Но об
этом вы знаете, я уже однажды рассказывал вам об этом, когда вы
были моим духовным наставником, и даже сетовал, что со дня
моего вступления в должность у меня уже не бывает такого
состояния, и я все более от него отдаляюсь.
- Вспоминаю, - подтвердил Магистр Александр, - я был
тогда несколько озадачен вашей способностью переживать
подобное, ибо в нашей среде она встречается крайне редко, а за
пределами Касталии проявляется в самых разнообразных формах:
иногда у гениев, особенно у государственных деятелей или
полководцев, но также и у слабых, полупатологических
индивидуумов со способностями ниже среднего уровня, как-то: у
ясновидящих, телепатов, медиумов. Ни с одним из этих
человеческих типов: ни с военными героями, ни с ясновидящими
или рудознатцами - у вас, с моей точки зрения, не было ничего
общего. Более того, вы мне казались тогда, да и вплоть до
вчерашнего дня, образцовым членом Ордена: рассудительным, ясно
сознающим свою роль, послушным. Подверженность власти
таинственных голосов, будь то божественных или демонических,
будь то голоса собственного сокровенного "я", казалась мне
нисколько вам не свойственной. Поэтому я истолковал эти
"пробуждения", описанные вами, просто как мгновенные осознания
собственного роста. Мне кажется вполне естественным, что такие
душевные состояния надолго перестали вас тогда посещать: вы
только что заняли высокий пост и возложили на себя задачу,
которую пока ощущали как слишком просторную одежду, вам еще
надлежало в нее врасти. Скажите, однако: верили ли вы
когда-нибудь, что эти "пробуждения" представляют собой нечто
вроде откровения высших сил, весть или зов из сфер некой
объективной, вечной или божественной истины?
- Вот тут-то мы и подошли к стоящей передо мной в эту
минуту весьма трудной задаче, - сказал Кнехт, - выразить
словом то, что ускользает от слова; превратить в рациональное
то, что определенно внерационально. Нет, манифестациями
божества, или демона, или абсолютной истины я эти свои
пробуждения не считал. Весомость и убедительность моим
переживаниям придает не доля содержащейся в них истины, не их
высокое происхождение, божественность или еще что-либо в этом
роде, но их реальность. Они ужасающе реальны, подобно тому как
сильная физическая боль или стихийное бедствие, вроде урагана и
землетрясения, кажутся нам совсем по-иному заряженными
реальностью, слитностью с настоящим моментом, неизбежностью,
нежели обычные дни и состояния. Предшествующий грозе порыв
ветра, который гонит нас скорее под крышу и напоследок еще
пытается вырвать из рук дверь, или жестокая зубная боль,
которая, кажется, сосредоточивает всю напряженность, все
страдания и конфликты мира в нашей челюсти, - это явления, чью
реальность или смысл мы вольны позднее оспорить, если склонны к
подобным шуткам, но в ту минуту, когда мы их переживаем, они не
терпят ни малейшего сомнения и до ужаса реальны. Подобного рода
обостренной действительностью обладают и мои "пробуждения",
отсюда и название их; в эти часы я ощущаю окружающее так,
словно я долгое время пребывал во сне или полусне, а теперь
вдруг пробудился и бодр и вспоминаю все ярко, как никогда
прежде. Минуты великих страданий или потрясений - что
относится и к событиям всемирной истории - обладают
убедительной силой необходимости, они воспламеняют в нас
чувство угнетающей реальности и напряжения. Такие напряжения
могут разрешиться прекрасным и светлым или же сумбурным и
мрачным. Но, во всяком случае, то, что происходит в эти минуты,
будет казаться нам великим, необходимым, важным и будет
существенно отличаться и выделяться среди того, что происходит
повседневно.
- А теперь давайте попробуем, - продолжал Кнехт,
передохнув, - взглянуть на дело с другой стороны. Помните ли
вы легенду о святом Христофоре?{2_12_02} Да? Так вот, этот
Христофор был человеком великой силы и храбрости, но он не
пожелал стать господином и править, он пожелал служить.
