Каким-то
гуманитарным заменителем ей служила музыка, а позднее - видео, но книг "с
сюжетом", как презрительно их звала, она не читала.
Но однажды, в южном городе, одним из долгих тоскливых вечеров третьей
зимы, выдавшейся неожиданно морозной и мрачной, почти настоящей, а не
слякотной полуосенью, как первые две, она случайно взяла в руки книгу,
которую ей сунули в нагрузку, когда покупала справочник по металловедению.
И зачиталась вдруг...
Непривычное к восприятию информации, поданной в этаком
"беллетризованном" виде, сознание что-то интерпретировало по-своему,
что-то не воспринимало, а что-то пропустило дальше, в под... И
образовалась информационная бомба.
"...приготовься участвовать в карусели погони, карнавале добычи,
Человек. Утром - отчаяние, вечером - психоз, а в промежутке - отчуждение.
Механизм утра безжалостно пристегивает людей к бесконечной ленте
необходимости, днем они попадают в жернова доходов и расходов, и их, как
пешки на доске, передвигает судьба взад-вперед, согласно замыслу, который
им не дано понять, но вечер приносит на крыльях ветра фортепьянные пассажи
и волшебный голубой ключ мечты и надежды, отпирающий любые двери. У
каждого на дню попеременно три обличья: беглец, жертва, охотник. У всех на
дню три желания: спастись, разрушить, добыть. Одно за другим следует
царство тревожных будильников, царство равнодушных звонков, царство
манящих неоновых вывесок. Утро, день, вечер. Когда первые высыпавшие на
небо звезды успокаивают взбаламученное море и неяркие огни на улицах
разбегаются, как косяки рыб, когда пивные преображаются в исповедальни, а
кино - в заповедные места чудодейства, когда те и другие зовут к
обновлению и дуновения надежды согревают пространства жаждущей плоти,
тогда начинают раздвигаться дома, шире и дальше раскидываются проспекты и
кажется, что исполнимы все желания... Царство неоновых вывесок окрашено в
цвета вожделения. Уже прочитаны газеты. Просмотрены программы новостей.
История заснула на ночь. За обрешеченным окнами, в безвкусно обставленных,
обитых мягким квартирах-камерах утихомирились буйные, и последний на дню
самоубийца, едва-едва вскарабкавшись на девяносто четвертый этаж, в
облегчении останавливается на площадке и потом, повременив, начинает
долгий спуск в другой кошмар.
Закружилась карусель погони, разгулялся карнавал добычи. На
Таймс-сквер отпирают клетки, но ранние отчаявшиеся птахи уже там: разогнув
пружинистые прутья, они прокрались в львиные логова и змеиные ямы.
Неудачники пожимают рукоятки игральных автоматов. Разочарованные в любви
прячутся по отдельным кабинетам в барах, сосредоточенно, до бесконечности
фиксируя собственные ощущения. Кто с шампанским, кто с поганым пойлом, они
измеряют давление на дне дурманного моря, но все они - не более чем
китайские кули, которых согнали для освоения азиатских пределов
исчезнувшего моря. Они уже побывали там и снова отправятся туда, потому
что у них международные паспорта, изготовленные из нержавейки и
заполненные на эсперанто. В их карманах бренчат жетоны к турникетам,
которых покамест не изобрели. После женщин - всегда наступает на душу
виски, так было, так есть, так будет. И на ладонях у них вместо линий
судьбы - маршруты недоступных дорог.
Но есть и другие.
