Труд этот был
задуман как первая часть "Истории произношения латыни от XII до
XVI веков", однако, несмотря на объем в тысячу рукописных
страниц, остался фрагментом и никем не был продолжен. Вполне
понятно, что по поводу ученых занятий подобного рода в ходу
было немало острых словечек, однако же подлинная ценность
подобных занятий для будущего науки и для всего народа не
поддается учету. Ведь сама наука, так же как в былые времена
искусство, нуждается, так сказать, в просторном пастбище, и
бывает, например, что исследователь какой-нибудь темы, которой
никто, кроме его, не интересуется, накапливает знания, могущие
сослужить его коллегам-современникам хорошую службу, подобно
некоему словарю или архиву. В той мере, в какой это было
возможно, такие труды даже печатались. Ученым предоставлялась
почти полная свобода как для занятий, так и для игр, и никому
не казалось предосудительным, например, что некоторые работы
явно не приносили никакой непосредственной пользы народу и
обществу, более того, должны были казаться профанам
расточительной забавой. Не один из этих ученых особенностями
своих занятий вызывал улыбку, однако никто никогда не порицал
этих людей и не лишал привилегий. То, что народ уважал, а не
только терпел это ученое Братство, хотя немало потешался над
ним, было связано с теми жертвами, которые оно приносило во имя
своей духовной свободы. В такой жизни было много приятного:
ученые всегда имели хлеб насущный, одежду, кров; в их
распоряжении были отличные библиотеки, всевозможные коллекции и
лаборатории, но зато они раз и навсегда отказались от жизни в
достатке, от брака и семьи и, подобно монашескому братству,
полностью выключились из общей конкуренции, которой жил мир.
Они не знали собственности, титулов и наград, а что касается
материальных благ - обязаны были довольствоваться чрезвычайно
простой и скромной жизнью. Пожелай кто-нибудь посвятить себя
расшифровке одной-единственной старинной надписи - его никто
не стал бы удерживать, напротив, ему бы всячески помогали; но
если бы он вздумал претендовать на широкий образ жизни,
изысканную одежду, богатство и почести, то тотчас натолкнулся
бы на строжайшие запреты. Тот, кто не в силах был умерить
подобные аппетиты, обычно еще в молодые годы возвращался в
"мир", делался учителем на жалованье или давал частные уроки,
посвящал себя журналистике или вступал в брак и вообще
устраивался по своему усмотрению.
Когда для Иозефа Кнехта настала пора расставания с
Берольфингеном, на вокзал проводил его только учитель музыки.
Прощание с ним причинило некоторую боль, а когда вдали скрылся
побеленный фронтон старинного замка с уступчатой крышей, сердце
Иозефа сжалось от чувства одиночества и неуверенности. Другие
ученики отправляются в подобную поездку, исполненные куда более
сильных чувств, оробев и в слезах. Но Иозеф всей душой был уже
там и потому отъезд перенес сравнительно легко. Да и само
путешествие длилось недолго.
Его направили в школу Эшгольц. Снимки этой школы он не раз
видел в кабинете ректора. Эшгольц был самый большой и самый
молодой школьный городок Касталии, здания все современные,
поблизости никаких городов, только небольшая деревушка,
утопающая в зелени, за ней широко, ровно и приветливо
раскинулся прямоугольник учебных и жилых корпусов, в середине
которого, расположенные как пятерка на игральной кости, росли
пять мамонтовых деревьев, вздымая высоко в небо свои
темно-зеленые конусообразные кроны. На обширной площади были
разбиты газоны, чередовавшиеся с площадками, посыпанными
песком; там же виднелись два плавательных бассейна с проточной
водой, к которым сбегали широкие, низкие ступени. У входа на
эту залитую солнцем площадь стоял учебный корпус -
единственное высокое строение с двумя флигелями, каждый из
которых имел свой портик с пятью колоннами. Все остальные
здания, с трех сторон сплошным полукольцом окружавшие площадку,
были похожи одно на другое - низкие, плоские, без всяких
украшений. У каждого корпуса виднелись крылечки, беседки с
несколькими ступеньками, и почти во всех беседках стояли горшки
с цветами.
