И знаю, чего им это стоило. Я попытался возразить ей, но она перебила меня:
— Хватит! Довольно слов. Вижу, я ошиблась в тебе. Больше я никогда не буду говорить с тобой на эту тему и тебя тоже прошу не касаться ее. А теперь спи.
Она встала и пересела на свою полку.
На следующий день поезд в положенное время прибыл в Бенарес. Мы отправились в дом Пьяри. Свободными в нем оказались только две комнаты, все остальные были заняты вдовами всех возрастов.
— Это мои квартиранты,— сообщила мне Раджлакшми и усмехнулась.
— Чему ты смеешься? — удивился я.— Ты, очевидно, не берешь с них плату за жилье?
— Конечно, нет. Более того, мне приходится им помогать.
— Помогать?
Она опять усмехнулась:
— Да. Правильнее будет сказать, я содержу их. Надеюсь, в будущем мне это зачтется. Ты что, не понимаешь?
Теперь усмехнулся я:
— Чего уж тут не понять. Многих тебе придется содержать на своем иждивении ради этого будущего!
— Кроме того, тут живут несколько моих родственников,— добавила она.
— Неужели? — Я не поверил своим ушам.—Где же ты отыскала их?
Она сухо улыбнулась:
— Ты, верно, забыл, что когда-то я приехала сюда с матерью и здесь умерла? Так разве не похвально, что теперь я не забываю своих благодетелей"?
Я не ответил ей.
— Они чересчур добросердечны. Вот я и держу их подле себя, чтобы они ненароком опять кого-нибудь не облагодетельствовали.
— Знаешь, Раджлакшми,— вырвалось у меня,— иногда мне хочется разорвать тебе грудь и посмотреть, что у тебя там внутри.
— Тебе представится эта возможность, когда я умру,— насмешливо сказала она.— А пока что иди к себе и отдохни немного. Когда приготовлю поесть, я позову тебя.
Она показала отведенную мне комнату, а сама спустилась вниз.
Я задумался. Нельзя сказать, чтобы я увидел Раджлакшми в новом свете, но все-таки ее слова взволновали меня.
Вечером она сказала:
— Напрасно я затеяла эту поездку. Гуру отправился в паломничество, так что я не смогу вас познакомить.
— Ничуть не сожалею об этом,— поспешил я успокоить ее.— Значит, теперь ты вернешься в Калькутту?
Она кивнула.
— Тебе ведь не обязательно возвращаться вместе со мной? — осторожно спросил я.—Я хотел бы съездить на Запад.
— Поезжай. Я тоже отправлюсь в Праяг. Хочу совершить омовение. До свадьбы Бонку еще есть время.
Я попал в затруднительное положение —в то время в Праяге по делам службы находился мой дядя, у которого я, собственно, и собирался остановиться. Там же проживали другие мои родственники и знакомые.
Пьяри угадала причину моего замешательства.
— Ты боишься, что нас могут увидеть вместе? Я смутился еще больше.
— Видишь ли,— пробормотал я,— дурной репутации приходится бояться даже в том случае, когда она незаслуженная.
Она натянуто улыбнулась.
— Пожалуй, ты прав. Подумать только, ведь недавно в Аре мне день и ночь приходилось ухаживать за тобой! Счастье, что тогда нас никто не видел вместе. Надеюсь, там у тебя нет знакомых или друзей?
— Напрасно ты иронизируешь и стараешься уязвить меня,— ответил я, пристыженный ее словами.— Я ведь понимаю, что по своим человеческим качествам я намного уступаю тебе.
— Я тебя упрекаю! — воскликнула она с горечью.— Ты что ж, думаешь, я приехала тогда к тебе, чтобы попрекать потом? Послушай, есть предел человеческому терпению — не испытывай меня.
— «Дурная репутация»! — повторила она немного спустя.— Я скорее согласилась бы вытерпеть любой позор, чем решилась бы произнести такие слова!
— Я знаю, ты вернула меня к жизни,— виновато сказал я,— но что делать, я—ничтожный, слабый человек. Меня не сравнить с тобой.
— Пусть тебя не терзают угрызения совести,— гордо ответила она.— Если я и спасла тебя, то сделала это ради себя, а не ради тебя. И учти, я никогда не считала тебя ничтожным или слабым человеком. Возможно, тогда все было бы значительно проще — накинула бы себе на шею петлю и обрела наконец покой.
И, не слушая моих возражений, она вышла из комнаты.
На следующее утро Раджлакшми принесла мне чай и молча пошла к дверям. Я окликнул ее:
— Ты не хочешь со мной разговаривать?
— Почему? — Она остановилась.— Тебе нужно что-нибудь сказать?
— Да. Что ты думаешь насчет того, чтобы из Праяга поехать путешествовать?
— Поезжай, если хочешь,— равнодушно ответила она.
— Едем вместе? — предложил я.
—- Ты решил сделать мне одолжение?
— Так ты не хочешь?
— Не знаю. Посмотрю, как будет со временем. И она ушла по своим делам.
