Кроме
того, он чувствовал в глубине своего неискушенного и немного
одичавшего сердца, что перед ним человек, заслуживающий,
возможно, глубокой любви и почитания.
Особенно отчетливо ощутил он это, проведя однажды полчаса
наедине с Кнехтом, поджидавшим занятого какими-то делами отца.
Войдя в комнату, он увидел, что гость неподвижно сидит с
полузакрытыми глазами, застывший как статуя, излучая в своей
самопогруженности покой и тишину, так что мальчик невольно стал
ступать неслышно и хотел на цыпочках выскользнуть вон. Но тут
сидящий поднял глаза, дружески его приветствовал, поднялся,
указал на фортепьяно, стоявшее в комнате, и спросил, любит ли
тот музыку.
Да, ответил Тито, но он уже довольно давно не берет уроков
и совсем не упражняется, так как в школе успехи его не блестящи
и учителя порядком донимают его. Но слушать музыку ему всегда
приятно. Кнехт сел за рояль, открыл крышку, убедился, что
инструмент настроен, и сыграл одну часть из "Анданте"
Скарлатти, на которую он на днях положил одно из упражнений
Игры. Потом он остановился, увидел, что мальчик слушает
внимательно и самозабвенно, и начал в доступной форме объяснять
ему, что приблизительно происходит во время такого упражнения в
Игре, разложил музыку на ее компоненты, показал несколько
способов анализа, какие должно при этом применять, а равно и
пути ее переложения в иероглифы Игры. Впервые Тито видел в
Магистре не гостя, не ученую знаменитость, которая действовала
на него подавляюще и потому отталкивала, - он увидел его за
работой, перед ним был человек, владевший очень тонким и точным
искусством и мастерски демонстрировавший перед ним это
искусство, о смысле которого Тито мог пока только догадываться,
но которое, по всей видимости, требует всего человека, полной
его самоотдачи. Вдобавок, мальчика подняло в собственных глазах
то, что его считают достаточно взрослыми сообразительным, чтобы
интересоваться столь сложными материями. Он притих и именно в
эти полчаса начал догадываться, из какого источника проистекают
ясность и невозмутимость этого необычного человека.
Служебная деятельность Кнехта в последнее время была почти
столь же напряженной, как в те многотрудные дни, когда он
только вступил на свой пост. Для него было делом чести оставить
вверенное ему ведомство в образцовом порядке. Этого он достиг,
зато не достиг второй цели, которую преследовал, а именно: не
сумел доказать, что без него можно обойтись или его легко
заменить. Так и бывает с нашими высшими должностными лицами:
Магистр парит где-то наверху, над сложным многообразием своих
обязанностей, чуть ли не как простое украшение, как чистый
символ; он неожиданно появляется и также неожиданно исчезает,
легко, будто любезный гость, скажет словечко-другое, согласно
кивнет, жестом намекнет на данное поручение, и уже его нет, уже
он у соседей; он играет на своем служебном аппарате, как
музыкант на инструменте, по видимости не тратит ни сил, ни
раздумий, однако же все идет как по маслу. Но каждый человек в
его аппарате знает, как трудно заменить Магистра, когда он
уезжает или болен, хотя бы на один день или на несколько часов!
За то время, пока Кнехт еще раз осматривал и проверял свое
маленькое царство, Vicus lusorum, и особенно много пекся о том,
чтобы подвести свою "тень" к задаче - в ближайшее время
полностью заменить его, он понял, что внутренне уже освободился
и отошел от всего, что его не преисполняет более счастьем и не
держит в плену прелесть их идеально продуманного маленького
мирка. Он смотрел на Вальдцель и на свое магистерство как на
нечто, уже лежащее позади, как на сферу, через которую он уже
перешагнул, которая много ему дала и многому научила, но уже не
вливает в него больше новых сил и не побуждает к новым
свершениям. Кроме того, во время: этого постепенного
освобождения и прощения ему становилось все ясней, что
подлинной причиной его отчужденности и желания уйти отсюда было
не предвидение грозящих Касталии опасностей, не забота о ее
будущем, а лишь то, что часть его существа, его сердца, его
души оставалась пустой, незанятой и вдруг предъявила свои права
и пожелала их осуществить.
