Порывшись в карманах, я вздохнул с облегчением— обнаружил две аны и десять пайс — и тут же отправился на поиски съестной лавки, где потратил половину своего состояния на пиршество, состоявшее из простокваши и рисовых хлопьев с сахаром. Мое разорение нисколько не расстроило меня. К чему волноваться из-за пустяков, когда в жизни столько приходится терять! Жалеть об утерянном—значит проявлять трусость.
Покончив с едой, я занялся осмотром деревни, расположенной возле станции. Около часу я бродил по ней и пришел к выводу: насколько вкусны здесь молоко и рисовые хлопья, настолько же отвратительна местная питьевая вода. Мой сытный обед успел тем временем полностью перевариться, и я начал ощущать голод. Мне казалось, будто я по крайней мере дней десять ничего не брал в рот. А потому я решил больше не задерживаться в этом непривлекательном месте и стал размышлять, как мне выбраться отсюда. В это время я заметил неподалеку дым, поднимавшийся из густого мангового сада.
Руководствуясь законами логики, я тут же предположил наличие там огня и не замедлил догадаться о его причине. Само собой разумеется, я поспешил в сад, ибо рассчитывал получить там то, что могло изгладить впечатление от скверной питьевой воды.
И я нашел именно то, что мне требовалось,— настоящую благодать! Спасительную пустынь! Я увидел костер, над которым в котелке кипела вода, рядом, полузакрыв глаза, сидел саньяси, возле него лежали принадлежности для курения гашиша. Несколько в стороне молоденький отшельник доил козу. Тут же стояли привязанные к дереву два верблюда, пара пони, лошадь и корова с теленком. Поблизости был раскинут небольшой шатер. Глянув туда, я увидел другого ученика, примерно моего возраста, который, держа ногами каменную чашу, растирал в ней пряности. Все мое существо тут же преисполнилось набожности, и я в мгновение ока буквально растянулся у ног святого отца. Взяв от них прах, я сложил ладони и с горячей молитвой обратился к богу. «О господь! — мысленно говорил я.— Милости твои безграничны. В какое благодатное место привел ты меня! К черту Пьяри! Пусть и в аду не найдется мне места, если я хоть на минуту покину врата, ведущие к спасению».
— Кто ты, сын мой? — спросил меня святой отец.
— Я несчастный, оставивший дом и ищущий святой благодати. Окажи мне милость и прими к себе в услужение,— почтительно попросил я.
Саньяси улыбнулся и покачал головой.
— Нет, чадо,— ответил он на хинди,— этот путь не для тебя. Он очень труден. Возвращайся-ка ты лучше домой.
— О, отец,— не отступал я,— даже в «Махабхарате» сказано: «Большой грешник Джагай-Мадхай сопутствовал великому святому и попал в рай». Неужто я не спасу свою душу, заботясь о тебе? Обязательно спасу.
Мои доводы, видимо, пришлись отшельнику по душе.
— Хорошо,— согласился он.— Оставайся. Все в воле Рамы!
Отрок, доивший корову, подошел к нам и подал саньяси дымящийся душистый чай. Когда священнодействие святого наставника над трапезой окончилось, мы, его ученики, воспользовались ее остатками.
Гашиш предназначался на вечер, а так как время было еще раннее, старец решил позволить себе другое удовольствие и приказал своему новому ученику, то есть мнеэ приготовить ему кальян. Он давал мне по ходу дела весьма компетентные советы, так что не прошло и получаса, как я справился со своим заданием и поднес ему прибор. Саньяси остался весьма доволен мною.
— О сын мой! — воскликнул он.— Ты обладаешь многими достоинствами и вполне годишься мне в ученики.
Окрыленный успехом, я вновь взял прах от его ног и возложил его себе на голову.
На следующий день я окончательно убедился в том, что по милости учителя мне ни в чем не придется испытывать нужды. Старший ученик принес мне оранжевую одежду, четки и медные браслеты. Облачившись как подобает, я взял пепла от костра, посыпал им себе голову, вымазал лицо и, подмигнув наставнику, спросил у него:
— О великий отец, не найдется ли у тебя зеркальца? Неплохо бы взглянуть на себя.
Я уже понял, что саньяси не лишен чувства юмора и моя просьба его позабавила. Однако внешне он сохранил полную невозмутимость и небрежно проронил:
— Найдется.
— Дай-ка мне его незаметно.
Он протянул мне небольшое в оловянной оправе зеркальце — одно их тех, какими обычно пользуются парикмахеры при бритье. Видно было, однако, что святой отец обращался с ним бережно и постоянно прибегал к его помощи. Взяв зеркало, я отошел за дерево и, взглянув на свою физиономию, так и покатился от смеха. Кто стал бы теперь утверждать, что я тот самый Шриканто, который не
так давно сидел в обществе принца и его придворных и наслаждался пением Пьяри?
Примерно через час я снова явился к великому учителю, чтобы удостоиться официального посвящения в ученики. Мой внешний вид вполне удовлетворил саньяси.
— Сын мой,— сказал он мне,— я надеюсь, ты останешься с нами по крайней мере месяца на два.
Такая перспектива меня вполне устраивала, поэтому я молча принял прах от его ног, почтительно сложил ладони и сел поодаль.
В тот день многочисленные наставления нашего учителя касались главным образом чистоты нашей духовной жизни. Он говорил о трудностях отшельничества, об отрешенности от всего земного и подвижничестве, о том, как хитрые лиходеи и богохульники стараются опорочить тех, кто посвятил себя служению богу, и, наконец, о том, что требуется для того, чтобы уметь сосредоточить свои мысли на божественной сущности, поведав, что чрезвычайный эффект в этом отношении приносит частое вдыхание через рот и выдыхание через нос дыма от некоторых трав. А в заключение он еще раз упомянул о моих поразительных отшельнических данных.
Итак, в этот день я познал много ценного из великого опыта очищения бессмертной души от земной скверны и стал третьим учеником саньяси.
Отрешенность от земных благ и суровое подвижничество приняло у нас несколько чрезмерные формы и в первую очередь отражалось на нашей еде — нам приходилось в огромных количествах поглощать такую аскетическую пищу, как хлеб и масло, творог и рис, сахар, чай, молоко и т. д. и т. п., а чтобы она лучше переваривалась, прибегать к помощи различных напитков. Мы не смели пренебрегать святой пищей, дабы мысли наши не сошли с праведного пути. Последствия богоугодной жизни не замедлили сказаться —на сухом дереве появились бутоны: у меня обозначился животик.
В число наших обязанностей входило собирать милостыню. Сбор пожертвований, хотя и не являлся главным занятием саньяси, имел для нас большое значение, ибо самым непосредственным образом был связан с обеспечением нас святой пищей. Сам великий учитель никогда не принимал участия в этом деле, им занимались только мы, его ученики, по очереди. И если по другим видам многообразной деятельности саньяси я быстро вырвался вперед своих братьев, то тут я постоянно отставал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159