— Ты узнаешь меня? Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо. Когда ты приехала? Мы где, в Аре?
— Да, в Аре. Завтра едем домой.
— Куда?
— В Патну. Куда же еще я перевезу тебя? Не брошу же одного здесь.
— Кто этот юноша, Раджлакшми?
— Это мой названый сын. Но Бонку для меня как родной. Я его определила в колледж в Патне. Но на сегодня хватит разговоров. Спи. Завтра все обсудим.
Она закрыла мне рот рукой.
Я взял ее другую руку, повернулся на бок и закрыл глаза.
ГЛАВА ХП
Болезнь, уложившая меня в постель, оказалась не оспой. В медицинских книгах у нее, безусловно, есть научное название, но я человек в этих делах некомпетент-
ный и его не знаю. Пьяри, получив известие о моей болезни, немедленно приехала ко мне вместе с Бонку и несколькими слугами. Она сняла небольшой дом, перенесла меня туда и пригласила на консилиум нескольких городских врачей. Не поступи она так, вряд ли я смог бы теперь испытывать долготерпение читателей.
На следующий день Пьяри разбудила Бонку на рассвете.
— Бонку, иди скорее на станцию и закажи билеты второго класса на поезд в Патну. Я больше и часу здесь не останусь.
Невыспавшийся Бонку был не в силах открыть глаза.
— Что ты, ма,— невнятно пробурчал он,— разве можно трогать больного в таком состоянии!
Пьяри улыбнулась.
— Да вставай же, мой хороший! — сказала она.— Пойди умойся, сразу в себя придешь.
Бонку пришлось встать, умыться, одеться и отправиться на станцию.
Б этот ранний час в комнате никого, кроме меня и Пьяри, не было. Я тихонько окликнул ее:
— Пьяри.
Она, вероятно, только легла отдохнуть на постель, стоявшую у меня в изголовье. Но стоило мне позвать ее, как ока поднялгхь, подошла ко мне и, наклонившись, ласково спросила:
— Мы тебя разбудили?
— Нет. Я не спал.
Пьяри озабоченно потрогала мой лоб.
— По-моему, температура у тебя небольшая. Но нужно больше спать. Закрой глаза и постарайся снова заснуть.
— Я и так все время сплю. Как долго я болен, Пьяри?
— Тринадцать дней.— И добавила рассудительным тоном умудренной жизнью женщины: — Послушай, Шрикан-то, не называй меня так при Бонку. Почему ты не зовешь меня, как прежде,— Лакшми?
Уже два дня, как ко мне полностью вернулось сознание, теперь я все помнил и понимал.
— Хорошо.— И я попытался объяснить ей, что незачем брать меня с собой,— я и так доставил ей много хлопот и не хотел причинять новых.
— Что же ты предлагаешь? — спросила она.
— Я думаю, что дня через три поправлюсь. Вы поживите это время здесь, а там поезжайте домой.
— А что будет с тобой?
— Как-нибудь обойдусь.
— Да, действительно! — Она усмехнулась, присела сбоку на кровать и некоторое время молча смотрела на меня.—Конечно, если не через три дня, то дней через двенадцать ты, безусловно, поправишься. Но скажи, пожалуйста, сколько времени потребуется, чтобы ты излечился от своей основной болезни?
— Какой?
— Думаешь ты одно, говоришь другое, а делаешь третье. И так всегда. Ведь ты прекрасно знаешь, что раньше чем через месяц я тебя не отпущу, зачем же говорить, что ты причиняешь мне хлопоты, и советовать уехать? Смотрите, какой добрый! Если ты действительно так заботишься обо мне, то скажи на милость, зачем ты все это устроил? Как вспомню, в каком виде я тебя застала, страшно делается: лежишь без сознания, на каком-то тряпье, в волосах от грязи и пыли колтун, на шее четки, на руках браслеты саньяси. С ума сойти можно!
На глазах ее показались слезы. Она торопливо смахнула их и продолжала:
— Бонку спрашивает меня: «Кто это, ма?» А что мне прикажешь ответить ему? О, сколько мне пришлось пережить в тот день! И зачем только я заметила тебя когда-то в школе. Во всей Индии не найдется человека, который доставил бы другому столько горя и неприятностей, сколько ты принес мне...— Она тяжело вздохнула.— Здесь сейчас свирепствует оспа. Нам необходимо как можно скорее выбраться отсюда...
В ту же ночь мы покинули Ару. До Патны нас сопровождал молодой врач, захвативший с собой целую аптеку лекарств.
Недели через две по приезде в Патну я был уже на ногах. Однажды утром я долго бродил по дому, разглядывая комнаты. Обстановка мне понравилась, все вещи были дорогие, прекрасного качества. Но меня удивило другое — то, что они не захламляли дом. А ведь Пьяри жила в марварском квартале, среди падких до роскоши малообразованных богачей! Обычно в подобных домах все комнаты заставлены мебелью, повсюду висят люстры и бра, стоят торшеры, стены сплошь закрыты картинами, везде зеркала, а в многочисленных горках — огромное количество безделушек и сувениров. От их обилия буквально нечем дышать, и создается впечатление, будто там не вещи теснятся, а те, кто их дарил когда-то. Здесь же глаз замечал только самое необходимое. Каждый предмет свидетельствовал о тонком вкусе хозяйки, был отмечен печатью ее индивидуальности, и ничто не носило показного характера, рассчитанного на то, чтобы произвести впечатление. И еще одна особенность этого дома привлекала внимание — в комнатах известной певицы я не заметил ни одного музыкального инструмента, ничто не напоминало людям о ее профессии.
Поднявшись на второй этаж, я остановился перед дверью в угловую комнату. Едва заглянув в дверь, я понял —это спальня Пьяри. Белый каменный пол, молочно-белые стены. Возле одной из них небольшая деревянная кровать, напротив нее — вешалка для платья, а за ней —железный платяной шкаф. Вот и вся обстановка. Я не решился войти в эту комнату в обуви, разулся и оставил туфли за порогом, ступив внутрь босиком, как в храм. Мне захотелось отдохнуть — сказывалась еще слабость после болезни, и, так как, кроме кровати, сесть было не на что, я устало опустился на нее. Прямо передо мной за распахнутым настежь окном тихо шелестело листвой громадное ветвистое дерево. Я задумался. Вдруг чье-то негромкое пение заставило меня очнуться. Тихо напевая, в комнату вошла Пьяри. Она только что совершила омовение в Ганге и теперь поднялась к себе переодеться. Не замечая меня, она прошла к вешалке и взяла сухое сари. Я поспешил заявить о своем присутствии:
— Почему ты не переоделась у реки?
Она резко повернулась, но, увидев меня, ласково улыбнулась:
— А, я вижу, воришка забрался ко мне? Ну ничего, ничего, не уходи. Я переоденусь в соседней комнате и вернусь.
Взяв сари, она легкими шагами вышла из комнаты и меньше чем через пять минут, радостная, сияющая, вернулась обратно.
— Так что же все-таки ты пришел украсть? У меня в комнате почти ничего нет. Не меня ли ты хочешь похитить?
— Неужели ты считаешь меня таким неблагодарным? Украсть тебя после того, как ты столько сделала для меня! Не такой я бессовестный.
Она вдруг побледнела, словно от внезапной боли. Я смутился. У меня и в мыслях не было обидеть ее, тем более что через два дня я собирался уехать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159