— Что сейчас поделывает Бонку? — спросил я. Раджлакшми невесело усмехнулась:
— То, что обычно делают сыновья, когда приводят в дом невестку.
— И не больше того?
— Не совсем так, но разве кто-нибудь, кроме тебя, может меня огорчить по-настоящему?
— Разве я когда-нибудь огорчал тебя, Лакшми? Она зачем-то вытерла мне лоб рукой и проговорила:
— Никогда. Но зато сколько горя причинила тебе я. Я унижала тебя перед людьми для собственного удовольствия, оскорбляла ради глупого каприза, и теперь меня постигла жестокая кара. Разве ты этого не видишь?
— Нет,— засмеялся я.
— Значит, кто-то заколдовал тебя и надел тебе шоры на глаза. Ты когда-нибудь встречал грешницу, которой бы так везло в жизни? Но мне и этого показалось мало, и мной вдруг овладела набожность, и я сама оттолкнула собственное счастье. Даже когда ты уехал из Гонгамати, я все еще не опомнилась и так неласково простилась с тобой в Бенаресе.
На глазах у нее задрожали слезы, и я вытер их.
— Я собственными руками посадила ядовитое дерево, и теперь оно принесло плоды. Я не могу есть, не могу
спать, меня терзают непонятные страхи. Когда гурудев был у меня, он повязал мне на руку амулет и сказал: «Мать, ты должна утром, не сходя с места, десять тысяч раз произнести имя бога». Но могла ли я? Во мне словно бушевало пламя, а когда я молилась, из глаз катились слезы. И тут пришло твое письмо. Вот тогда-то наконец стало ясно, что у меня за болезнь.
— Кто же ее определил? Гурудев? Должно быть, на этот раз он прописал тебе еще один амулет?
— Да. Но теперь он велел повесить его тебе на шею.
— Ну что ж, повесь, если это поможет от твоей болезни.
— Я два дня просидела над ответом на твое письмо, не помню даже, как прошли эти дни. Потом позвала Ротона и вручила ему свое послание. Омывшись в Ганге, я пошла в храм Оннопурны и сказала: «Мать, пусть письмо попадет ему в руки, пока еще не поздно. Сделай так, чтобы мне не пришлось покончить с собой». Скажи, чем ты меня так привязал к себе?
Я не знал, что ей ответить.
— Так бывает только с женщинами,— сказал я наконец.— Мы этого не можем ни представить, ни понять.
— Но ты в это веришь? -Да.
Раджлакшми посмотрела мне в глаза.
— Ты и вправду веришь. Такое бывает только с женщинами, мужчины на это не способны.
Некоторое время мы оба молчали. Наконец Раджлакшми продолжила свой рассказ:
— Выйдя из храма, я повстречала нашего Лакшмана Шау из Патны. Я всегда покупала у него бенаресские ткани. Старик очень любил меня и звал доченькой. Увидев меня, он страшно удивился. И тут я вспомнила, что у него есть лавка в Калькутте.
«Шау-джи,— сказала я ему,— я еду в Калькутту, не сможете ли вы подыскать для меня дом?»
Оказывается, у него был собственный особняк в бенгальском квартале, который достался ему очень дешево.
«Если хочешь,— предложил он,— я уступлю его тебе по своей цене».
Шау-джи был человек богобоязненный, и я ему вполне доверяла. Мы пришли ко мне домой, я отдала ему деньги за дом, а он написал расписку. Его люди купили всю необходимую мебель. Через несколько дней я вместе с Ротоном приехала сюда.
«Мать Оннопурна,— мысленно говорила я,—ты смилостивилась надо мной, иначе ничего этого не случилось бы. Теперь я с ним увижусь». И вот я увидела тебя.
— Но ведь мне скоро придется уехать в Бирму, Лакшми,— сказал я.
—- Ну что ж. Там живет Обхойя, там много буддистских храмов, и я все это увижу собственными глазами.