По Великой Равнине Детства с бешеной скоростью, от которой на руле
трясутся руки, мчатся, приближаясь к своему последнему Перевалу, мужчина и
женщина. Единственная их защита - неведение: головы двадцать второго
размера и туловища сорок пятого, а из припасов у них - лишь бутылка
дешевого виски. Они едут через легендарный перевал золотоискателей Чилкут,
или по Чизолмовой Скотогонной тропе, на форде-развалюхе. Ночуют под
черными скалами, прикрытые от холода только друг дружкой. Неподалеку
бродит последний бизон - сгорбатившийся, фыркающий, обреченный на
вымирание, но этим двоим, погруженным в блаженный окаменелый сон, не до
него. Это первопроходцы, быть может, именно в них наше спасение, потому
что они не участвуют в карнавале погони за добычей, хотя они тоже ночные
птахи, но пробирающиеся в девственные, неизгаженные приобретениями разума
края... Но тебе, нейтралу, межеумку, только кажется, что они еще свободны
и что рояль еще не переделали в механическое пианино, в саунд-синтезатор,
в музыкальный компьютер. Город - логово стаи одиноких волков и волчиц,
сбившихся в мохнатый клубок в тщетной надежде обрести друг в друге
спасение от холода. Но долго ли сохраняется тепло суровой зимой?.. Когда в
циклонном безвоздушье отчаяния лопаются стекла в окнах, когда постель
продувают студеные ветры, несущие запахи мертвых бизонов и исчезнувших
индейских племен, запахи утренних гудков и боя часов, свидетельствующих о
неудержимом беге времени, предвещающих приближение небытия, - надолго ли
хватит того теплого сладостного дыхания лежащего рядом? А потом, снова в
мертвой постели, ты будешь говорить с тенями тех, кого любил... Тебе,
нейтралу, ничейному человеку на ничейной земле, не надо задумываться над
такими вещами, ибо единственное твое назначение - быть зрячим среди
слепцов. Ты наблюдаешь, как на улицах начинается карнавал погони за
добычей. Но долго ли ты останешься нейтралом, если ты, - такой же,
человек, да... Все города одинаковы в сути своей, засасывающей воронкой
торнадо вбирающие в себя чувства, грезы, надежды, сминающие их в
скрежещущей мясорубке ненависти, страха, голода, порожденных одиночеством.
И чем больше город, тем выше уровень концентрации зла в нем, тем страшнее
в нем жить, тем противоестественнее думать о любви на его улицах... Чем
больше человек ненавидит, тем сильнее отдаляется он от заветной цели -
торжества справедливости и свободы. Кто боится, тот свободен быть не
может. Не сумеет.
...посреди ревущих, островерхих, как акульи зубы, вод Манхэттена
разбросаны атоллы парков, где прячутся влюбленные, одолеваемые иллюзиями.
На них старенькая, немодная одежда, и лунный свет кислотой льется сквозь
порванные головные уборы им на голову. Они в стороне от судоходных путей,
где-то далеко, им кажется, на неисчисленной широте, на неучтенном
меридиане. У них кораллами в кровь сбиты ноги, у них нет ни ружья, ни
удилища, приближается пора муссонов, умирают от неизвестных болезней
кокосовые пальмы. Никакой возможности выжить. Но им кажется: те, кто
любит, уцелеют. Наивные мечты обессиленных жертв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
гуманитарным заменителем ей служила музыка, а позднее - видео, но книг "с
сюжетом", как презрительно их звала, она не читала.
Но однажды, в южном городе, одним из долгих тоскливых вечеров третьей
зимы, выдавшейся неожиданно морозной и мрачной, почти настоящей, а не
слякотной полуосенью, как первые две, она случайно взяла в руки книгу,
которую ей сунули в нагрузку, когда покупала справочник по металловедению.
И зачиталась вдруг...
Непривычное к восприятию информации, поданной в этаком
"беллетризованном" виде, сознание что-то интерпретировало по-своему,
что-то не воспринимало, а что-то пропустило дальше, в под... И
образовалась информационная бомба.
"...приготовься участвовать в карусели погони, карнавале добычи,
Человек. Утром - отчаяние, вечером - психоз, а в промежутке - отчуждение.
Механизм утра безжалостно пристегивает людей к бесконечной ленте
необходимости, днем они попадают в жернова доходов и расходов, и их, как
пешки на доске, передвигает судьба взад-вперед, согласно замыслу, который
им не дано понять, но вечер приносит на крыльях ветра фортепьянные пассажи
и волшебный голубой ключ мечты и надежды, отпирающий любые двери. У
каждого на дню попеременно три обличья: беглец, жертва, охотник. У всех на
дню три желания: спастись, разрушить, добыть. Одно за другим следует
царство тревожных будильников, царство равнодушных звонков, царство
манящих неоновых вывесок. Утро, день, вечер. Когда первые высыпавшие на
небо звезды успокаивают взбаламученное море и неяркие огни на улицах
разбегаются, как косяки рыб, когда пивные преображаются в исповедальни, а
кино - в заповедные места чудодейства, когда те и другие зовут к
обновлению и дуновения надежды согревают пространства жаждущей плоти,
тогда начинают раздвигаться дома, шире и дальше раскидываются проспекты и
кажется, что исполнимы все желания... Царство неоновых вывесок окрашено в
цвета вожделения. Уже прочитаны газеты. Просмотрены программы новостей.
История заснула на ночь. За обрешеченным окнами, в безвкусно обставленных,
обитых мягким квартирах-камерах утихомирились буйные, и последний на дню
самоубийца, едва-едва вскарабкавшись на девяносто четвертый этаж, в
облегчении останавливается на площадке и потом, повременив, начинает
долгий спуск в другой кошмар.
