Мне хотелось бы предупредить возможное
разочарование, к тому же я не хочу, чтобы между нами возникли
какие-нибудь неясности, а потому позвольте мне, старому
практику, задать один вопрос: сколь меня ни радует ваше
пребывание в нашей любезной обители, оно, конечно, не раз
приводило меня в недоумение. До недавнего времени, короче, до
вашего отпуска, я полагал, что цель и смысл вашего присутствия
здесь для вас самих по меньшей мере не вполне ясны. Справедливы
ли мои наблюдения? Кнехт подтвердил, и отец Иаков продолжал: -
Отлично. Но после вашего возвращения из отпуска произошли
перемены. Вас более не мучают ни мысли, ни заботы о цели вашего
приезда сюда, вы ее уже знаете. Так это? Отлично.
Следовательно, я на верном пути. По всей вероятности, и мои
догадки о цели вашего пребывания здесь также верны. Вы
выполняете дипломатическое поручение, и касается оно не
монастыря и не нашего настоятеля, оно касается меня... Теперь
вы видите, что от вашей тайны уже мало что осталось. Дабы
полностью прояснить положение, я советую вам сообщить мне до
конца все остальное. Итак, каково ваше поручение?
Кнехт вскочил и в замешательстве, в смущении, почти в
отчаянии стоял перед стариком. Затем он воскликнул:
- Вы правы! Впрочем, облегчив мое положение, вы в то же
время пристыдили меня, опередив в моих намерениях. С некоторых
пор я ломаю себе голову над тем, каким образом сообщить нашим
отношениям ту ясность, которой вы только что столь быстро
добились. К счастью, моя просьба о помощи и ваше согласие
ввести меня в вашу науку последовали до моего отпуска, а то
ведь и впрямь могло показаться, что это всего лишь
дипломатическая уловка с моей стороны и наши совместные занятия
- только предлог. Старик дружески успокоил его: - Моей
единственной целью было помочь нам обоим выйти из
затруднительного положения. Чистота ваших намерений не
нуждается в доказательствах. Если я опередил вас и не сделал
ничего такого, что не было бы желательным и для вас, то, стало
быть, все в порядке.
О характере данного Кнехту поручения, которое теперь тут
же было раскрыто, отец Иаков заметил: - Ваши касталийские
господа являют собой хотя и не слишком гениальных, однако же
вполне сносных дипломатов, и притом удача на их стороне. О
вашем поручении я должен не спеша поразмыслить, и мой выбор
будет отчасти зависеть от того, в какой мере вам удастся ввести
меня в миркасталийских установлений и идей, да еще сделать их
для меня приемлемыми. Спешить мы не будем.
Видя, что Кнехт все еще не вполне пришел в себя, он С
резким смешком прибавил:
- Если угодно, можете усмотреть в моем поведении и особый
род урока. Мы с вами два дипломата, а каждая встреча таковых
есть борьба, хотя бы и в сколь угодно дружественных формах. И в
этой нашей борьбе я временами оказывался слабейшим, инициатива
ускользала из моих рук, вы знали больше, чем я. Теперь
положенне выравнялось. Мой шахматный ход был удачным, а стало
быть, верным.
Если Кнехту представлялось важным и ценным завоевать отца
Иакова для целей касталийской Коллегии, то все же существенно
важнее было для него возможно большему научиться у патера и, со
своей стороны, явиться для этого ученого и влиятельного
человека умелым проводником в касталийский мир. Кнехт был во
многих отношениях предметом зависти для многих своих друзей и
учеников, как постоянно незаурядные люди вызывают зависть не
только своим внутренним величием, но а своей мнимой
удачливостью, своей по видимости счастливой судьбой. Меньший
видит в большем то, что он способен видеть, а уж путь Кнехта к
вершинам всякому наблюдателю в самом деле представляется
необыкновенно блистательным, быстрым и как будто бы
незатрудненным; о той поре его жизни так и хочется сказать: да,
счастье улыбалось ему! Не будем пытаться объяснять это
"счастье" с точки зрения рацио или морали, как каузальное
следствие внешних обстоятельств или как некую награду за особые
добродетели. Счастье не имеет ничего общего ни с разумом, ни с
этикой, оно в самой сущности своей - нечто магическое,
принадлежащее архаическим, юношеским ступеням человечества.
