Укрой меня своим мягким покрывалом — я спокойно стою у дверей твоего безмолвного храма и с великой радостью войду в него...
А раз так,— мелькнула у меня мысль,— то почему же я, как ничтожнейший трус, торчу снаружи кладбища, пренебрегая молчаливым призывом? Почему не вхожу внутрь?
Я быстро спустился вниз, прошел на середину кладбища и решительно уселся на камень. Не имею представления, сколько времени я там просидел. Очнулся я лишь тогда, когда темнота начала рассеиваться, край неба посветлел, а на востоке загорелась Венера. Послышались приглушенные голоса. Я догадался: кто-то шел по дороге, скрытой сейчас от меня деревьями шимул, в листве мелькали отсветы фонарей. Вот путники поднялись на
плотину, и я различил две крытые повозки, окруженные пешими людьми. Они двигались по направлению к станции.
Я сообразил, что мне лучше отойти в сторону, ибо, как бы ни были смелы и сообразительны эти ночные путешественники, они непременно поднимут крик, приняв меня за привидение.
Я вернулся на прежнее место — на холм возле плотины. Вскоре поблизости показались повозки, запряженные буйволами, в сопровождении человек шести пеших людей. Мне показалось, что двое, идущие впереди, заметили меня и остановились. Они о чем-то тихо поговорили между собой, но потом тронулись дальше, и вскоре повозки скрылись за развесистым деревом, росшим возле самой плотины. Видя, что ночь на исходе, я решил возвратиться в лагерь. В это время кто-то громко позвал меня:
— Шриканто-бабу!
— Ротон? Это ты? — узнал я.
— Да, господин! Подойдите сюда, поближе. Я быстро поднялся на плотину.
— Вы уезжаете домой?
— Да, господин мой. Ма сидит в коляске. Занавески на окне повозки раздвинулись, и Пьяри
выглянула наружу.
— Я сразу догадалась, что это ты. Поднимись сюда, мне надо поговорить с тобой.
Я приблизился:
— В чем дело?
— Поднимись, говорю тебе.
— У меня нет времени на разговоры. Мне до рассвета надо успеть вернуться в лагерь.
Высунувшись из повозки, Пьяри схватила мою руку и, сжав ее, зашептала:
— Не будем препираться при слугах. Прошу тебя, поднимись.
Смущенный ее настойчивостью, я поднялся в повозку. Пьяри приказала трогаться.
— Зачем ты опять пришел сюда? — спросила она меня.
— Не знаю,— ответил я, и это было безусловной правдой.
Пьяри не отпускала моей руки.
— Не знаешь? Прекрасно! А почему ты пришел тайком?
— Никто не знает, что я здесь, это правда, но тайком я сюда не приходил.
— Ты лжешь.
— Нет.
— Что ты хочешь этим сказать?
— То, что уже сказал: я не приходил сюда украдкой. Да и вообще не собирался приходить.
— Уж не перенес ли тебя кто-нибудь по воздуху? — насмешливо спросила Пьяри.
— Этого я утверждать не стану, но повторяю: я сюда пришел не по своей воле. Я вообще не знаю, как здесь очутился.
Пьяри молчала.
— Не знаю, Раджлакшми,— сказал я ей,— поверишь ли ты тому, что со мной произошло. Все это действительно выглядит неправдоподобно.— И я рассказал ей о своих з л оключениях.
Пьяри выслушала, не проронив ни слова, только рука ее, не отпускавшая мою руку, несколько раз вздрогнула. Я глянул в окно—занавеска была откинута, и я увидел, что небо уже посветлело.
— Мне пора.
— Нет, нет! Ты останешься со мной,— как во сне, произнесла Пьяри.
— Ты понимаешь, что это будет значить?
— Да, да, все понимаю. Но кто они тебе, принц и его гости, чтобы ради их уважения рисковать жизнью?
Она выпустила мою руку и умоляюще коснулась моей ноги.
— Брат Канто,— проговорила она глухим голосом,— не возвращайся к ним. Ты там погибнешь. Я понимаю, ты не можешь ехать со мной, но обратно не ходи. Я куплю тебе билет — поезжай домой, куда хочешь, только не оставайся здесь.
— Но ведь в лагере мои вещи!
— Не важно. Они перешлют их тебе, а нет — невелика потеря.
— Да, это, конечно, не так уж важно. Но сплетни, которые не замедлят распустить обо мне?
Пьяри замолчала. Тем временем повозка круто повернула, и та часть неба, которая была позади нас, оказалась впереди. Меня поразило неуловимое сходство между утренним небом, по которому разливался чистый, ровный свет, и лицом этой падшей женщины. Казалось, могучее светило и ему посылало свои лучи, рассеивая мрак.
— Что же ты молчишь? Пьяри грустно улыбнулась.
— Знаешь, брат Канто, рука, привыкшая к фальшивым закладным, не поднимается на дарственную запись. Что ж, иди. Но обещай мне сегодня же уехать отсюда.
— Обещаю.