По касталийскому обычаю, приезжего встретил не школьный
служитель, и никто не повел его к ректору или в учительскую;
его встретил один из школяров, рослый, красивый юноша, одетый в
костюм из голубого полотна, на несколько лет старше Иозефа,
который протянул ему руку и сказал:
- Я Оскар, старший в корпусе "Эллада", где ты будешь
жить, и мне поручено приветствовать тебя и познакомить с нашими
порядками. В школе тебя ждут только завтра, у нас есть время
осмотреться, ты быстро привыкнешь. Причем прошу тебя, первое
время, пока ты еще не прижился, считать меня своим другом и
наставником, если хочешь, даже защитником, на случай, если
кто-нибудь из товарищей вздумает тебя обидеть. Ведь некоторые
считают нужным немного помучить новичка. Ничего страшного, это
я могу тебе обещать. А теперь я для начала отведу тебя в
"Элладу", сразу и посмотришь, где будешь жить.
В такой, ставшей традиционной, манере Оскар, назначенный
советом корпуса в наставники Иозефу, приветствовал новичка,
стараясь отлично выполнить данное ему поручение. Обычно
подобная роль импонирует старшеклассникам, а уж если
пятнадцатилетний юноша постарается завоевать расположение
тринадцатилетнего доверительным обращением и
покровительственным тоном, ему это, как правило, удается. С
Иозефом в первые дни наставник обращался как с дорогим гостем,
который, если ему уже завтра пришлось бы уехать, должен был
увезти с собой прекрасное впечатление о доме, где он гостил, и
о его хозяине.
Прежде всего Иозефу показали спальню, где, кроме него,
размещались еще два мальчика, угостили его сухарями и стаканом
фруктового сока, провели по всему дому "Эллада" - одному из
жилых корпусов большого прямоугольника. Показали, где в душевых
должно висеть его полотенце, и в каком углу ставить горшки с
цветами, если он пожелает их разводить; затем еще до
наступления темноты сводили в прачечную к кастеляну, где
примерили и отобрали для него костюм из голубого полотна. Иозеф
и впрямь почувствовал себя хорошо в Эшгольце и охотно принял
предложенный ему Оскаром тон; в его поведении почти незаметно
было робости, хотя он и смотрел на своего юного наставника,
давно уже прижившегося в Касталии, как на полубога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
задуман как первая часть "Истории произношения латыни от XII до
XVI веков", однако, несмотря на объем в тысячу рукописных
страниц, остался фрагментом и никем не был продолжен. Вполне
понятно, что по поводу ученых занятий подобного рода в ходу
было немало острых словечек, однако же подлинная ценность
подобных занятий для будущего науки и для всего народа не
поддается учету. Ведь сама наука, так же как в былые времена
искусство, нуждается, так сказать, в просторном пастбище, и
бывает, например, что исследователь какой-нибудь темы, которой
никто, кроме его, не интересуется, накапливает знания, могущие
сослужить его коллегам-современникам хорошую службу, подобно
некоему словарю или архиву. В той мере, в какой это было
возможно, такие труды даже печатались. Ученым предоставлялась
почти полная свобода как для занятий, так и для игр, и никому
не казалось предосудительным, например, что некоторые работы
явно не приносили никакой непосредственной пользы народу и
обществу, более того, должны были казаться профанам
расточительной забавой. Не один из этих ученых особенностями
своих занятий вызывал улыбку, однако никто никогда не порицал
этих людей и не лишал привилегий. То, что народ уважал, а не
только терпел это ученое Братство, хотя немало потешался над
ним, было связано с теми жертвами, которые оно приносило во имя
своей духовной свободы. В такой жизни было много приятного:
ученые всегда имели хлеб насущный, одежду, кров; в их
распоряжении были отличные библиотеки, всевозможные коллекции и
лаборатории, но зато они раз и навсегда отказались от жизни в
достатке, от брака и семьи и, подобно монашескому братству,
полностью выключились из общей конкуренции, которой жил мир.
Они не знали собственности, титулов и наград, а что касается
материальных благ - обязаны были довольствоваться чрезвычайно
простой и скромной жизнью. Пожелай кто-нибудь посвятить себя
расшифровке одной-единственной старинной надписи - его никто
не стал бы удерживать, напротив, ему бы всячески помогали; но
если бы он вздумал претендовать на широкий образ жизни,
изысканную одежду, богатство и почести, то тотчас натолкнулся
бы на строжайшие запреты. Тот, кто не в силах был умерить
подобные аппетиты, обычно еще в молодые годы возвращался в
"мир", делался учителем на жалованье или давал частные уроки,
посвящал себя журналистике или вступал в брак и вообще
устраивался по своему усмотрению.
