Мы пойдем с тобой прочь из обложенной крепости и займемся наконец
серьезным делом, а не детской игрой в солдатики, которой вы тут все уж Бог
Мой знает сколько времени вынуждены пробавляться!..
20. ПЭТРО-НЭПЫЙВОДА
...Стэцько частенько пытался выспросить у него, почему он уехал на
чужбину. Пэтро отмалчивался, иногда отшучивался: с помещиком, мол,
подрался, выбил тому оба глаз и все ребра пересчитал, удрал от жандармов
до лесу, к угорскому кордону проскользнул... Стэцько не верил, говорил:
темнишь, земляче, по глазам вижу, врешь, бегают у тебя глазки-то, ой как
бегают.
Пэтро посылал его к бесу и замолкал. Не расскажешь же, как все было
на самом деле. Стыдно человеку такое про себя рассказывать. Ох как
стыдно!..
А закинула судьба горемычная Пэтра на чужбину из-за бабы. Женихался
хлопец к дивчине Ганне, на осень и свадьбу отгулять наметили, как
полагается. Души в дивчине Пэтро не чаял, любил без памяти, на руках
таскал... Сбежала красуля Ганночка с подпоручиком-москалем, голубоглазым
худющим огрызком, да и сгинула без следа в клятой Московии.
От позора нестерпимого дунул Пэтро на чужбину, в заморские края, от
насмешек самборских хлопцев чесанул. Было о ту пору Пэтру от роду двадцать
один год всего-то, голова горячая, в сердце полыхает жгучий костер
смертной обиды... Знал - убить может; хватило ума унести ноги, от греха.
До кордона дотянулся быстро, скользя лесами, обходя села и усадьбы, спал
мало; стремился, аж гэть! в Угорщине застрял. Зачислили в шпионы, кинули в
застенок лютый, после - в другой перегнали, столичный, мытарили с полгода,
стращали да лупили не жалея кулаков и плеток... Но отпустили, дали волю.
Поверили швабы клятые. Пэтро и не чаял уже солнышко повидать и на травке
поваляться...
Один славский хлоп в Вене Пэтру молвил: зачем лез через кордон сам?
надо было завербоваться да уплыть за море-океан, лес валить, хлеб
растить...
Покинул Пэтро красивый город на реке Дунае не своим ходом: на поезде
укатил; в задымленный порт Триест переправил Пэтра и с ним еще сотни три
молодых хлопцев пыхтящий паровоз. Словно баранов, перегрузили их всех из
вагонов в чрево громадного пароплава; загудело чудище, окуталось дымами и
гудками, подняло якоря и подалось за море-океан, в благословенную, по
слухам, землю, званую Америкой, в благословенную страну, Канадой званую: в
стране той лесорубам платят постольку, говорят, что за год на дюжину коров
и пяток десятин землицы скопить - раз плюнуть!..
Рай лесной Пэтро на своей шкуре испытал, нахлебался досыта тамошних
борщей. Платили щедро, это да. Но при первой же возможности подался Пэтро
на юг, в Северо-Американские Соединенные Штаты. Семья на родине посылок и
денег не ждала, молясь на образа святых мучеников, чтоб здоровья кормильцу
дали - не имелось у Пэтра Нэпыйводы семьи, один как сирота горемычный он
был, один в целом свете, мамо и батько его преставились давно, земля
родимая им пухом, и был он у них единый сын, других Господь не дал; когда
уходил за кордон, заколотил двери да окна хаты родной да поцеловал землю у
порога - знал, в Самбор не вернется. Жменьку той земли носил Пэтро в
торбочке полотняной, на шнурке поцепленной на шею: спасибочки австрийским
жандармам, не конфисковали...
Свободный Пэтро был на чужбине, аки ветер, когда на юг подался.
Долгов, слава Господу, не имел. Деньжат в кармане коттоновых, до светлой
синевы вытертых штанов, джинсов по-ихнему, правда, тоже почти не осталось.
Зачем подался, и сам не ведал. Наскучила ему беспросветность, и злобная
алчность наскучила, горящая в глазах земляков, горбатящихся на просеках и
лесопильнях - у них дома голодные рты хлеба ждут; а многие хлопцы да вуйки
семьи на чужбину приволокли, первые хатки украинские на канадской земле
поднялись...
Даже ветер, ежели вдуматься, подчиняется неким закономерностям в
полете своем. Так и Пэтро, хочешь не хочешь, в большие города тянулся -
потеряться, не видеть лиц девчат украинских, чернобровых...
Стэцька-побратима повстречал в большом городе, Сиэттлом званом.
Пришел в этот город из канадского Ванкувера, голодный и злой, но веселый -
начинал понимать, что дороже воли вольной ничего в целом белом свете нет.
Услыхал родную речь в разноязыком гомоне припортового кабака. До
хлопца трое греков доматывались, хлопец их костерил почем зря на чистейшей
ридний мови, и закатывал рукава.