Служение было его силой и его ремеслом, оно ему давалось лучше
всего. Но ему было далеко не безразлично, кому служить. Он
непременно должен был служить самому могущественному, самому
великому господину. И если до него доходил слух о властелине,
который был еще могущественней, он предлагал свои услуги
новому. Этот великий слуга всегда был мне по душе, и я,
наверное, слегка похож на него. Во всяком случае, в ту,
единственную для меня пору, когда я мог располагать собой, то
есть в студенческие годы, я долго искал и колебался, какому
властелину мне служить. Так я долгое время держался вдали от
Игры, не доверял ей, хотя давно уже признал в ней самое
драгоценное, самое своеобразное детище нашей Провинции. Я уже
вкусил от этой приманки и знал, что нет на земле ничего более
притягательного и более сложного, чем посвятить себя Игре, и я
довольно рано понял, что эта восхитительная Игра требует не
наивных любителей, согласных посвятить ей часок отдыха, а тех,
кем она завладеет целиком, кто готов подчиниться ей и служить
всю жизнь. И вот какой-то внутренний инстинкт, какое-то наивное
стремление к простоте, цельности, здоровью противилось во мне
тому, чтобы навеки принести в жертву этому волшебству все свои
силы и интересы, предостерегало меня от духа вальдцельского
Vicus lusorurn, как от некоего духа специализации и
виртуозности, правда, утонченного, чрезвычайно развитого, но
оторванного от жизненной и человеческой целокупности и
замкнувшегося в своем высокомерном одиночестве. Годами меня
терзали сомнения, я проверял себя, покуда не созрело решение, и
я, несмотря на свои колебания, посвятил себя Игре. Я это
сделал, ибо во мне жило упомянутое Стремление искать самых
высоких целей и служить самому великому господину.
- Понимаю, - сказал Магистр Александр. - Но сколько бы
я ни раздумывал, что бы вы мне ни рассказывали о себе,
неизменно я наталкиваюсь на один и тот же источник всех ваших
особенностей. Вы слишком сильно чувствуете свое "я" или слишком
от него зависите, а это отнюдь не то же самое, что быть большой
личностью. Один может быть звездой первой величины по своей
одаренности, силе воли, выдержке, но он так хорошо центрирован,
что без всяких трений и затрат энергии включается в ритм
системы, к которой принадлежит. Другой так же богато одарен,
быть может, даже больше, но ось его "я" не проходит точно через
центр, и он растрачивает половину своих сил на эксцентрические
движения, которые изнуряют его самого и мешают всем окружающим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
этом вы знаете, я уже однажды рассказывал вам об этом, когда вы
были моим духовным наставником, и даже сетовал, что со дня
моего вступления в должность у меня уже не бывает такого
состояния, и я все более от него отдаляюсь.
- Вспоминаю, - подтвердил Магистр Александр, - я был
тогда несколько озадачен вашей способностью переживать
подобное, ибо в нашей среде она встречается крайне редко, а за
пределами Касталии проявляется в самых разнообразных формах:
иногда у гениев, особенно у государственных деятелей или
полководцев, но также и у слабых, полупатологических
индивидуумов со способностями ниже среднего уровня, как-то: у
ясновидящих, телепатов, медиумов. Ни с одним из этих
человеческих типов: ни с военными героями, ни с ясновидящими
или рудознатцами - у вас, с моей точки зрения, не было ничего
общего. Более того, вы мне казались тогда, да и вплоть до
вчерашнего дня, образцовым членом Ордена: рассудительным, ясно
сознающим свою роль, послушным. Подверженность власти
таинственных голосов, будь то божественных или демонических,
будь то голоса собственного сокровенного "я", казалась мне
нисколько вам не свойственной. Поэтому я истолковал эти
"пробуждения", описанные вами, просто как мгновенные осознания
собственного роста. Мне кажется вполне естественным, что такие
душевные состояния надолго перестали вас тогда посещать: вы
только что заняли высокий пост и возложили на себя задачу,
которую пока ощущали как слишком просторную одежду, вам еще
надлежало в нее врасти. Скажите, однако: верили ли вы
когда-нибудь, что эти "пробуждения" представляют собой нечто
вроде откровения высших сил, весть или зов из сфер некой
объективной, вечной или божественной истины?