Закружилась карусель погони, разгулялся карнавал добычи. На
Таймс-сквер отпирают клетки, но ранние отчаявшиеся птахи уже там: разогнув
пружинистые прутья, они прокрались в львиные логова и змеиные ямы.
Неудачники пожимают рукоятки игральных автоматов. Разочарованные в любви
прячутся по отдельным кабинетам в барах, сосредоточенно, до бесконечности
фиксируя собственные ощущения. Кто с шампанским, кто с поганым пойлом, они
измеряют давление на дне дурманного моря, но все они - не более чем
китайские кули, которых согнали для освоения азиатских пределов
исчезнувшего моря. Они уже побывали там и снова отправятся туда, потому
что у них международные паспорта, изготовленные из нержавейки и
заполненные на эсперанто. В их карманах бренчат жетоны к турникетам,
которых покамест не изобрели. После женщин - всегда наступает на душу
виски, так было, так есть, так будет. И на ладонях у них вместо линий
судьбы - маршруты недоступных дорог.
Но есть и другие.
По Великой Равнине Детства с бешеной скоростью, от которой на руле
трясутся руки, мчатся, приближаясь к своему последнему Перевалу, мужчина и
женщина. Единственная их защита - неведение: головы двадцать второго
размера и туловища сорок пятого, а из припасов у них - лишь бутылка
дешевого виски. Они едут через легендарный перевал золотоискателей Чилкут,
или по Чизолмовой Скотогонной тропе, на форде-развалюхе. Ночуют под
черными скалами, прикрытые от холода только друг дружкой. Неподалеку
бродит последний бизон - сгорбатившийся, фыркающий, обреченный на
вымирание, но этим двоим, погруженным в блаженный окаменелый сон, не до
него. Это первопроходцы, быть может, именно в них наше спасение, потому
что они не участвуют в карнавале погони за добычей, хотя они тоже ночные
птахи, но пробирающиеся в девственные, неизгаженные приобретениями разума
края... Но тебе, нейтралу, межеумку, только кажется, что они еще свободны
и что рояль еще не переделали в механическое пианино, в саунд-синтезатор,
в музыкальный компьютер. Город - логово стаи одиноких волков и волчиц,
сбившихся в мохнатый клубок в тщетной надежде обрести друг в друге
спасение от холода. Но долго ли сохраняется тепло суровой зимой?.. Когда в
циклонном безвоздушье отчаяния лопаются стекла в окнах, когда постель
продувают студеные ветры, несущие запахи мертвых бизонов и исчезнувших
индейских племен, запахи утренних гудков и боя часов, свидетельствующих о
неудержимом беге времени, предвещающих приближение небытия, - надолго ли
хватит того теплого сладостного дыхания лежащего рядом? А потом, снова в
мертвой постели, ты будешь говорить с тенями тех, кого любил... Тебе,
нейтралу, ничейному человеку на ничейной земле, не надо задумываться над
такими вещами, ибо единственное твое назначение - быть зрячим среди
слепцов. Ты наблюдаешь, как на улицах начинается карнавал погони за
добычей. Но долго ли ты останешься нейтралом, если ты, - такой же,
человек, да... Все города одинаковы в сути своей, засасывающей воронкой
торнадо вбирающие в себя чувства, грезы, надежды, сминающие их в
скрежещущей мясорубке ненависти, страха, голода, порожденных одиночеством.
И чем больше город, тем выше уровень концентрации зла в нем, тем страшнее
в нем жить, тем противоестественнее думать о любви на его улицах... Чем
больше человек ненавидит, тем сильнее отдаляется он от заветной цели -
торжества справедливости и свободы. Кто боится, тот свободен быть не
может. Не сумеет.
...посреди ревущих, островерхих, как акульи зубы, вод Манхэттена
разбросаны атоллы парков, где прячутся влюбленные, одолеваемые иллюзиями.
На них старенькая, немодная одежда, и лунный свет кислотой льется сквозь
порванные головные уборы им на голову. Они в стороне от судоходных путей,
где-то далеко, им кажется, на неисчисленной широте, на неучтенном
меридиане. У них кораллами в кровь сбиты ноги, у них нет ни ружья, ни
удилища, приближается пора муссонов, умирают от неизвестных болезней
кокосовые пальмы. Никакой возможности выжить. Но им кажется: те, кто
любит, уцелеют. Наивные мечты обессиленных жертв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142