Пэтро встал плечом к плечу. Так после и на Восход добирались: плечом
к плечу, Пэтро да Стэцько. А греков тех они с трех ударов усмирили,
положили всех, будут знать, как забижать _н_а_ш_и_х_ хлопцев... Нигде не
задерживались наши хлопцы надолго, а в Новом Йорке застопорили ход:
впереди океан, за океаном - ридна нэнько Украйна. Мать родная. Решали: до
дому или погодить? Решили: погодим. Стэцька тоже никто не ждал в родном
Немирове. Крепкие хлопцы в Новом Йорке без работы не останутся; а тут и
газеты весть принесли: в Российской Империи народ супротив царя бунтует,
какую-то революцию затеял. В революцию хлопцы соваться не решились.
Супротив царя-москаля выступить - за милую душу! но пугало страшное,
таинственное слово "революция". Пэтро сказал побратиму: это не просто
бунт, это хуже, и как завсегда украинцы пострадают больше всех...
- ...За що я тэбэ поважаю, Пэтро, - говорил Стэцько Пэтру как-то, в
шинке на Двадцатой Стрит, в который они хаживали промочить глотки
слабенькой американской горилкой, - так то за впэртисть. Ты всэ, що нэ
робыш, старанно робиш до самого кинця. О'кей, як тут кажуть. Лантухы з
кораблив вывантажуеш - бильш за всих. У бийку влизаеш - бьешся клято, докы
нэ впадэш. Пьеш - до всырачкы. Тоби дай можлывисть - выпьеш усю горилку в
Г'Амэрыци. Та й призвыще в тэбэ видповиднэ... Тилькы нэ зрозумию аж нияк,
чого ты николы нэ навидуесся у хатыну до повий? Таки гарни дивчатка тут
е... Вжэ рик тэбэ знаю - николы нэ бачыв, щоб ты на дивок заглядавсь. Чому
цэ так?
- Облыш, - хмуро ответил Пэтро, и налил себе и Стэцьку еще по полному
стакану. - Пый липше. Знайшов про що тэрэвэни розводыты.
- Та що ж, я й выпыты можу, алэ ты мэни видповидай, братэ. Яка
лахудра тэбэ так образыла, що ты...
- Пый!! - прикрикнул на Стэцька Пэтро. - Пый та нэ мэлы дурныць.
Стэцько пригубил и скривился.
- Остобисыв мени той виски, - сказал. - Покуштуваты б добрячойи
горилкы...
- А може, зробымо? - предложил Пэтро. - Накупымо зерна, дрижджив...
поставымо брагу... - Пэтро старательно уводил ход мыслей порядком
осоловевшего Стэцька прочь от щекотливой темы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
серьезным делом, а не детской игрой в солдатики, которой вы тут все уж Бог
Мой знает сколько времени вынуждены пробавляться!..
20. ПЭТРО-НЭПЫЙВОДА
...Стэцько частенько пытался выспросить у него, почему он уехал на
чужбину. Пэтро отмалчивался, иногда отшучивался: с помещиком, мол,
подрался, выбил тому оба глаз и все ребра пересчитал, удрал от жандармов
до лесу, к угорскому кордону проскользнул... Стэцько не верил, говорил:
темнишь, земляче, по глазам вижу, врешь, бегают у тебя глазки-то, ой как
бегают.
Пэтро посылал его к бесу и замолкал. Не расскажешь же, как все было
на самом деле. Стыдно человеку такое про себя рассказывать. Ох как
стыдно!..
А закинула судьба горемычная Пэтра на чужбину из-за бабы. Женихался
хлопец к дивчине Ганне, на осень и свадьбу отгулять наметили, как
полагается. Души в дивчине Пэтро не чаял, любил без памяти, на руках
таскал... Сбежала красуля Ганночка с подпоручиком-москалем, голубоглазым
худющим огрызком, да и сгинула без следа в клятой Московии.
От позора нестерпимого дунул Пэтро на чужбину, в заморские края, от
насмешек самборских хлопцев чесанул. Было о ту пору Пэтру от роду двадцать
один год всего-то, голова горячая, в сердце полыхает жгучий костер
смертной обиды... Знал - убить может; хватило ума унести ноги, от греха.
До кордона дотянулся быстро, скользя лесами, обходя села и усадьбы, спал
мало; стремился, аж гэть! в Угорщине застрял. Зачислили в шпионы, кинули в
застенок лютый, после - в другой перегнали, столичный, мытарили с полгода,
стращали да лупили не жалея кулаков и плеток... Но отпустили, дали волю.
Поверили швабы клятые. Пэтро и не чаял уже солнышко повидать и на травке
поваляться...
Один славский хлоп в Вене Пэтру молвил: зачем лез через кордон сам?
надо было завербоваться да уплыть за море-океан, лес валить, хлеб
растить...
Покинул Пэтро красивый город на реке Дунае не своим ходом: на поезде
укатил; в задымленный порт Триест переправил Пэтра и с ним еще сотни три
молодых хлопцев пыхтящий паровоз. Словно баранов, перегрузили их всех из
вагонов в чрево громадного пароплава; загудело чудище, окуталось дымами и
гудками, подняло якоря и подалось за море-океан, в благословенную, по
слухам, землю, званую Америкой, в благословенную страну, Канадой званую: в
стране той лесорубам платят постольку, говорят, что за год на дюжину коров
и пяток десятин землицы скопить - раз плюнуть!..
