Впрочем, нового
члена Ордена так сразу не отпустили в Мариафельс;
предварительно его на три недели упрятали в "полицию". Так
студенты называли один из небольших отделав Воспитательной
Коллегии, который следовало бы определить как его политическое
отделение или министерство внешних сношений, если бы это не
звучало чересчур уж громко для дела столь малого масштаба.
Здесь Кнехту преподали правила поведения члена Ордена в миру, и
чуть не каждый день господин Дюбуа, начальник этого отдела,
целый час сам уделял Иозефу. Этому добросовестному человеку
показалось сомнительным избрание столь неопытного и вовсе не
знающего свет юноши для такого поручения; он и не утаивал, что
скептически относится к решению Магистра Игры и потому прилагал
удвоенные усилия к тому, чтобы самым вежливым образом указать
юному члену Ордена на опасности внешнего мира и на способы их
преодоления. Отеческая забота господина Дюбуа, чистота его
помыслов так счастливо сочетались с желанием молодого человека
почерпнуть у него как можно больше, что в конце концов,
учитель, вводя ученика в правила общения с чуждым ему миром,
полюбил его, проникся к нему доверием и, вполне успокоившись,
отпустил Иозефа выполнять ответственную миссию. Скорей по
благорасположению, нежели руководясь политическим расчетом, он
решил доверить ему, уже от своего имени, еще одно поручение.
Господин Дюбуа, будучи одним из немногих "политиков" Касталии,
входил в ту очень небольшую группу чиновников, мысли и трудны
которых в основном были посвящены государственно-правовому и
экономическому положению Касталии, ее отношениям с внешним
миром и ее зависимости от него. Большинство касталийцев,
чиновники в не меньшей мере, чем ученые и студенты,
воспринимали свою Педагогическую провинцию как некий вечный и
стабильный мир, о котором они, разумеется, знали, что он не
всегда существовал, что и он когда-то родился, и родился в
эпоху тягчайшей нужды, что за него велись ожесточенные бои, и
он возник в конце воинственной эпохи столь же из
героико-аскетического самосознания и самоопределения людей
духа, сколь и из глубокой потребности измученных,
обескровленных народов в упорядоченности, в нормах, в разуме,
законе и мере. Это они понимали, понимали они также функцию и
назначение всех подобных Орденов и Провинций на земле: отказ от
власти, от погони за ней, но зато сохранение и обеспечение
постоянства и долговечности духовных основ всех мер и законов.
И все же касталийцы не знали, что такой порядок вещей вовсе не
был само собой разумеющимся, что предпосылка его -
определенная гармония между миром и духом, нарушить которую так
легко и так возможно; что всемирная история в целом отнюдь не
стремится к желаемому, разумному и прекрасному, не способствует
им, а в лучшем случае время от времени терпит их в виде
исключения. Глубинная, скрытая проблематичность самого их
касталийского существования не осознавалась почти никем из
касталийцев, это было, так сказать, делом вышеназванных
немногих политических умов, одним из которых и являлся господин
Дюбуа. Именно у него, завоевав доверие, Кнехт почерпнул первые
общие сведения о политических основах Касталии, поначалу
показавшиеся ему скорее отталкивающими и неинтересными, как и
большинству его братьев по Ордену, но вдруг заставившие
вспомнить когда-то оброненное Дезиньори замечание об опасности,
нависшей над Провинцией, а вместе и, казалось бы, давно забытый
и преодоленный горький привкус юношеских споров с Плинио, после
чего все неожиданно приобрело чрезвычайную важность и
превратилось в очередную ступень на его пути к пробуждению. В
конце последней встречи Дюбуа сказал:
- Думаю, что могу теперь отпустить тебя. Строго
придерживайся порученного тебе досточтимым нашим Магистром Игры
и не менее строго тех правил поведения, которые мы преподали
тебе здесь. Мне доставило некоторое удовольствие оказать тебе
помощь; ты сам убедишься, что три недели, которые мы продержали
тебя здесь, прошли не без пользы. И если у тебя появится
желание выразить свое удовлетворение нашей информацией и нашим
знакомством, то я укажу тебе к тому путь. Ты отправляешься в
бенедиктинский монастырь и, проведя там некоторое время,
возможно, заслужишь доверие святых отцов. По всей вероятности,
тебе в кругу этих уважаемых господ и их гостей доведется
услышать политические разговоры, и ты легко поймешь, каковы их
политические настроения. Если при случае ты сообщишь мне о них,
я буду тебе признателен. Пойми меня правильно: ты никоим
образом не должен смотреть на себя как на некое подобие шпиона
или злоупотреблять доверием, которое окажут тебе
patres{2_4_01}. Ты не должен посылать мне ни единого сообщения,
которое обременило бы твою совесть. А что подобную информацию
мы принимаем к сведению и используем только в интересах Ордена
и Касталии, за это я тебе ручаюсь. Ведь подлинными политиками
нас не назовешь, у нас нет никакой власти, однако и мы должны
считаться с тем миром, который в нас нуждается или нас терпит.