Я глубоко вздохнул.
— Дорогая, разве ты в силах не разговаривать со мной? — обратился я к ней за обедом.—Зачем же пытаться делать невозможное?
— Это действительно невозможно, когда люди находятся вместе,— спокойно и серьезно ответила она.— Но я и не собираюсь ссориться с тобой.
— Чего же ты хочешь?
— Я со вчерашнего вечера все время думаю, до каких пор мы будем тянуть эту канитель. И ты и я — мы оба прекрасно понимаем, что пора кончать все это. Конечно, я сама во всем виновата, но...
— Что «но»? — спросил я ее, видя, что она замялась.
— Ничего. Вечно тащусь за тобой, жду твоих милостей, как какая-нибудь бесстыдная пустышка.—Лицо ее передернулось от отвращения к самой себе.— Какое впечатление я произвожу на сына, что думают обо мне слуги! Разыгрываю какую-то комедию...
Она помолчала.
— Разве простительно это в моем возрасте?! Ты собираешься ехать в Праяг? Поезжай. Но перед отъездом в Бирму постарайся повидаться со мной. Конечно, если сможешь.
Она встала и вышла из комнаты.
У меня сразу пропал аппетит. По выражению ее лица я понял, что дело принимало серьезный оборот,—в ней не просто говорила обида или чувство оскорбленной гордости. Нет, она действительно что-то задумала.
В сумерки поднос с едой мне принесла служанка. Удивленный ее приходом, я спросил о Пьяри и был весьма озадачен, когда услышал, что она приоделась и уехала куда-то в коляске. Я ничего не понимал — откуда взялась коляска и зачем ей понадобилось наряжаться и куда-то
ехать? И вдруг мне вспомнились ее слова о том, что в этом городе она уже умерла однажды. Мне стало не ко
себе.
Наступил вечер, в комнатах зажгли свет, а она все не
возвращалась.
Я накинул на плечи чадор и вышел прогуляться. Побродив по улицам, я в одиннадцатом часу вернулся домой. Раджлакшми все еще отсутствовала. Я встревожился не на шутку и уже подумывал о том, чтобы позвать Ротона и все у него выяснить, как вдруг на улице послышался шум подъехавшего экипажа. Я выглянул из окна и увидел, что возле нашего дома остановился большой фаэтон.
Из него вышла Пьяри, нарядная, сверкающая украшениями. Ее привезли два каких-то господина. Я не разглядел, кто они были, бенгальцы или бихарцы. Не выходя из экипажа, они что-то тихо сказали ей. Очевидно, попрощались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
— Хватит! Довольно слов. Вижу, я ошиблась в тебе. Больше я никогда не буду говорить с тобой на эту тему и тебя тоже прошу не касаться ее. А теперь спи.
Она встала и пересела на свою полку.
На следующий день поезд в положенное время прибыл в Бенарес. Мы отправились в дом Пьяри. Свободными в нем оказались только две комнаты, все остальные были заняты вдовами всех возрастов.
— Это мои квартиранты,— сообщила мне Раджлакшми и усмехнулась.
— Чему ты смеешься? — удивился я.— Ты, очевидно, не берешь с них плату за жилье?
— Конечно, нет. Более того, мне приходится им помогать.
— Помогать?
Она опять усмехнулась:
— Да. Правильнее будет сказать, я содержу их. Надеюсь, в будущем мне это зачтется. Ты что, не понимаешь?
Теперь усмехнулся я:
— Чего уж тут не понять. Многих тебе придется содержать на своем иждивении ради этого будущего!
— Кроме того, тут живут несколько моих родственников,— добавила она.
— Неужели? — Я не поверил своим ушам.—Где же ты отыскала их?
Она сухо улыбнулась:
— Ты, верно, забыл, что когда-то я приехала сюда с матерью и здесь умерла? Так разве не похвально, что теперь я не забываю своих благодетелей"?
Я не ответил ей.
— Они чересчур добросердечны. Вот я и держу их подле себя, чтобы они ненароком опять кого-нибудь не облагодетельствовали.
— Знаешь, Раджлакшми,— вырвалось у меня,— иногда мне хочется разорвать тебе грудь и посмотреть, что у тебя там внутри.
— Тебе представится эта возможность, когда я умру,— насмешливо сказала она.— А пока что иди к себе и отдохни немного. Когда приготовлю поесть, я позову тебя.
Она показала отведенную мне комнату, а сама спустилась вниз.
Я задумался. Нельзя сказать, чтобы я увидел Раджлакшми в новом свете, но все-таки ее слова взволновали меня.
Вечером она сказала:
— Напрасно я затеяла эту поездку. Гуру отправился в паломничество, так что я не смогу вас познакомить.
— Ничуть не сожалею об этом,— поспешил я успокоить ее.— Значит, теперь ты вернешься в Калькутту?
Она кивнула.
— Тебе ведь не обязательно возвращаться вместе со мной? — осторожно спросил я.—Я хотел бы съездить на Запад.