Рай лесной Пэтро на своей шкуре испытал, нахлебался досыта тамошних
борщей. Платили щедро, это да. Но при первой же возможности подался Пэтро
на юг, в Северо-Американские Соединенные Штаты. Семья на родине посылок и
денег не ждала, молясь на образа святых мучеников, чтоб здоровья кормильцу
дали - не имелось у Пэтра Нэпыйводы семьи, один как сирота горемычный он
был, один в целом свете, мамо и батько его преставились давно, земля
родимая им пухом, и был он у них единый сын, других Господь не дал; когда
уходил за кордон, заколотил двери да окна хаты родной да поцеловал землю у
порога - знал, в Самбор не вернется. Жменьку той земли носил Пэтро в
торбочке полотняной, на шнурке поцепленной на шею: спасибочки австрийским
жандармам, не конфисковали...
Свободный Пэтро был на чужбине, аки ветер, когда на юг подался.
Долгов, слава Господу, не имел. Деньжат в кармане коттоновых, до светлой
синевы вытертых штанов, джинсов по-ихнему, правда, тоже почти не осталось.
Зачем подался, и сам не ведал. Наскучила ему беспросветность, и злобная
алчность наскучила, горящая в глазах земляков, горбатящихся на просеках и
лесопильнях - у них дома голодные рты хлеба ждут; а многие хлопцы да вуйки
семьи на чужбину приволокли, первые хатки украинские на канадской земле
поднялись...
Даже ветер, ежели вдуматься, подчиняется неким закономерностям в
полете своем. Так и Пэтро, хочешь не хочешь, в большие города тянулся -
потеряться, не видеть лиц девчат украинских, чернобровых...
Стэцька-побратима повстречал в большом городе, Сиэттлом званом.
Пришел в этот город из канадского Ванкувера, голодный и злой, но веселый -
начинал понимать, что дороже воли вольной ничего в целом белом свете нет.
Услыхал родную речь в разноязыком гомоне припортового кабака. До
хлопца трое греков доматывались, хлопец их костерил почем зря на чистейшей
ридний мови, и закатывал рукава.
Пэтро встал плечом к плечу. Так после и на Восход добирались: плечом
к плечу, Пэтро да Стэцько. А греков тех они с трех ударов усмирили,
положили всех, будут знать, как забижать _н_а_ш_и_х_ хлопцев... Нигде не
задерживались наши хлопцы надолго, а в Новом Йорке застопорили ход:
впереди океан, за океаном - ридна нэнько Украйна. Мать родная. Решали: до
дому или погодить? Решили: погодим. Стэцька тоже никто не ждал в родном
Немирове. Крепкие хлопцы в Новом Йорке без работы не останутся; а тут и
газеты весть принесли: в Российской Империи народ супротив царя бунтует,
какую-то революцию затеял. В революцию хлопцы соваться не решились.
Супротив царя-москаля выступить - за милую душу! но пугало страшное,
таинственное слово "революция". Пэтро сказал побратиму: это не просто
бунт, это хуже, и как завсегда украинцы пострадают больше всех...
- ...За що я тэбэ поважаю, Пэтро, - говорил Стэцько Пэтру как-то, в
шинке на Двадцатой Стрит, в который они хаживали промочить глотки
слабенькой американской горилкой, - так то за впэртисть. Ты всэ, що нэ
робыш, старанно робиш до самого кинця. О'кей, як тут кажуть. Лантухы з
кораблив вывантажуеш - бильш за всих. У бийку влизаеш - бьешся клято, докы
нэ впадэш. Пьеш - до всырачкы. Тоби дай можлывисть - выпьеш усю горилку в
Г'Амэрыци. Та й призвыще в тэбэ видповиднэ... Тилькы нэ зрозумию аж нияк,
чого ты николы нэ навидуесся у хатыну до повий? Таки гарни дивчатка тут
е... Вжэ рик тэбэ знаю - николы нэ бачыв, щоб ты на дивок заглядавсь. Чому
цэ так?
- Облыш, - хмуро ответил Пэтро, и налил себе и Стэцьку еще по полному
стакану. - Пый липше. Знайшов про що тэрэвэни розводыты.
- Та що ж, я й выпыты можу, алэ ты мэни видповидай, братэ. Яка
лахудра тэбэ так образыла, що ты...
- Пый!! - прикрикнул на Стэцька Пэтро. - Пый та нэ мэлы дурныць.
Стэцько пригубил и скривился.
- Остобисыв мени той виски, - сказал. - Покуштуваты б добрячойи
горилкы...
- А може, зробымо? - предложил Пэтро. - Накупымо зерна, дрижджив...
поставымо брагу... - Пэтро старательно уводил ход мыслей порядком
осоловевшего Стэцька прочь от щекотливой темы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142