Даса стоял все
на том же месте, и в памяти его, благодаря йогу, чудесным
образом всплыло воспоминание о его княжеском и царском
достоинстве, душа его трепетала, и здесь, на краю
папоротниковой рощи, он не слышал ни птиц, ни шелестящей беседы
дерев, он позабыл и о лесе, и о далеком стаде - он подпал под
власть волшебства и смотрел на отшельника, захваченный
непостижимой тишиной и неприкосновенностью всей его фигуры,
светлым покоем лица, силой и средоточием осанки, ибо старец
воплощал для него служение службе своей.
Сказать потом, провел ли он возле шалаша час или два, день
или неделю, - он не мог. И когда очарование исчезло, когда он
бесшумно скользил по тропе через заросли папоротника, затем
отыскал путь, выведший его из леса, и наконец вновь очутился на
пастбище вблизи от стада - он проделал это, не сознавая, что
делает, и душа его все еще была зачарована, и пробудился он
лишь, когда кто-то из пастухов его окликнул. Пастух сразу
набросился на него с бранью за столь долгое отсутствие, но Даса
только удивленно посмотрел на него широко раскрытыми глазами, и
пастух умолк, он был сражен столь необычным и отчужденным
взглядом и всем торжественным видом мальчика. Немного спустя он
спросил:
- Где же это ты был, дорогой? Может, бога какого увидел
или демона повстречал?
- Я был в лесу, - ответил Даса, - меня потянуло туда, я
хотел собрать меду. А потом увидел там человека, отшельника, и
забыл обо всем, а он сидел, задумчивый такой, или, может быть,
это он молился, а я, как увидел его светящееся лицо, так и
застыл и долго-долго не мог оторвать глаз. Можно, я вечером
опять пойду к нему и отнесу ему что-нибудь, - он святой
человек.
- Так и сделай, - ответил пастух, - отнеси ему молока и
масла: святых надо чтить и надо им подавать.
- А как мне называть его?
- Никак. Поклонись ему, да поставь, что принес, вот и
все.
Так Даса и сделал. Он довольно долго плутал, прежде чем
снова нашел то место. Перед шалашом никого не было, а войти
Даса не посмел, и он поставил все, что принес, прямо на землю
перед входом и удалился.
Каждый вечер, покамест они пасли стадо в тех краях, Даса
относил дары к шалашу, а однажды побывал там днем и вновь
увидел отшельника в состоянии самоуглубления; оцепенев, он
опять не устоял перед соблазном воспринять луч от сияния,
излучаемого благостной силой святого. И еще долго после того,
как они покинули этот край и Даса помогал перегонять стадо на
новые пастбища, он не мог забыть всего пережитого в лесу, а
порою, как это часто бывает с мальчиками, оставаясь один, он
предавался мечтам и видел себя на месте отшельника и мудрого
йога. Но мало-помалу воспоминания и мечты поблекли, и блекли
они тем быстрей, чем больше Даса подрастал, становился сильным
юношей, с радостной жаждой отдававшимся играм и состязаниям со
сверстниками. Но в глубине его души еще жил какой-то отблеск,
смутная догадка: наука йогов, величие ее и мощь вернут ему его
утерянное княжеское достоинство, и он опять станет царевичем.
Однажды, когда они пасли стадо неподалеку от города, пастух,
вернувшись из него, рассказал, что горожане готовятся к
большому празднику: престарелый князь Равана совсем лишился
своей былой силы, одряхлел и назначил день, когда сын его Нала
заступит его место и будет провозглашен государем. Дасе
захотелось побывать на празднике, посмотреть город, о котором с
детских лет он не сохранил почти никаких воспоминаний,
послушать музыку, поглазеть на праздничное шествие и состязания
благородных, хотелось хоть раз побывать в том неведомом мире
горожан и власть имущих, о котором так часто рассказывается в
легендах и сказаниях и о котором он знал - или это тоже было
легендой, сказкой, а то и того меньше, - что когда-то в
незапамятные времена это был его мир.
Пастухи получили приказ доставить ко двору масло для
праздничных жертвоприношений, и, к радости Дасы, старший пастух
назначил его и двух других для поездки в город.
