ходить в чужой форме.
Разъяснив эту свою ошибку, Швейк понял, что говорил
совершенно напрасно: писарь уснул еще раньше, чем дорога
привела к пруду. Швейк приблизился к нему и слегка коснулся
плеча, чего было вполне достаточно, чтобы писарь-фельдфебель
свалился со стула на пол, где и продолжал спокойно спать.
-- Извиняюсь, господин писарь! -- сказал Швейк, отдал
честь и вышел из канцелярии.
Рано утром военно-инженерное управление изменило
диспозицию, и было приказано группу пленных, в которой
находился Швейк, отправить прямо в Перемышль для восстановления
железнодорожного пути Перемышль -- Любачов.
Все осталось по-старому. Швейк продолжал свою одиссею
среди пленных русских. Конвойные мадьяры всех и вся быстрым
темпом гнали вперед. В одной деревне на привале пленные
столкнулись с обозным отделением. У повозок стоял офицер и
глядел на пленных. Швейк выскочил из строя, вытянулся перед
офицером и крикнул: "Herr Leutnant, ich melde gehorsam!"
Больше, однако, он сказать ничего не успел, ибо тут же к
нему подскочили два солдата-мадьяра и ударами кулака в спину
отбросили обратно к пленным.
Офицер бросил вслед Швейку окурок сигареты, но его быстро
поднял другой пленный и стал докуривать. После этого офицер
начал рассказывать стоящему рядом капралу, что в России есть
немцы-колонисты и что они также обязаны воевать.
Затем до самого Перемышля Швейку не представилось
подходящего случая пожаловаться и рассказать, что он,
собственно говоря, ординарец одиннадцатой маршевой роты
Девяносто первого полка. Такой случай представился только в
Перемышле, когда их вечером загнали в разрушенный форт во
внутренней зоне крепости, где находились конюшни для лошадей
крепостной артиллерии.
В соломенной подстилке на полу кишело столько вшей, что
она шевелилась; казалось, что это не вши, а муравьи, и тащат
они материал для постройки своего муравейника.
Пленным роздали тут немного черной бурды из чистого
цикория и по куску черствого кукурузного хлеба.
Потом их принял майор Вольф, в то время владыка всех
пленных, занятых на восстановительных работах в крепости
Перемышль и ее окрестностях. Это был весьма солидный человек.
Он держал целый штаб переводчиков, отбиравшихся из пленных
специалистов по строительству соответственно их способностям и
полученному образованию.
Майор Вольф был твердо уверен, что пленные русские
притворяются дурачками, так как бывали случаи, когда на его
вопрос: "Умеешь ли строить железные дороги?" -- все пленные
давали стереотипный ответ: "Ни о чем не знаю, ни о чем таком
даже не слыхал, жил честно-благородно".
Когда пленные были выстроены перед майором Вольфом и перед
всем его штабом, майор Вольф спросил по-немецки, кто из них
знает немецкий язык.
Швейк решительно выступил вперед, вытянулся перед майором,
взял под козырек и отрапортовал, что говорит по-немецки. Майор
Вольф, явно довольный, сразу спросил Швейка, не инженер ли он.
-- Осмелюсь доложить, господин майор,-- ответил Швейк,-- я
не инженер, но ординарец одиннадцатой маршевой роты Девяносто
первого полка. Я попал к нам в плен. Случилось это, господин
майор, вот как...
-- Что? -- заорал Вольф.
-- Осмелюсь доложить, господин майор, случилось это так...
-- Вы чех,-- не унимался майор Вольф,-- вы переоделись в
русскую форму?
-- Так точно, господин майор, так оно и было, я искренне
рад, что господин майор сразу вошел в мое положение. Может
быть, наши уже сражаются, а я тут безо всякой пользы могу
прогулять всю войну. Разрешите, господин майор, еще раз
объяснить все по порядку.
-- Хватит,-- отрубил майор Вольф, призвал двух солдат и
приказал им немедленно отвести этого человека на гауптвахту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212