При известных обстоятельствах для нас могло бы представлять
интерес сообщение, например, о том, что некий государственный
деятель посещал монастырь, что говорят о болезни папы, что в
список будущих кардиналов включены новые имена. Мы не зависим
от твоей информации, у нас имеются и другие источники, но
приобрести еще один, хотя бы небольшой, нам не повредит. А
теперь ступай, я истребую от тебя сегодня же решительного
ответа на мое предложение. Сейчас ни о чем другом не думай,
кроме возложенной на тебя миссии, и не осрами нас перед святыми
отцами. Итак, в добрый путь!
В "Книге перемен", которую Кнехт запросил перед отъездом,
предварительно проделав всю церемонию со стеблями
тысячелистника, он натолкнулся на иероглиф "Лю", означавший
"Странник", и на суждение "От малого к удаче. Страннику
благотворна настойчивость". Он отыскал шестерку на втором
месте, открыл толкование и прочел:
Странник приходит в приют,
Все его достояние при нем.
Молодой служка домогается его внимания.
Прощание не было ничем омрачено, лишь последний разговор с
Тегуляриусом оказался тяжким испытанием для обоих. Фриц силой
поборол себя и словно застыл, облачившись в ледяной панцирь: с
уходом друга он терял лучшее, что у него было. Характер Кнехта
не допускал столь страстной и исключительной привязанности к
одному-единственному другу, на худой конец он мог обойтись и
вовсе без друга, не колеблясь направить тепло своих чувств на
новые объекты и новых людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
члена Ордена так сразу не отпустили в Мариафельс;
предварительно его на три недели упрятали в "полицию". Так
студенты называли один из небольших отделав Воспитательной
Коллегии, который следовало бы определить как его политическое
отделение или министерство внешних сношений, если бы это не
звучало чересчур уж громко для дела столь малого масштаба.
Здесь Кнехту преподали правила поведения члена Ордена в миру, и
чуть не каждый день господин Дюбуа, начальник этого отдела,
целый час сам уделял Иозефу. Этому добросовестному человеку
показалось сомнительным избрание столь неопытного и вовсе не
знающего свет юноши для такого поручения; он и не утаивал, что
скептически относится к решению Магистра Игры и потому прилагал
удвоенные усилия к тому, чтобы самым вежливым образом указать
юному члену Ордена на опасности внешнего мира и на способы их
преодоления. Отеческая забота господина Дюбуа, чистота его
помыслов так счастливо сочетались с желанием молодого человека
почерпнуть у него как можно больше, что в конце концов,
учитель, вводя ученика в правила общения с чуждым ему миром,
полюбил его, проникся к нему доверием и, вполне успокоившись,
отпустил Иозефа выполнять ответственную миссию. Скорей по
благорасположению, нежели руководясь политическим расчетом, он
решил доверить ему, уже от своего имени, еще одно поручение.
Господин Дюбуа, будучи одним из немногих "политиков" Касталии,
входил в ту очень небольшую группу чиновников, мысли и трудны
которых в основном были посвящены государственно-правовому и
экономическому положению Касталии, ее отношениям с внешним
миром и ее зависимости от него. Большинство касталийцев,
чиновники в не меньшей мере, чем ученые и студенты,
воспринимали свою Педагогическую провинцию как некий вечный и
стабильный мир, о котором они, разумеется, знали, что он не
всегда существовал, что и он когда-то родился, и родился в
эпоху тягчайшей нужды, что за него велись ожесточенные бои, и
он возник в конце воинственной эпохи столь же из
героико-аскетического самосознания и самоопределения людей
духа, сколь и из глубокой потребности измученных,
обескровленных народов в упорядоченности, в нормах, в разуме,
законе и мере. Это они понимали, понимали они также функцию и
назначение всех подобных Орденов и Провинций на земле: отказ от
власти, от погони за ней, но зато сохранение и обеспечение
постоянства и долговечности духовных основ всех мер и законов.