Наивный счастливец, одаренный феями, баловень богов - не
предмет для рационального рассмотрения, в том числе и
биографического, он - своего рода символ и находится за
пределами личного и исторического. И все же встречаются
выдающиеся люди, из жизни которых никак не вычеркнешь
"счастья", пусть все оно заключается лишь в том, что они и
посильная им задача встречаются исторически и биографически,
что они родились не слишком рано и не слишком поздно; именно к
таким, пожалуй, и следует причислить Иозефа Кнехта. Жизнь его,
во всяком случае, на определенном отрезке, производит
впечатление, будто все им желаемое снизошло на него словно
манна небесная. Не станем отрицать и замалчивать этот аспект,
хотя мы могли бы вполне рационально объяснить его лишь через
посредство такого биографического метода, который чужд нам и
вообще нежелателен и недозволен в Касталии, то есть разрешая
себе бесконечные экскурсы о самом что ни на есть личном и
приватном - о здоровье и недугах, о колебаниях и волнах в
жизнеощущении и самоутверждении.
"Мы убеждены, что подобный, для нас немыслимый вид
биографии привел бы вйс к усмотрению полнейшего равновесия
между счастьем и страданиями Иозефз Кнехта весе же исказил бы и
его облик, и его жизнь.
Довольно отклонений. Мы говорили о том, что Кнехт служил
предметом зависти для многих знавших его или хотя бы слышавших
о нем. Однако, пожалуй, ничто в его жизни не вызывало у людей
меньшего масштаба такой зависти, как его отношения со старым
бенедиктинским ученым, где он был одновременно и учеником и
учителем, и берущим и дающим, завоеванным и завоевателем, где
счастливо сочетались дружба и интимное рабочее содружество. Да
и самого Кнехта ни одно его завоевание со времени Старшего
Брата в Бамбуковой роще не наполняло большим счастьем, ни одно
не порождало такого ощущения отличия и вместо стыда, награды и
призыва к новым делам. Едва ли не всеми его близкими учениками
засвидетельствовано, с какой радостью, сколь часто и охотно он
рассказывал впоследствии об отце Иакове. У него Кнехт научился
тому, что в тогдашней Касталии он вряд ли смог бы почерпнуть.
Он приобрел не только некоторое представление о методах и
средствах исторического познания и исследования и первый свой
опыт применении их, но и гораздо большее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
разочарование, к тому же я не хочу, чтобы между нами возникли
какие-нибудь неясности, а потому позвольте мне, старому
практику, задать один вопрос: сколь меня ни радует ваше
пребывание в нашей любезной обители, оно, конечно, не раз
приводило меня в недоумение. До недавнего времени, короче, до
вашего отпуска, я полагал, что цель и смысл вашего присутствия
здесь для вас самих по меньшей мере не вполне ясны. Справедливы
ли мои наблюдения? Кнехт подтвердил, и отец Иаков продолжал: -
Отлично. Но после вашего возвращения из отпуска произошли
перемены. Вас более не мучают ни мысли, ни заботы о цели вашего
приезда сюда, вы ее уже знаете. Так это? Отлично.
Следовательно, я на верном пути. По всей вероятности, и мои
догадки о цели вашего пребывания здесь также верны. Вы
выполняете дипломатическое поручение, и касается оно не
монастыря и не нашего настоятеля, оно касается меня... Теперь
вы видите, что от вашей тайны уже мало что осталось. Дабы
полностью прояснить положение, я советую вам сообщить мне до
конца все остальное. Итак, каково ваше поручение?
Кнехт вскочил и в замешательстве, в смущении, почти в
отчаянии стоял перед стариком. Затем он воскликнул:
- Вы правы! Впрочем, облегчив мое положение, вы в то же
время пристыдили меня, опередив в моих намерениях. С некоторых
пор я ломаю себе голову над тем, каким образом сообщить нашим
отношениям ту ясность, которой вы только что столь быстро
добились. К счастью, моя просьба о помощи и ваше согласие
ввести меня в вашу науку последовали до моего отпуска, а то
ведь и впрямь могло показаться, что это всего лишь
дипломатическая уловка с моей стороны и наши совместные занятия
- только предлог. Старик дружески успокоил его: - Моей
единственной целью было помочь нам обоим выйти из
затруднительного положения. Чистота ваших намерений не
нуждается в доказательствах. Если я опередил вас и не сделал
ничего такого, что не было бы желательным и для вас, то, стало
быть, все в порядке.