— Но ведь Бирма страшно грязная страна, Лакшми,— возразил я.— Тому, кто помешан на чистоте, там не прожить.
Раджлакшми что-то прошептала мне на ухо. Я не расслышал.
— Скажи погромче,— попросил я.
— Не хочу,— ответила Раджлакшми. Она была словно в забытьи. Ее учащенное горячее дыхание касалось моей щеки.
ГЛАВА X
— Ты еще не встал? Скорее переоденься и умойся. Ротон уже принес чай!
Не дождавшись ответа, Раджлакшми снова крикнула:
— Уже поздно — сколько можно спать?
— Да разве ты дашь выспаться? — сонно отозвался я, перевернувшись на другой бок.— Ведь я только что лег.
Ротон, со стуком расставив на столе чашки, поспешно ретировался,— видно, мои слова его смутили.
— Как тебе не стыдно! — воскликнула Раджлакшми.— Зачем ты ставишь человека в неловкое положение? Сам всю ночь спал, как Кумбхакарна, я обмахивала тебя веером, чтобы ты не проснулся от духоты, а ты говоришь такое. Вставай сейчас же, а не то окачу тебя водой.
Я приподнялся. Было еще раннее утро, но все окна были уже распахнуты. Какой прекрасной показалась мне Раджлакшми в мягком утреннем свете! Она пришла после омовения и молитвы, орисский брахман с берега Ранги начертал ей на лбу сандаловой пастой белый и алый знаки. Раджлакшми была в красном бенаресском сари. Золотистый солнечный зайчик, пробравшийся в комнату через раскрытое окно, играл у нее на щеке. Она пыталась скрыть смущенную и в то же время шаловливую улыбку, а из-под нахмуренных в притворном гневе бровей блестели взволнованные глаза. И сегодня я не мог отвести от нее восхищенного взгляда. Она вдруг рассмеялась:
— Что это ты так смотришь на меня уже второй день?
— А ты как думаешь?
— Должно быть, все сравниваешь, кто красивее,— я, Пунту или Комоллота,— снова засмеялась Раджлакшми.— Угадала?
— Нет. Ни одна из них не может сравниться с тобой в красоте. Тут и сравнивать нечего.
— А что касается прочих достоинств?
— Что касается прочих достоинств? Тут, конечно, возможны разные мнения.
— Я слышала, она поет гимны.
— Да, и чудесно.
— Чудесно? Но разве ты что-нибудь понимаешь в пении?
— Вот тебе и на, неужели я не способен даже на это? У нее безукоризненное чувство ритма, тонкий слух...
— А ты знаешь, что такое ритм? — перебила меня Раджлакшми.
— Это то, что я в детстве отбивал на твоей спине. Помнишь?
— Еще бы! Прекрасно помню. Вчера я оскорбила тебя, ни с того ни с сего назвав трусом. Но Комоллота догадалась только о твоей отрешенности, о том, как ты храбр, она, наверное, не подозревала?
— Расхваливать себя мне было неудобно, расскажи ей об этом сама. И все-таки голос у нее прекрасный и поет она чудесно.
— Я в этом не сомневаюсь,— сказала Раджлакшми, и в глазах у нее вспыхнул насмешливый огонек.— Скажи, а ты помнишь ту песню, что пел в школе на перемене? «Куда ты ушел, о сердце моего сердца, отец Дурьодха-на...» Мы слушали ее как зачарованные.
Чтобы подавить смех, она прижала к губам край сари* Я тоже рассмеялся.
— Очень трогательная была песня,— сказала Раджлакшми.— Даже у телят на глазах выступали слезы, когда они ее слушали, не говоря уже о людях.
Послышались шаги Ротона. Остановившись в дверях, он сказал:
— Ма, я снова вскипятил воду, приготовить чай недолго.
Он вошел в комнату и взял со стола чашку.
— Ну довольно, вставай,— сказала Раджлакшми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159