- Вот тут-то мы и подошли к стоящей передо мной в эту
минуту весьма трудной задаче, - сказал Кнехт, - выразить
словом то, что ускользает от слова; превратить в рациональное
то, что определенно внерационально. Нет, манифестациями
божества, или демона, или абсолютной истины я эти свои
пробуждения не считал. Весомость и убедительность моим
переживаниям придает не доля содержащейся в них истины, не их
высокое происхождение, божественность или еще что-либо в этом
роде, но их реальность. Они ужасающе реальны, подобно тому как
сильная физическая боль или стихийное бедствие, вроде урагана и
землетрясения, кажутся нам совсем по-иному заряженными
реальностью, слитностью с настоящим моментом, неизбежностью,
нежели обычные дни и состояния. Предшествующий грозе порыв
ветра, который гонит нас скорее под крышу и напоследок еще
пытается вырвать из рук дверь, или жестокая зубная боль,
которая, кажется, сосредоточивает всю напряженность, все
страдания и конфликты мира в нашей челюсти, - это явления, чью
реальность или смысл мы вольны позднее оспорить, если склонны к
подобным шуткам, но в ту минуту, когда мы их переживаем, они не
терпят ни малейшего сомнения и до ужаса реальны. Подобного рода
обостренной действительностью обладают и мои "пробуждения",
отсюда и название их; в эти часы я ощущаю окружающее так,
словно я долгое время пребывал во сне или полусне, а теперь
вдруг пробудился и бодр и вспоминаю все ярко, как никогда
прежде. Минуты великих страданий или потрясений - что
относится и к событиям всемирной истории - обладают
убедительной силой необходимости, они воспламеняют в нас
чувство угнетающей реальности и напряжения. Такие напряжения
могут разрешиться прекрасным и светлым или же сумбурным и
мрачным. Но, во всяком случае, то, что происходит в эти минуты,
будет казаться нам великим, необходимым, важным и будет
существенно отличаться и выделяться среди того, что происходит
повседневно.
- А теперь давайте попробуем, - продолжал Кнехт,
передохнув, - взглянуть на дело с другой стороны. Помните ли
вы легенду о святом Христофоре?{2_12_02} Да? Так вот, этот
Христофор был человеком великой силы и храбрости, но он не
пожелал стать господином и править, он пожелал служить.
Служение было его силой и его ремеслом, оно ему давалось лучше
всего. Но ему было далеко не безразлично, кому служить. Он
непременно должен был служить самому могущественному, самому
великому господину. И если до него доходил слух о властелине,
который был еще могущественней, он предлагал свои услуги
новому. Этот великий слуга всегда был мне по душе, и я,
наверное, слегка похож на него. Во всяком случае, в ту,
единственную для меня пору, когда я мог располагать собой, то
есть в студенческие годы, я долго искал и колебался, какому
властелину мне служить. Так я долгое время держался вдали от
Игры, не доверял ей, хотя давно уже признал в ней самое
драгоценное, самое своеобразное детище нашей Провинции. Я уже
вкусил от этой приманки и знал, что нет на земле ничего более
притягательного и более сложного, чем посвятить себя Игре, и я
довольно рано понял, что эта восхитительная Игра требует не
наивных любителей, согласных посвятить ей часок отдыха, а тех,
кем она завладеет целиком, кто готов подчиниться ей и служить
всю жизнь. И вот какой-то внутренний инстинкт, какое-то наивное
стремление к простоте, цельности, здоровью противилось во мне
тому, чтобы навеки принести в жертву этому волшебству все свои
силы и интересы, предостерегало меня от духа вальдцельского
Vicus lusorurn, как от некоего духа специализации и
виртуозности, правда, утонченного, чрезвычайно развитого, но
оторванного от жизненной и человеческой целокупности и
замкнувшегося в своем высокомерном одиночестве. Годами меня
терзали сомнения, я проверял себя, покуда не созрело решение, и
я, несмотря на свои колебания, посвятил себя Игре. Я это
сделал, ибо во мне жило упомянутое Стремление искать самых
высоких целей и служить самому великому господину.
- Понимаю, - сказал Магистр Александр. - Но сколько бы
я ни раздумывал, что бы вы мне ни рассказывали о себе,
неизменно я наталкиваюсь на один и тот же источник всех ваших
особенностей. Вы слишком сильно чувствуете свое "я" или слишком
от него зависите, а это отнюдь не то же самое, что быть большой
личностью. Один может быть звездой первой величины по своей
одаренности, силе воли, выдержке, но он так хорошо центрирован,
что без всяких трений и затрат энергии включается в ритм
системы, к которой принадлежит. Другой так же богато одарен,
быть может, даже больше, но ось его "я" не проходит точно через
центр, и он растрачивает половину своих сил на эксцентрические
движения, которые изнуряют его самого и мешают всем окружающим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181