— Как бы тебя ни упрашивали, ты не останешься здесь на ночь?
01
— Хорошо.
Она сняла с руки кольцо, положила его мне на ступню и, накинув себе на шею край сари, склонилась передо мной в глубоком пронаме. А потом, взяв прах от моих ног и возложив его себе на голову, подняла кольцо и опустила его мне в карман.
— Иди. Тебе придется пройти не меньше трех миль. Я вылез из повозки. Уже совсем рассвело.
— Подожди,— остановила меня Пьяри.— У меня к тебе еще одна просьба. Обещай написать мне, как только вернешься домой.
Я пообещал и, простившись, быстро зашагал в обратном направлении. Я шел не оглядываясь, не зная, стоит ли еще повозка Пьяри или двинулась дальше, но долго еще чувствовал на себе ее прощальный взгляд и видел ее затуманенные слезами глаза.
Когда я добрался до лагеря, уже близилось к восьми. Возле дороги валялись остатки разобранного шатра Пьяри. Сердце мое сжалось в глухой тоске. Я отвернулся и быстро прошел мимо.
Пурушоттом очень удивился при виде меня.
— Как рано вы выходите на прогулку,— заметил он. Ничего не ответив, я вошел в палатку, бросился на
постель и закрыл глаза.
ГЛАВА XI
По приезде домой я написал Пьяри, сдержав, таким образом, данное ей слово. Вскоре пришел ответ. Меня несколько удивило то, что она не приглашала меня к себе в Патну. Правда, из нашей дальнейшей переписки я установил, что такая сдержанность была свойственна всем ее письмам,— она никогда не только не звала меня к себе, но даже не делала никаких намеков на этот счет. В конце письма, однако, имелась приписка с просьбой никогда не забывать о ней, особенно в случае какой-нибудь беды или несчастья.
Время шло. Память о Пьяри постепенно тускнела и стиралась в моем сердце. Но вместе с тем я начал замечать за собой странные вещи — я стал рассеянным, часто непонятная грусть охватывала меня, словно от утраты чего-то дорогого, нужного. Чаще всего это случалось со мной, когда я отправлялся спать.
Наступил праздник холи. Я вернулся домой очень поздно, усталый и, даже не смыв с лица и головы красной краски, без сил повалился на постель. Окно в сад было открыто, через него в комнату лился серебристый лунный свет. И вдруг я вскочил, вышел из дома, поспешил на станцию, купил билет и отправился в Патну. Почему я это сделал, я объяснить не могу.
Наутро наш состав прибыл на станцию Бар, неподалеку от Патны, и тут я ни с того ни с сего сошел с поезда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
А раз так,— мелькнула у меня мысль,— то почему же я, как ничтожнейший трус, торчу снаружи кладбища, пренебрегая молчаливым призывом? Почему не вхожу внутрь?
Я быстро спустился вниз, прошел на середину кладбища и решительно уселся на камень. Не имею представления, сколько времени я там просидел. Очнулся я лишь тогда, когда темнота начала рассеиваться, край неба посветлел, а на востоке загорелась Венера. Послышались приглушенные голоса. Я догадался: кто-то шел по дороге, скрытой сейчас от меня деревьями шимул, в листве мелькали отсветы фонарей. Вот путники поднялись на
плотину, и я различил две крытые повозки, окруженные пешими людьми. Они двигались по направлению к станции.
Я сообразил, что мне лучше отойти в сторону, ибо, как бы ни были смелы и сообразительны эти ночные путешественники, они непременно поднимут крик, приняв меня за привидение.
Я вернулся на прежнее место — на холм возле плотины. Вскоре поблизости показались повозки, запряженные буйволами, в сопровождении человек шести пеших людей. Мне показалось, что двое, идущие впереди, заметили меня и остановились. Они о чем-то тихо поговорили между собой, но потом тронулись дальше, и вскоре повозки скрылись за развесистым деревом, росшим возле самой плотины. Видя, что ночь на исходе, я решил возвратиться в лагерь. В это время кто-то громко позвал меня:
— Шриканто-бабу!
— Ротон? Это ты? — узнал я.
— Да, господин! Подойдите сюда, поближе. Я быстро поднялся на плотину.
— Вы уезжаете домой?
— Да, господин мой. Ма сидит в коляске. Занавески на окне повозки раздвинулись, и Пьяри
выглянула наружу.
— Я сразу догадалась, что это ты. Поднимись сюда, мне надо поговорить с тобой.
Я приблизился:
— В чем дело?
— Поднимись, говорю тебе.
— У меня нет времени на разговоры. Мне до рассвета надо успеть вернуться в лагерь.
Высунувшись из повозки, Пьяри схватила мою руку и, сжав ее, зашептала:
— Не будем препираться при слугах. Прошу тебя, поднимись.
Смущенный ее настойчивостью, я поднялся в повозку. Пьяри приказала трогаться.
— Зачем ты опять пришел сюда? — спросила она меня.
— Не знаю,— ответил я, и это было безусловной правдой.
Пьяри не отпускала моей руки.