Накануне праздника они прибыли ко двору и сдали масло
брахману Васудеве: именно он был главным устроителем
жертвоприношений, однако юношу он, конечно, не узнал. С
жадностью пастухи приняли участие в празднестве, видели, как
рано утром под руководством брахмана начался обряд, как
золотисто-желтое масло предали огню, как пламя вознеслось к
небу, ввысь, в бесконечное, а напоенный жиром дым обратился
благовонием для трижды десяти богов. Они видели шествие слонов
с золочеными балдахинами, под которыми восседали воины, видели
украшенную цветами княжескую колесницу и в ней молодого раджу
Налу, они слышали оглушительную музыку барабанов. Все было
великолепно, пышно и немного смешно, во всяком случае, так это
казалось юному Дасе; опьяненный и оглушенный непривычным шумом,
грохотом колесниц, разукрашенными конями, всей этой роскошью и
хвастливой расточительностью, Даса пришел в восторг от
танцовщиц, танцевавших перед княжеской колесницей, стройных и
гибких, как стебли лотоса, восхищался таким огромным и красивым
городом, и все же, наперекор этому опьянению, этой радости,
смотрел на все трезвым умом пастуха, который в душе презирает
горожан. Но о том, что на самом-то деле он был перворожденным,
что сейчас перед ним его сводного брата Налу, которого он
совсем уже не помнил, помазали и возвели в государи и это Налу
чествовали, а на самом-то деле он, Даса, должен был ехать в
украшенной цветами колеснице, - нет, об этом он не думал.
Однако молодой раджа очень ему не понравился, он показался ему
глупым, злым и вместе с тем изнеженным, невыносимо тщеславным в
своем раздутом самопоклонении, и он, Даса, не прочь был бы
сыграть шутку с этим мальчишкой, разыгрывавшим из себя
государя, да и проучить его было бы хорошо, но такого случая не
представилось, и Даса скоро забыл об этом, - уж очень много
было тут на что посмотреть, что стоило послушать, чему
посмеяться и порадоваться. Горожанки оказались очень красивыми,
дерзкими были их взгляды, и походка, и речь; все три пастуха в
тог день понаслушались такого, что еще долго звенело у них в
ушах. Правда, женщины заговаривали с ними насмешливо, - ведь
горожанин относится к пастуху, как и тот к горожанину, с
презреньем, - но все же красивые и сильные, выросшие на молоке
и сыре, почти весь год живущие под открытым небом, юноши очень
понравились горожанкам.
С праздника Даса вернулся уже не юношей, а мужчиной, стал
бегать за девушками, и не раз ему приходилось кулаками
отстаивать свои права перед другими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
на том же месте, и в памяти его, благодаря йогу, чудесным
образом всплыло воспоминание о его княжеском и царском
достоинстве, душа его трепетала, и здесь, на краю
папоротниковой рощи, он не слышал ни птиц, ни шелестящей беседы
дерев, он позабыл и о лесе, и о далеком стаде - он подпал под
власть волшебства и смотрел на отшельника, захваченный
непостижимой тишиной и неприкосновенностью всей его фигуры,
светлым покоем лица, силой и средоточием осанки, ибо старец
воплощал для него служение службе своей.
Сказать потом, провел ли он возле шалаша час или два, день
или неделю, - он не мог. И когда очарование исчезло, когда он
бесшумно скользил по тропе через заросли папоротника, затем
отыскал путь, выведший его из леса, и наконец вновь очутился на
пастбище вблизи от стада - он проделал это, не сознавая, что
делает, и душа его все еще была зачарована, и пробудился он
лишь, когда кто-то из пастухов его окликнул. Пастух сразу
набросился на него с бранью за столь долгое отсутствие, но Даса
только удивленно посмотрел на него широко раскрытыми глазами, и
пастух умолк, он был сражен столь необычным и отчужденным
взглядом и всем торжественным видом мальчика. Немного спустя он
спросил:
- Где же это ты был, дорогой? Может, бога какого увидел
или демона повстречал?
- Я был в лесу, - ответил Даса, - меня потянуло туда, я
хотел собрать меду. А потом увидел там человека, отшельника, и
забыл обо всем, а он сидел, задумчивый такой, или, может быть,
это он молился, а я, как увидел его светящееся лицо, так и
застыл и долго-долго не мог оторвать глаз. Можно, я вечером
опять пойду к нему и отнесу ему что-нибудь, - он святой
человек.
- Так и сделай, - ответил пастух, - отнеси ему молока и
масла: святых надо чтить и надо им подавать.
- А как мне называть его?
- Никак. Поклонись ему, да поставь, что принес, вот и
все.
Так Даса и сделал. Он довольно долго плутал, прежде чем
снова нашел то место. Перед шалашом никого не было, а войти
Даса не посмел, и он поставил все, что принес, прямо на землю
перед входом и удалился.