О характере данного Кнехту поручения, которое теперь тут
же было раскрыто, отец Иаков заметил: - Ваши касталийские
господа являют собой хотя и не слишком гениальных, однако же
вполне сносных дипломатов, и притом удача на их стороне. О
вашем поручении я должен не спеша поразмыслить, и мой выбор
будет отчасти зависеть от того, в какой мере вам удастся ввести
меня в миркасталийских установлений и идей, да еще сделать их
для меня приемлемыми. Спешить мы не будем.
Видя, что Кнехт все еще не вполне пришел в себя, он С
резким смешком прибавил:
- Если угодно, можете усмотреть в моем поведении и особый
род урока. Мы с вами два дипломата, а каждая встреча таковых
есть борьба, хотя бы и в сколь угодно дружественных формах. И в
этой нашей борьбе я временами оказывался слабейшим, инициатива
ускользала из моих рук, вы знали больше, чем я. Теперь
положенне выравнялось. Мой шахматный ход был удачным, а стало
быть, верным.
Если Кнехту представлялось важным и ценным завоевать отца
Иакова для целей касталийской Коллегии, то все же существенно
важнее было для него возможно большему научиться у патера и, со
своей стороны, явиться для этого ученого и влиятельного
человека умелым проводником в касталийский мир. Кнехт был во
многих отношениях предметом зависти для многих своих друзей и
учеников, как постоянно незаурядные люди вызывают зависть не
только своим внутренним величием, но а своей мнимой
удачливостью, своей по видимости счастливой судьбой. Меньший
видит в большем то, что он способен видеть, а уж путь Кнехта к
вершинам всякому наблюдателю в самом деле представляется
необыкновенно блистательным, быстрым и как будто бы
незатрудненным; о той поре его жизни так и хочется сказать: да,
счастье улыбалось ему! Не будем пытаться объяснять это
"счастье" с точки зрения рацио или морали, как каузальное
следствие внешних обстоятельств или как некую награду за особые
добродетели. Счастье не имеет ничего общего ни с разумом, ни с
этикой, оно в самой сущности своей - нечто магическое,
принадлежащее архаическим, юношеским ступеням человечества.
Наивный счастливец, одаренный феями, баловень богов - не
предмет для рационального рассмотрения, в том числе и
биографического, он - своего рода символ и находится за
пределами личного и исторического. И все же встречаются
выдающиеся люди, из жизни которых никак не вычеркнешь
"счастья", пусть все оно заключается лишь в том, что они и
посильная им задача встречаются исторически и биографически,
что они родились не слишком рано и не слишком поздно; именно к
таким, пожалуй, и следует причислить Иозефа Кнехта. Жизнь его,
во всяком случае, на определенном отрезке, производит
впечатление, будто все им желаемое снизошло на него словно
манна небесная. Не станем отрицать и замалчивать этот аспект,
хотя мы могли бы вполне рационально объяснить его лишь через
посредство такого биографического метода, который чужд нам и
вообще нежелателен и недозволен в Касталии, то есть разрешая
себе бесконечные экскурсы о самом что ни на есть личном и
приватном - о здоровье и недугах, о колебаниях и волнах в
жизнеощущении и самоутверждении.
"Мы убеждены, что подобный, для нас немыслимый вид
биографии привел бы вйс к усмотрению полнейшего равновесия
между счастьем и страданиями Иозефз Кнехта весе же исказил бы и
его облик, и его жизнь.
Довольно отклонений. Мы говорили о том, что Кнехт служил
предметом зависти для многих знавших его или хотя бы слышавших
о нем. Однако, пожалуй, ничто в его жизни не вызывало у людей
меньшего масштаба такой зависти, как его отношения со старым
бенедиктинским ученым, где он был одновременно и учеником и
учителем, и берущим и дающим, завоеванным и завоевателем, где
счастливо сочетались дружба и интимное рабочее содружество. Да
и самого Кнехта ни одно его завоевание со времени Старшего
Брата в Бамбуковой роще не наполняло большим счастьем, ни одно
не порождало такого ощущения отличия и вместо стыда, награды и
призыва к новым делам. Едва ли не всеми его близкими учениками
засвидетельствовано, с какой радостью, сколь часто и охотно он
рассказывал впоследствии об отце Иакове. У него Кнехт научился
тому, что в тогдашней Касталии он вряд ли смог бы почерпнуть.
Он приобрел не только некоторое представление о методах и
средствах исторического познания и исследования и первый свой
опыт применении их, но и гораздо большее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181