Она словно мелодия вишнуитских песнопений: ее понимает только тот, кому она проникает в душу. Она подобна многоцветным картинам на предзакатном небе. Для них нет названия в живописи, им не подыскать определения, их не объяснить.
Комоллота говорила мне:
— Давай уйдем отсюда, будем жить, бродя вдвоем по дорогам и распевая песни.
Она не побоялась предложить мне это, а я побоялся согласиться. Комоллота называла меня «новый гошай», говорила, что не должна произносить моего имени. Она верила, что я был ее другом в прежнем рождении и что ее любовь ко мне не помешает ей в служении богу. Я не знаю, какой путь постижения бога указал ей ее учитель — саньяси Дварикдас.
И вдруг мне вспомнилась Раджлакшми—вспомнилось ее суровое послание, в котором нежность соседствовала с себялюбием. Но теперь я знал, что связанная с ней часть моей жизни завершена. Может быть, это и благо, но где тот человек, который мог бы заполнить образовавшуюся пустоту? Я молча сидел у окна, глядя во тьму. В памяти проплывали видения прошлого. Предо мной вновь ожили картины приготовлений к охоте, палатка раджи, его свита, удивленный и зачарованный взгляд блестящих черных глаз Раджлакшми в день нашей встречи на чужбине после многих лет разлуки! Я не узнал той, которую считал умершей. С какой страстной мольбой обратилась она ко мне в тот день, когда я собирался провести ночь на кладбище! А потом — гневное отчаяние и вспышка гордости. Преградив мне дорогу, она сказала:
— Ты думаешь, что я тебя отпущу? Только попробуй! Здесь, на чужбине, никто не узнает, если произойдет несчастье. Выбирай—они или я?
Теперь-то я распознал ее. В этой притягательности Раджлакшми ее подлинная неизменная суть, и никому не дано освободиться от ее чар.
Я еще раз приготовился было умирать на обочине дороги, но, очнувшись, увидел, что у моего изголовья сидит она. Тогда я отбросил все мысли, закрыл глаза и уснул. Теперь моя жизнь-—ее забота.
Добравшись до нашей деревни, я свалился в лихорадке. Сюда Раджлакшми проникнуть не могла: она умерла для этих мест и для нее не было бы большего позора, чем появиться здесь. Но кто все же оказался подле меня в этот час? Все та же Раджлакшми.
В своем письме она писала: «Если ты вдруг заболеешь, кто за тобой будет ухаживать? Пунту? А я узнаю о твоей болезни от слуги и уберусь восвояси? И ты хочешь, чтобы я оставалась жить после этого?»
На ее вопрос я не ответил. Не потому, что ке знал, как ответить,— просто ке хватило смелости.
Может ли нежная и ласковая обитательница монастыря Комоллота сравниться с этой сильной, умной, властной и суровой женщиной, способной держать в узде свои помыслы и поступки? О красоте я уж не говорю. Но теперь в Комоллоте я вдруг увидел родственную душу. Мне показалось, что с ней я обрету свободу, чувство собственного достоинства и покой. Она никогда не подчинит меня, как Раджлакшми, не овладеет всеми моими мыслями, не станет сама решать, что для меня благо, а что зло.
«И зачем я еду на чужбину?—думал я.— Что даст мне моя служба? Я знаю, в ней нет ничего столь привлекательного, чтобы снова к ней стремиться. Ведь не только Комоллота, но и Дварикдас упрашивал меня остаться. Однако неужели весь их мир — обман, способный лишь завлечь человека, и мне суждено окончить свои дни в этом мире иллюзий? Неужели я испытал все, что может выпасть на долю человека? Разве можно жить тем, чем всегда пренебрегал и что презирал? Можно ли осуществить что-нибудь значительное, имея за душой только неверие и насмешку?»
Поезд прибыл на станцию Хаура. Я решил переночевать у себя на квартире, разобраться с вещами, которые у меня там оставались, и, уплатив по счетам, завтра же вернуться в монастырь. Прощай моя служба, прощай моя поездка в Бирму!
Когда я добрался до дому, было часов десять. Я проголодался, но есть в доме было нечего. Умывшись и сменив одежду, я стал стелить себе постель. Вдруг за спиной у меня раздался знакомый голос:
— Бабу, вы здесь?
— Ротон? — удивился я.— Когда ты приехал?
— Сегодня вечером. На веранде отличный воздух, и.я немного вздремнул.
— И правильно сделал. Ты поел?
— Увы, нет.
— Тебе не позавидуешь, Ротон.
— А вам?
— И мне тоже,— признался я.
— Тогда все отлично,—воскликнул довольный Ротон.— Вы угостите меня остатками своего ужина, и я как-нибудь переживу эту ночь.
«Этот верный слуга—воплощение скромности, столь присущей брадобреям,— подумал я.— Его ничем не смутишь».
— Узнай в соседней лавке, не найдется ли там
что-нибудь съестное,—сказал я ему.— Но чем объясняется эта приятная неожиданность—твое появление? Опять мне письмо?
— Никак нет,— отвечал Ротон.— С письмами слишком много возни. При встрече она все скажет сама.
— Как при встрече? Мне снова придется к ней поехать?
— Нет, она сама прибыла сюда.
— Вот это да! Где же я размещу ее на ночь, как устрою? Ведь надо что-то предпринять! Неужели она ждет в коляске? — спросил я.
— Что вы! — усмехнулся Ротон.—Нет, бабу, мы приехали четыре дня назад. Вот уже четыре дня, как мы вас караулим. Едем?
— Куда? Это далеко?
— Довольно далеко, но я нанял коляску, вам не о чем беспокоиться.
И вот мне пришлось снова одеться, запереть дверь и отправиться в путь. В одном из переулков Шьямбазара мы остановились у двухэтажного окруженного стеной дома с цветником перед входом. Двери открыл старый привратник Раджлакшми и, увидев меня, очень обрадовался.
— Вы здоровы, бабу-джи? — низко поклонившись, спросил он.
— Спасибо, Тулсидас, я здоров. А ты как?
В ответ он еще раз отвесил низкий поклон. Тулси был родом из округа Мунгер и принадлежал к касте курми. Меня, как брахмана, он всегда приветствовал, по бенгальскому обычаю, глубоким поклоном.
Второй слуга, хиндустанец, видимо, только что проснулся, услышав наши шаги. Бедняга тотчас же получил нагоняй от Ротона. Свою власть в доме Ротон поддерживал тем, что по любому поводу шпынял остальных слуг.
— С тех пор, как мы приехали, ты только и знаешь, что дрыхнуть да жрать,— кричал он.— Не мог даже трубку набить? А ну-ка ступай, да поживее...
Слуга был новый и в испуге убежал.
Я поднялся наверх и, миновав веранду, вошел в просторную комнату, ярко освещенную газовым рожком. Комната была убрана коврами, поверх них расстелена узорчатая ткань и брошено несколько больших подушек. Неподалеку стоял кальян, который я так любил курить, а рядом с ним мои бархатные туфли, шитые золотом. Их вышивала сама Раджлакшми. Как-то она в шутку подарила их мне по случаю дня рождения. Дверь в соседнюю комнату была открыта, но там тоже никого не было.
У стены стояла новая застеленная кровать. Напротив, на новенькой вешалке, висела моя одежда, сшитая перед отъездом в Гонгамати. Я совсем забыл о ней и ни разу не надевал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159