— Поезжай. Я тоже отправлюсь в Праяг. Хочу совершить омовение. До свадьбы Бонку еще есть время.
Я попал в затруднительное положение —в то время в Праяге по делам службы находился мой дядя, у которого я, собственно, и собирался остановиться. Там же проживали другие мои родственники и знакомые.
Пьяри угадала причину моего замешательства.
— Ты боишься, что нас могут увидеть вместе? Я смутился еще больше.
— Видишь ли,— пробормотал я,— дурной репутации приходится бояться даже в том случае, когда она незаслуженная.
Она натянуто улыбнулась.
— Пожалуй, ты прав. Подумать только, ведь недавно в Аре мне день и ночь приходилось ухаживать за тобой! Счастье, что тогда нас никто не видел вместе. Надеюсь, там у тебя нет знакомых или друзей?
— Напрасно ты иронизируешь и стараешься уязвить меня,— ответил я, пристыженный ее словами.— Я ведь понимаю, что по своим человеческим качествам я намного уступаю тебе.
— Я тебя упрекаю! — воскликнула она с горечью.— Ты что ж, думаешь, я приехала тогда к тебе, чтобы попрекать потом? Послушай, есть предел человеческому терпению — не испытывай меня.
— «Дурная репутация»! — повторила она немного спустя.— Я скорее согласилась бы вытерпеть любой позор, чем решилась бы произнести такие слова!
— Я знаю, ты вернула меня к жизни,— виновато сказал я,— но что делать, я—ничтожный, слабый человек. Меня не сравнить с тобой.
— Пусть тебя не терзают угрызения совести,— гордо ответила она.— Если я и спасла тебя, то сделала это ради себя, а не ради тебя. И учти, я никогда не считала тебя ничтожным или слабым человеком. Возможно, тогда все было бы значительно проще — накинула бы себе на шею петлю и обрела наконец покой.
И, не слушая моих возражений, она вышла из комнаты.
На следующее утро Раджлакшми принесла мне чай и молча пошла к дверям. Я окликнул ее:
— Ты не хочешь со мной разговаривать?
— Почему? — Она остановилась.— Тебе нужно что-нибудь сказать?
— Да. Что ты думаешь насчет того, чтобы из Праяга поехать путешествовать?
— Поезжай, если хочешь,— равнодушно ответила она.
— Едем вместе? — предложил я.
—- Ты решил сделать мне одолжение?
— Так ты не хочешь?
— Не знаю. Посмотрю, как будет со временем. И она ушла по своим делам.
Я глубоко вздохнул.
— Дорогая, разве ты в силах не разговаривать со мной? — обратился я к ней за обедом.—Зачем же пытаться делать невозможное?
— Это действительно невозможно, когда люди находятся вместе,— спокойно и серьезно ответила она.— Но я и не собираюсь ссориться с тобой.
— Чего же ты хочешь?
— Я со вчерашнего вечера все время думаю, до каких пор мы будем тянуть эту канитель. И ты и я — мы оба прекрасно понимаем, что пора кончать все это. Конечно, я сама во всем виновата, но...
— Что «но»? — спросил я ее, видя, что она замялась.
— Ничего. Вечно тащусь за тобой, жду твоих милостей, как какая-нибудь бесстыдная пустышка.—Лицо ее передернулось от отвращения к самой себе.— Какое впечатление я произвожу на сына, что думают обо мне слуги! Разыгрываю какую-то комедию...
Она помолчала.
— Разве простительно это в моем возрасте?! Ты собираешься ехать в Праяг? Поезжай. Но перед отъездом в Бирму постарайся повидаться со мной. Конечно, если сможешь.
Она встала и вышла из комнаты.
У меня сразу пропал аппетит. По выражению ее лица я понял, что дело принимало серьезный оборот,—в ней не просто говорила обида или чувство оскорбленной гордости. Нет, она действительно что-то задумала.
В сумерки поднос с едой мне принесла служанка. Удивленный ее приходом, я спросил о Пьяри и был весьма озадачен, когда услышал, что она приоделась и уехала куда-то в коляске. Я ничего не понимал — откуда взялась коляска и зачем ей понадобилось наряжаться и куда-то
ехать? И вдруг мне вспомнились ее слова о том, что в этом городе она уже умерла однажды. Мне стало не ко
себе.
Наступил вечер, в комнатах зажгли свет, а она все не
возвращалась.
Я накинул на плечи чадор и вышел прогуляться. Побродив по улицам, я в одиннадцатом часу вернулся домой. Раджлакшми все еще отсутствовала. Я встревожился не на шутку и уже подумывал о том, чтобы позвать Ротона и все у него выяснить, как вдруг на улице послышался шум подъехавшего экипажа. Я выглянул из окна и увидел, что возле нашего дома остановился большой фаэтон.
Из него вышла Пьяри, нарядная, сверкающая украшениями. Ее привезли два каких-то господина. Я не разглядел, кто они были, бенгальцы или бихарцы. Не выходя из экипажа, они что-то тихо сказали ей. Очевидно, попрощались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159