И все же касталийцы не знали, что такой порядок вещей вовсе не
был само собой разумеющимся, что предпосылка его -
определенная гармония между миром и духом, нарушить которую так
легко и так возможно; что всемирная история в целом отнюдь не
стремится к желаемому, разумному и прекрасному, не способствует
им, а в лучшем случае время от времени терпит их в виде
исключения. Глубинная, скрытая проблематичность самого их
касталийского существования не осознавалась почти никем из
касталийцев, это было, так сказать, делом вышеназванных
немногих политических умов, одним из которых и являлся господин
Дюбуа. Именно у него, завоевав доверие, Кнехт почерпнул первые
общие сведения о политических основах Касталии, поначалу
показавшиеся ему скорее отталкивающими и неинтересными, как и
большинству его братьев по Ордену, но вдруг заставившие
вспомнить когда-то оброненное Дезиньори замечание об опасности,
нависшей над Провинцией, а вместе и, казалось бы, давно забытый
и преодоленный горький привкус юношеских споров с Плинио, после
чего все неожиданно приобрело чрезвычайную важность и
превратилось в очередную ступень на его пути к пробуждению. В
конце последней встречи Дюбуа сказал:
- Думаю, что могу теперь отпустить тебя. Строго
придерживайся порученного тебе досточтимым нашим Магистром Игры
и не менее строго тех правил поведения, которые мы преподали
тебе здесь. Мне доставило некоторое удовольствие оказать тебе
помощь; ты сам убедишься, что три недели, которые мы продержали
тебя здесь, прошли не без пользы. И если у тебя появится
желание выразить свое удовлетворение нашей информацией и нашим
знакомством, то я укажу тебе к тому путь. Ты отправляешься в
бенедиктинский монастырь и, проведя там некоторое время,
возможно, заслужишь доверие святых отцов. По всей вероятности,
тебе в кругу этих уважаемых господ и их гостей доведется
услышать политические разговоры, и ты легко поймешь, каковы их
политические настроения. Если при случае ты сообщишь мне о них,
я буду тебе признателен. Пойми меня правильно: ты никоим
образом не должен смотреть на себя как на некое подобие шпиона
или злоупотреблять доверием, которое окажут тебе
patres{2_4_01}. Ты не должен посылать мне ни единого сообщения,
которое обременило бы твою совесть. А что подобную информацию
мы принимаем к сведению и используем только в интересах Ордена
и Касталии, за это я тебе ручаюсь. Ведь подлинными политиками
нас не назовешь, у нас нет никакой власти, однако и мы должны
считаться с тем миром, который в нас нуждается или нас терпит.
При известных обстоятельствах для нас могло бы представлять
интерес сообщение, например, о том, что некий государственный
деятель посещал монастырь, что говорят о болезни папы, что в
список будущих кардиналов включены новые имена. Мы не зависим
от твоей информации, у нас имеются и другие источники, но
приобрести еще один, хотя бы небольшой, нам не повредит. А
теперь ступай, я истребую от тебя сегодня же решительного
ответа на мое предложение. Сейчас ни о чем другом не думай,
кроме возложенной на тебя миссии, и не осрами нас перед святыми
отцами. Итак, в добрый путь!
В "Книге перемен", которую Кнехт запросил перед отъездом,
предварительно проделав всю церемонию со стеблями
тысячелистника, он натолкнулся на иероглиф "Лю", означавший
"Странник", и на суждение "От малого к удаче. Страннику
благотворна настойчивость". Он отыскал шестерку на втором
месте, открыл толкование и прочел:
Странник приходит в приют,
Все его достояние при нем.
Молодой служка домогается его внимания.
Прощание не было ничем омрачено, лишь последний разговор с
Тегуляриусом оказался тяжким испытанием для обоих. Фриц силой
поборол себя и словно застыл, облачившись в ледяной панцирь: с
уходом друга он терял лучшее, что у него было. Характер Кнехта
не допускал столь страстной и исключительной привязанности к
одному-единственному другу, на худой конец он мог обойтись и
вовсе без друга, не колеблясь направить тепло своих чувств на
новые объекты и новых людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181