— Не знаешь? Прекрасно! А почему ты пришел тайком?
— Никто не знает, что я здесь, это правда, но тайком я сюда не приходил.
— Ты лжешь.
— Нет.
— Что ты хочешь этим сказать?
— То, что уже сказал: я не приходил сюда украдкой. Да и вообще не собирался приходить.
— Уж не перенес ли тебя кто-нибудь по воздуху? — насмешливо спросила Пьяри.
— Этого я утверждать не стану, но повторяю: я сюда пришел не по своей воле. Я вообще не знаю, как здесь очутился.
Пьяри молчала.
— Не знаю, Раджлакшми,— сказал я ей,— поверишь ли ты тому, что со мной произошло. Все это действительно выглядит неправдоподобно.— И я рассказал ей о своих з л оключениях.
Пьяри выслушала, не проронив ни слова, только рука ее, не отпускавшая мою руку, несколько раз вздрогнула. Я глянул в окно—занавеска была откинута, и я увидел, что небо уже посветлело.
— Мне пора.
— Нет, нет! Ты останешься со мной,— как во сне, произнесла Пьяри.
— Ты понимаешь, что это будет значить?
— Да, да, все понимаю. Но кто они тебе, принц и его гости, чтобы ради их уважения рисковать жизнью?
Она выпустила мою руку и умоляюще коснулась моей ноги.
— Брат Канто,— проговорила она глухим голосом,— не возвращайся к ним. Ты там погибнешь. Я понимаю, ты не можешь ехать со мной, но обратно не ходи. Я куплю тебе билет — поезжай домой, куда хочешь, только не оставайся здесь.
— Но ведь в лагере мои вещи!
— Не важно. Они перешлют их тебе, а нет — невелика потеря.
— Да, это, конечно, не так уж важно. Но сплетни, которые не замедлят распустить обо мне?
Пьяри замолчала. Тем временем повозка круто повернула, и та часть неба, которая была позади нас, оказалась впереди. Меня поразило неуловимое сходство между утренним небом, по которому разливался чистый, ровный свет, и лицом этой падшей женщины. Казалось, могучее светило и ему посылало свои лучи, рассеивая мрак.
— Что же ты молчишь? Пьяри грустно улыбнулась.
— Знаешь, брат Канто, рука, привыкшая к фальшивым закладным, не поднимается на дарственную запись. Что ж, иди. Но обещай мне сегодня же уехать отсюда.
— Обещаю.
— Как бы тебя ни упрашивали, ты не останешься здесь на ночь?
01
— Хорошо.
Она сняла с руки кольцо, положила его мне на ступню и, накинув себе на шею край сари, склонилась передо мной в глубоком пронаме. А потом, взяв прах от моих ног и возложив его себе на голову, подняла кольцо и опустила его мне в карман.
— Иди. Тебе придется пройти не меньше трех миль. Я вылез из повозки. Уже совсем рассвело.
— Подожди,— остановила меня Пьяри.— У меня к тебе еще одна просьба. Обещай написать мне, как только вернешься домой.
Я пообещал и, простившись, быстро зашагал в обратном направлении. Я шел не оглядываясь, не зная, стоит ли еще повозка Пьяри или двинулась дальше, но долго еще чувствовал на себе ее прощальный взгляд и видел ее затуманенные слезами глаза.
Когда я добрался до лагеря, уже близилось к восьми. Возле дороги валялись остатки разобранного шатра Пьяри. Сердце мое сжалось в глухой тоске. Я отвернулся и быстро прошел мимо.
Пурушоттом очень удивился при виде меня.
— Как рано вы выходите на прогулку,— заметил он. Ничего не ответив, я вошел в палатку, бросился на
постель и закрыл глаза.
ГЛАВА XI
По приезде домой я написал Пьяри, сдержав, таким образом, данное ей слово. Вскоре пришел ответ. Меня несколько удивило то, что она не приглашала меня к себе в Патну. Правда, из нашей дальнейшей переписки я установил, что такая сдержанность была свойственна всем ее письмам,— она никогда не только не звала меня к себе, но даже не делала никаких намеков на этот счет. В конце письма, однако, имелась приписка с просьбой никогда не забывать о ней, особенно в случае какой-нибудь беды или несчастья.
Время шло. Память о Пьяри постепенно тускнела и стиралась в моем сердце. Но вместе с тем я начал замечать за собой странные вещи — я стал рассеянным, часто непонятная грусть охватывала меня, словно от утраты чего-то дорогого, нужного. Чаще всего это случалось со мной, когда я отправлялся спать.
Наступил праздник холи. Я вернулся домой очень поздно, усталый и, даже не смыв с лица и головы красной краски, без сил повалился на постель. Окно в сад было открыто, через него в комнату лился серебристый лунный свет. И вдруг я вскочил, вышел из дома, поспешил на станцию, купил билет и отправился в Патну. Почему я это сделал, я объяснить не могу.
Наутро наш состав прибыл на станцию Бар, неподалеку от Патны, и тут я ни с того ни с сего сошел с поезда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159