Он еще раз основательно проштудировал устав и статуты
Ордена и окончательно уверился, что его уход из Провинции, по
существу, не так труден, не так невозможен, как он представлял
себе вначале. Он был вправе, по велению совести, оставить свой
пост, а также выйти из Ордена, ибо обет давался им отнюдь не на
всю жизнь, хотя члены Ордена очень редко, а члены высшего
руководства ни разу не пользовались этим правом. Нет, не
строгость закона делала этот шаг столь трудным, а сам
иерархический дух Ордена, верность и преданность ему, жившая в
собственном сердце Иозефа Кнехта. Конечно, он не собирался
бежать тайком, он готовил обстоятельное прошение с целью
добиться свободы, ведь наивное дитя Тегуляриус, сочиняя его,
дописался до мозолей на пальцах. Но Кнехт не верил в успех этой
просьбы. Его будут уговаривать, предостерегать, возможно,
предложат отпуск для отдыха, в Мариафельсе, например, где
недавно скончался отец Иаков{2_6_06}, или в Риме. Но отпустить
его не захотят, это становилось ему все более и более ясным.
Отпустить его значило бы поступить наперекор всем традициям
Ордена. Согласившись на это, Верховная Коллегия тем самым
признала бы, что желание Кнехта законно, она признала бы, что
жизнь в Касталии, и притом на столь высоком посту, может при
известных условиях опостылеть человеку и стать для него
отречением и пленом.
ПОСЛАНИЕ
Рассказ наш близится к концу. Как мы уже предупреждали,
наши сведения об этом конце отрывочны и носят скорей характер
саги, нежели исторического отчета. Нам приходится, однако, этим
довольствоваться. Тем приятнее для нас, что мы можем дополнить
эту - предпоследнюю - главу жизнеописания Кнехта подлинным
документом, а именно - пространным посланием, в котором
Магистр Игры сам излагает Коллегии побудительные причины
принятого им решения и просит освободить его от занимаемого
поста.
Следует оговориться, что Кнехт, как мы давно знаем, не
только изверился в успехе своего с таким тщанием
подготовленного послания, но даже, когда его "прошенье" было
почти готово, охотнее всего не стал бы его вообще дописывать и
подавать. С ним случилось то, что случается со всеми людьми,
пользующимися прирожденной и поначалу неосознанной властью над
окружающими:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
того, он чувствовал в глубине своего неискушенного и немного
одичавшего сердца, что перед ним человек, заслуживающий,
возможно, глубокой любви и почитания.
Особенно отчетливо ощутил он это, проведя однажды полчаса
наедине с Кнехтом, поджидавшим занятого какими-то делами отца.
Войдя в комнату, он увидел, что гость неподвижно сидит с
полузакрытыми глазами, застывший как статуя, излучая в своей
самопогруженности покой и тишину, так что мальчик невольно стал
ступать неслышно и хотел на цыпочках выскользнуть вон. Но тут
сидящий поднял глаза, дружески его приветствовал, поднялся,
указал на фортепьяно, стоявшее в комнате, и спросил, любит ли
тот музыку.
Да, ответил Тито, но он уже довольно давно не берет уроков
и совсем не упражняется, так как в школе успехи его не блестящи
и учителя порядком донимают его. Но слушать музыку ему всегда
приятно. Кнехт сел за рояль, открыл крышку, убедился, что
инструмент настроен, и сыграл одну часть из "Анданте"
Скарлатти, на которую он на днях положил одно из упражнений
Игры. Потом он остановился, увидел, что мальчик слушает
внимательно и самозабвенно, и начал в доступной форме объяснять
ему, что приблизительно происходит во время такого упражнения в
Игре, разложил музыку на ее компоненты, показал несколько
способов анализа, какие должно при этом применять, а равно и
пути ее переложения в иероглифы Игры. Впервые Тито видел в
Магистре не гостя, не ученую знаменитость, которая действовала
на него подавляюще и потому отталкивала, - он увидел его за
работой, перед ним был человек, владевший очень тонким и точным
искусством и мастерски демонстрировавший перед ним это
искусство, о смысле которого Тито мог пока только догадываться,
но которое, по всей видимости, требует всего человека, полной
его самоотдачи. Вдобавок, мальчика подняло в собственных глазах
то, что его считают достаточно взрослыми сообразительным, чтобы
интересоваться столь сложными материями. Он притих и именно в
эти полчаса начал догадываться, из какого источника проистекают
ясность и невозмутимость этого необычного человека.