Каждый вечер, покамест они пасли стадо в тех краях, Даса
относил дары к шалашу, а однажды побывал там днем и вновь
увидел отшельника в состоянии самоуглубления; оцепенев, он
опять не устоял перед соблазном воспринять луч от сияния,
излучаемого благостной силой святого. И еще долго после того,
как они покинули этот край и Даса помогал перегонять стадо на
новые пастбища, он не мог забыть всего пережитого в лесу, а
порою, как это часто бывает с мальчиками, оставаясь один, он
предавался мечтам и видел себя на месте отшельника и мудрого
йога. Но мало-помалу воспоминания и мечты поблекли, и блекли
они тем быстрей, чем больше Даса подрастал, становился сильным
юношей, с радостной жаждой отдававшимся играм и состязаниям со
сверстниками. Но в глубине его души еще жил какой-то отблеск,
смутная догадка: наука йогов, величие ее и мощь вернут ему его
утерянное княжеское достоинство, и он опять станет царевичем.
Однажды, когда они пасли стадо неподалеку от города, пастух,
вернувшись из него, рассказал, что горожане готовятся к
большому празднику: престарелый князь Равана совсем лишился
своей былой силы, одряхлел и назначил день, когда сын его Нала
заступит его место и будет провозглашен государем. Дасе
захотелось побывать на празднике, посмотреть город, о котором с
детских лет он не сохранил почти никаких воспоминаний,
послушать музыку, поглазеть на праздничное шествие и состязания
благородных, хотелось хоть раз побывать в том неведомом мире
горожан и власть имущих, о котором так часто рассказывается в
легендах и сказаниях и о котором он знал - или это тоже было
легендой, сказкой, а то и того меньше, - что когда-то в
незапамятные времена это был его мир.
Пастухи получили приказ доставить ко двору масло для
праздничных жертвоприношений, и, к радости Дасы, старший пастух
назначил его и двух других для поездки в город.
Накануне праздника они прибыли ко двору и сдали масло
брахману Васудеве: именно он был главным устроителем
жертвоприношений, однако юношу он, конечно, не узнал. С
жадностью пастухи приняли участие в празднестве, видели, как
рано утром под руководством брахмана начался обряд, как
золотисто-желтое масло предали огню, как пламя вознеслось к
небу, ввысь, в бесконечное, а напоенный жиром дым обратился
благовонием для трижды десяти богов. Они видели шествие слонов
с золочеными балдахинами, под которыми восседали воины, видели
украшенную цветами княжескую колесницу и в ней молодого раджу
Налу, они слышали оглушительную музыку барабанов. Все было
великолепно, пышно и немного смешно, во всяком случае, так это
казалось юному Дасе; опьяненный и оглушенный непривычным шумом,
грохотом колесниц, разукрашенными конями, всей этой роскошью и
хвастливой расточительностью, Даса пришел в восторг от
танцовщиц, танцевавших перед княжеской колесницей, стройных и
гибких, как стебли лотоса, восхищался таким огромным и красивым
городом, и все же, наперекор этому опьянению, этой радости,
смотрел на все трезвым умом пастуха, который в душе презирает
горожан. Но о том, что на самом-то деле он был перворожденным,
что сейчас перед ним его сводного брата Налу, которого он
совсем уже не помнил, помазали и возвели в государи и это Налу
чествовали, а на самом-то деле он, Даса, должен был ехать в
украшенной цветами колеснице, - нет, об этом он не думал.
Однако молодой раджа очень ему не понравился, он показался ему
глупым, злым и вместе с тем изнеженным, невыносимо тщеславным в
своем раздутом самопоклонении, и он, Даса, не прочь был бы
сыграть шутку с этим мальчишкой, разыгрывавшим из себя
государя, да и проучить его было бы хорошо, но такого случая не
представилось, и Даса скоро забыл об этом, - уж очень много
было тут на что посмотреть, что стоило послушать, чему
посмеяться и порадоваться. Горожанки оказались очень красивыми,
дерзкими были их взгляды, и походка, и речь; все три пастуха в
тог день понаслушались такого, что еще долго звенело у них в
ушах. Правда, женщины заговаривали с ними насмешливо, - ведь
горожанин относится к пастуху, как и тот к горожанину, с
презреньем, - но все же красивые и сильные, выросшие на молоке
и сыре, почти весь год живущие под открытым небом, юноши очень
понравились горожанкам.
С праздника Даса вернулся уже не юношей, а мужчиной, стал
бегать за девушками, и не раз ему приходилось кулаками
отстаивать свои права перед другими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181