Когда для Иозефа Кнехта настала пора расставания с
Берольфингеном, на вокзал проводил его только учитель музыки.
Прощание с ним причинило некоторую боль, а когда вдали скрылся
побеленный фронтон старинного замка с уступчатой крышей, сердце
Иозефа сжалось от чувства одиночества и неуверенности. Другие
ученики отправляются в подобную поездку, исполненные куда более
сильных чувств, оробев и в слезах. Но Иозеф всей душой был уже
там и потому отъезд перенес сравнительно легко. Да и само
путешествие длилось недолго.
Его направили в школу Эшгольц. Снимки этой школы он не раз
видел в кабинете ректора. Эшгольц был самый большой и самый
молодой школьный городок Касталии, здания все современные,
поблизости никаких городов, только небольшая деревушка,
утопающая в зелени, за ней широко, ровно и приветливо
раскинулся прямоугольник учебных и жилых корпусов, в середине
которого, расположенные как пятерка на игральной кости, росли
пять мамонтовых деревьев, вздымая высоко в небо свои
темно-зеленые конусообразные кроны. На обширной площади были
разбиты газоны, чередовавшиеся с площадками, посыпанными
песком; там же виднелись два плавательных бассейна с проточной
водой, к которым сбегали широкие, низкие ступени. У входа на
эту залитую солнцем площадь стоял учебный корпус -
единственное высокое строение с двумя флигелями, каждый из
которых имел свой портик с пятью колоннами. Все остальные
здания, с трех сторон сплошным полукольцом окружавшие площадку,
были похожи одно на другое - низкие, плоские, без всяких
украшений. У каждого корпуса виднелись крылечки, беседки с
несколькими ступеньками, и почти во всех беседках стояли горшки
с цветами.
По касталийскому обычаю, приезжего встретил не школьный
служитель, и никто не повел его к ректору или в учительскую;
его встретил один из школяров, рослый, красивый юноша, одетый в
костюм из голубого полотна, на несколько лет старше Иозефа,
который протянул ему руку и сказал:
- Я Оскар, старший в корпусе "Эллада", где ты будешь
жить, и мне поручено приветствовать тебя и познакомить с нашими
порядками. В школе тебя ждут только завтра, у нас есть время
осмотреться, ты быстро привыкнешь. Причем прошу тебя, первое
время, пока ты еще не прижился, считать меня своим другом и
наставником, если хочешь, даже защитником, на случай, если
кто-нибудь из товарищей вздумает тебя обидеть. Ведь некоторые
считают нужным немного помучить новичка. Ничего страшного, это
я могу тебе обещать. А теперь я для начала отведу тебя в
"Элладу", сразу и посмотришь, где будешь жить.
В такой, ставшей традиционной, манере Оскар, назначенный
советом корпуса в наставники Иозефу, приветствовал новичка,
стараясь отлично выполнить данное ему поручение. Обычно
подобная роль импонирует старшеклассникам, а уж если
пятнадцатилетний юноша постарается завоевать расположение
тринадцатилетнего доверительным обращением и
покровительственным тоном, ему это, как правило, удается. С
Иозефом в первые дни наставник обращался как с дорогим гостем,
который, если ему уже завтра пришлось бы уехать, должен был
увезти с собой прекрасное впечатление о доме, где он гостил, и
о его хозяине.
Прежде всего Иозефу показали спальню, где, кроме него,
размещались еще два мальчика, угостили его сухарями и стаканом
фруктового сока, провели по всему дому "Эллада" - одному из
жилых корпусов большого прямоугольника. Показали, где в душевых
должно висеть его полотенце, и в каком углу ставить горшки с
цветами, если он пожелает их разводить; затем еще до
наступления темноты сводили в прачечную к кастеляну, где
примерили и отобрали для него костюм из голубого полотна. Иозеф
и впрямь почувствовал себя хорошо в Эшгольце и охотно принял
предложенный ему Оскаром тон; в его поведении почти незаметно
было робости, хотя он и смотрел на своего юного наставника,
давно уже прижившегося в Касталии, как на полубога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181