Мое удивление не знало предела. Я вспомнил безобразную, уродливую внешность этого человека. И это его любила такая красавица! Мне стало горько.
Должно быть, проницательная Комоллота по моему лицу догадалась, о чем я думаю.
— Что внешность,— сказала она,— если бы ты знал, как он гадок душой. У меня не было сестер, только два младших брата. Наш дом был в Сильхете, но отец обзавелся в Калькутте торговым делом, и я жила там с детства. Мать с семьей оставалась в деревне, а я, когда во время пуджи приезжала в родные места, не могла вынести и месяца, деревенская жизнь меня тяготила. В Калькутте я вышла замуж и в семнадцать лет овдовела. Моего мужа звали так же, как тебя, и, когда Гохор-гошай произнес твое имя, я была поражена. Теперь ты знаешь, почему я не могу называть тебя по имени.
— Это я у5ке понял. Но что же дальше?
— Человека, которого ты встретил, зовут Монмотх,— сказала Комоллота,— он был нашим управляющим.
Помолчав минуту, она продолжала:
— Мне был двадцать один год, когда я однажды почувствовала, что жду ребенка. В нашем доме жил племянник Монмотха, сын его покойного брата, отец платил за его обучение в колледже. Я была немного старше его, он беззаветно любил меня. Я позвала его и сказала: «Джотин, я никогда тебя ни о чем не просила. Помоги мне в первый и последний раз, вот тебе рупия, купи мне яду».
Сначала он ничего не понял, а когда догадался, в чем дело, побледнел, как мертвец.
«Медлить нельзя, брат,— сказала я ему,—ты должен принести яд сейчас же. Другого выхода у меня нет».
Как Джотин плакал! Он почитал меня, как богиню, и звал старшей сестрой. То, что он услышал, было для него страшным ударом.
«Уша-диди,— сказал он,— нет большего греха, чем самоубийство. Ты хочешь найти выход, отягчив один грех другим. Если ты решилась на такое, чтобы спастись от позора, я тебе не помощник. С радостью исполню все, что прикажешь, но только не это».
Благодаря ему я осталась жить.
В конце концов обо всем узнал отец. Он был ревностным вишнуитом, мягким и безобидным человеком. Отец не сказал мне ни слова, но от горя и стыда несколько дней не вставал с постели. Потом по совету гуру отвез меня в Нободип. Было решено, что мы с Монмотхом примем посвящение и, обменявшись цветочными гирляндами и ожерельями из дерева тулси, станем мужем и женой по вишнуитскому обряду. Я не знала, искупится ли благодаря этому мой грех, но надежда стать матерью и сохранить жизнь ребенку смягчила мое горе. Шли приготовления к посвящению, если так можно назвать подобный обман. Когда обряд состоялся, мне дали новое имя — Комоллота. Тогда я и не подозревала, что отец уговорил Монмотха жениться на мне, посулив ему десять тысяч рупий. И вдруг по неизвестной мне причине свадьба была отложена на несколько дней. Монмотха я почти не видела, так как жила одна в Нободипе. Прошла неделя, и вот наступил день свадьбы. Совершив омовение и очистившись, я приняла освященное богом ожерелье и спокойно стала ждать.
Ко мне заглянул чем-то опечаленный отец. Но когда я увидела Монмотха в наряде новообращенного вишнуита, меня словно молния озарила. Не знаю, что это было,— радость или горе, возможно, и то и другое, только мне захотелось встать и взять прах от его ног. Один стыд помешал мне это сделать.
Потом пришла наша старая калькуттская служанка, на глазах которой я выросла, и принесла все необходимое. От нее-то я и узнала, почему была отложена свадьба.
И хотя речь шла о прошлом, голос Комоллоты пресекся и на глаза у нее навернулись слезы. Справившись с волнением, она продолжала:
— Служанка рассказала, что Монмотх вдруг потребовал двадцать тысяч вместо десяти. Услышав это, я вздрогнула:
«Значит, Монмотх согласился жениться только из-за денег? И отец дает ему двадцать тысяч рупий?»
«Да что поделаешь, дидимони?—воскликнула служанка.— Дело непростое, выплывет наружу, так все пропало— и положение в обществе, и каста, и честь рода. Монмотх заявил, что, дескать, виноват не он, а его племянник Джотин, и уж коли ему без вины приходится потерять касту, то меньше чем на двадцать тысяч он не согласится. Да еще он вынужден признать чужого ребенка своим—легко ли это?»
Во время этого разговора Джотин занимался в своей комнате, его позвали и передали ему слова Монмотха. Юноша остолбенел, а придя в себя, заявил, что это ложь.
«Негодяй! Подлец! Неблагодарный!—обрушился на него дядя.— Ты погубил благодетеля, который тебя кормит и одевает, который отдал тебя в колледж и хотел сделать человеком. Что за змею я поселил в доме своего хозяина! Я думал помочь круглому сироте выбиться в люди! Какой позор!—И он принялся колотить себя в грудь и бить по лицу.— Сама Уша призналась в этом, а ты говоришь—ложь!»—выкрикнул он.
Джотин вздрогнул,
«Уша-диди указала на меня?—спросил он.—Но она всегда говорит только правду — такое обвинение не могло сорваться с ее уст».
«Ты опять за свое! — закричал Монмотх.— Решил все отрицать, подлец! Тогда спроси господина. Послушай, что скажет он!»
Отец подтвердил слова Монмотха.
«Диди сама назвала мое имя?»—спросил Джотин.
Отец кивнул головой. Джотин почитал моего отца, как бога. После его слов он уже не протестовал, постоял неподвижно и медленно вышел. Кто знает, что в эту минуту было у него на душе?
Вечером его не хватились, а утром следующего дня кто-то принес ужасную весть — Джотин повесился в заброшенной конюшне.
— Не знаю, бросает ли самоубийство племянника тень на дядю,— проговорила Комоллота,— возможно, этот грех снимается омовением. Во всяком случае, свадьбу отложили всего лишь на несколько дней. Затем Монмотх-гошай совершил омовение в Ганге и в вишнуитском наряде явился в Нободип с благим намерением прикрыть позор своей невесты.
В тот же день я положила к лотосоподобным стопам бога освященное им ожерелье,— продолжала Комоллота.— Вина Монмотха была смыта, но грешница Уша навсегда осталась нечистой.
— Что же было дальше? — спросил я. Комоллота отвернулась и не ответила. Я понял, что ей
нужно собраться с силами. Мы долго молчали.
Мне не терпелось узнать, чем кончилась эта история, но прежде, чем я решился попросить Комоллоту продолжать свой рассказ, она проговорила тихо, со слезами на глазах:
— Гошай, ты знаешь, почему так ужасно совершить прегрешение в этом мире?
— У меня есть об этом свое представление, но оно, наверное, не совпадает с твоим.
— Не знаю, каково оно, твое представление, но я с того самого дня все хорошо для себя уяснила. Сколько людей самоуверенно утверждают, что грех не влечет за собой кару, и, чтобы доказать свою правоту, ссылаются на примеры. Что ж, за ними недалеко ходить. Живой пример тому — Монмотх, живой пример тому — я сама. До сих пор ни с ним, ни со мной ничего не случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159