Служебная деятельность Кнехта в последнее время была почти
столь же напряженной, как в те многотрудные дни, когда он
только вступил на свой пост. Для него было делом чести оставить
вверенное ему ведомство в образцовом порядке. Этого он достиг,
зато не достиг второй цели, которую преследовал, а именно: не
сумел доказать, что без него можно обойтись или его легко
заменить. Так и бывает с нашими высшими должностными лицами:
Магистр парит где-то наверху, над сложным многообразием своих
обязанностей, чуть ли не как простое украшение, как чистый
символ; он неожиданно появляется и также неожиданно исчезает,
легко, будто любезный гость, скажет словечко-другое, согласно
кивнет, жестом намекнет на данное поручение, и уже его нет, уже
он у соседей; он играет на своем служебном аппарате, как
музыкант на инструменте, по видимости не тратит ни сил, ни
раздумий, однако же все идет как по маслу. Но каждый человек в
его аппарате знает, как трудно заменить Магистра, когда он
уезжает или болен, хотя бы на один день или на несколько часов!
За то время, пока Кнехт еще раз осматривал и проверял свое
маленькое царство, Vicus lusorum, и особенно много пекся о том,
чтобы подвести свою "тень" к задаче - в ближайшее время
полностью заменить его, он понял, что внутренне уже освободился
и отошел от всего, что его не преисполняет более счастьем и не
держит в плену прелесть их идеально продуманного маленького
мирка. Он смотрел на Вальдцель и на свое магистерство как на
нечто, уже лежащее позади, как на сферу, через которую он уже
перешагнул, которая много ему дала и многому научила, но уже не
вливает в него больше новых сил и не побуждает к новым
свершениям. Кроме того, во время: этого постепенного
освобождения и прощения ему становилось все ясней, что
подлинной причиной его отчужденности и желания уйти отсюда было
не предвидение грозящих Касталии опасностей, не забота о ее
будущем, а лишь то, что часть его существа, его сердца, его
души оставалась пустой, незанятой и вдруг предъявила свои права
и пожелала их осуществить.
Он еще раз основательно проштудировал устав и статуты
Ордена и окончательно уверился, что его уход из Провинции, по
существу, не так труден, не так невозможен, как он представлял
себе вначале. Он был вправе, по велению совести, оставить свой
пост, а также выйти из Ордена, ибо обет давался им отнюдь не на
всю жизнь, хотя члены Ордена очень редко, а члены высшего
руководства ни разу не пользовались этим правом. Нет, не
строгость закона делала этот шаг столь трудным, а сам
иерархический дух Ордена, верность и преданность ему, жившая в
собственном сердце Иозефа Кнехта. Конечно, он не собирался
бежать тайком, он готовил обстоятельное прошение с целью
добиться свободы, ведь наивное дитя Тегуляриус, сочиняя его,
дописался до мозолей на пальцах. Но Кнехт не верил в успех этой
просьбы. Его будут уговаривать, предостерегать, возможно,
предложат отпуск для отдыха, в Мариафельсе, например, где
недавно скончался отец Иаков{2_6_06}, или в Риме. Но отпустить
его не захотят, это становилось ему все более и более ясным.
Отпустить его значило бы поступить наперекор всем традициям
Ордена. Согласившись на это, Верховная Коллегия тем самым
признала бы, что желание Кнехта законно, она признала бы, что
жизнь в Касталии, и притом на столь высоком посту, может при
известных условиях опостылеть человеку и стать для него
отречением и пленом.
ПОСЛАНИЕ
Рассказ наш близится к концу. Как мы уже предупреждали,
наши сведения об этом конце отрывочны и носят скорей характер
саги, нежели исторического отчета. Нам приходится, однако, этим
довольствоваться. Тем приятнее для нас, что мы можем дополнить
эту - предпоследнюю - главу жизнеописания Кнехта подлинным
документом, а именно - пространным посланием, в котором
Магистр Игры сам излагает Коллегии побудительные причины
принятого им решения и просит освободить его от занимаемого
поста.
Следует оговориться, что Кнехт, как мы давно знаем, не
только изверился в успехе своего с таким тщанием
подготовленного послания, но даже, когда его "прошенье" было
почти готово, охотнее всего не стал бы его вообще дописывать и
подавать. С ним случилось то, что случается со всеми людьми,
пользующимися прирожденной и поначалу неосознанной властью над
окружающими:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181