Кнехт испытывал чувство благодарности к этому
человеку и еще большее - к другому посланцу Ордена, именитому
мастеру медитации. Звали его Александром, он заботился о том,
чтобы занятый до предела Кнехт ежедневно трижды уделял время
для "малых" или "кратких" упражнений в медитации,
последовательность и длительность каждого из которых,
рассчитанная до минуты, должны были соблюдаться со скрупулезной
точностью. С обоими, как с педелем, так и с "созерцателем" из
Ордена, он перед вечерней медитацией обязан был подвести итог
своего трудового дня, отмечая успехи и недочеты, "слушать свой
собственный пульс" - как это называют инструкторы медитации,
то есть проверять и измерять самого себя, свое положение и
состояние, распределение сил, свои надежды и заботы, объективно
оценивать весь свой день, не оставляя на следующий ничего не
решенного.
И в то время как репетиторы, кто с симпатией, а кто с
готовностью воспользоваться малейшим промахом, следили за
титаническими усилиями своего Магистра, не упуская ни единой
возможности учинить ему небольшой экзамен на терпение,
сообразительность или силу ума, то подстегивая, то стараясь
затормозить, - вокруг Тегуляриуса возникла роковая пустота.
Правда, он понимал, что Кнехт не имеет сейчас возможности
уделить ему ни времени, ни внимания, подумать о нем или принять
в нем участие, однако смириться с полным забвением, которому
предал его Иозеф, он не мог, тем более, что, казалось, он не
только с каждым днем все больше теряет друга, но и товарищи уже
косятся на него, почти с ним не заговаривают. И не удивительно:
хотя Тегуляриус и не мог служить помехой честолюбцам, все же он
не был беспристрастен, и было известно, что он пользовался
расположением молодого Магистра. Все это Кнехт мог бы себе
представить, и одна из его неотложных задач заключалась как раз
в том, чтобы вместе со всем личным и частным отмести и эту свою
дружбу, пусть только на время, но отмести. Сделал он это, как
позже признался Тегуляриусу, вовсе не сознательно и не
намеренно, он просто забыл о существовании друга, настолько
превратившись в некое орудие, что столь приватные интересы, как
дружба, стали для него немыслимыми, и если где-нибудь, скажем,
в упомянутом семинаре, перед ним вдруг возникал облик Фрица, то
это был для него уже не Тегуляриус, не друг и знакомый, не
некая определенная личность, но это был член элиты, студент,
вернее, кандидат или репетитор, некоторая часть его работы, его
задачи, один из солдат того войска, обучить которое и победить
вместе с которым было его целью. У Фрица холодок пробежал по
спине, когда он впервые услышал этот новый голос Магистра,
когда на него впервые упал этот взгляд, отчужденный и предельно
объективный, не наигранно, а подлинно объективный и страшный;
когда он понял, что человек, обращавшийся с ним так деловито и
вежливо, сохраняя при этом зоркую бдительность, - уже не друг
его Иозеф, а только испытующий учитель, только строгий Магистр
Игры, замкнувшийся в своей должности, словно в оболочке из
сверкающей глазури, обожженной и застывшей на нем. Между
прочим, с Тегуляриусом в эти горячие дни произошел следующий
случай: измученный бессонницей и всем пережитым, он допустил на
маленьком семинаре бестактность, небольшую вспышку, - нет, не
по отношению к Магистру, а по отношению к одному из участников
семинара, насмешливый тон которого вывел его из себя. Кнехт
заметил это, заметил также нервозное состояние провинившегося,
молча, одним движением руки, он привел его в чувство, а после
окончания занятий прислал Тегуляриусу своего, инструктора по
медитации, чтобы тот помог и несколько успокоил попавшего в
трудное положение кандидата. После полного забвения,
продолжавшегося многие недели, Тегуляриус воспринял подобную
заботу как первый признак вновь пробуждающейся дружбы; он
отнесся к ней как к знаку внимания, проявленному к нему лично,
и охотно предоставил себя в распоряжение врачующего. На самом
же деле Кнехт почти не осознавал, о ком именно он проявил
заботу, он поступил как Магистр и педагог: заметив у одного из
репетиторов повышенную раздражительность, недостаток выдержки,
он сразу же реагировал на это обстоятельство, ни на секунду не
подумав о том, что за человек этот репетитор и какое он имеет
отношение к нему лично. Когда, по прошествии нескольких
месяцев, друг напомнил Магистру об этом случае, рассказав
Кнехту, как он обрадовался тогда и как его утешил подобный знак
благожелательности, Иозеф, решительно забывший о происшествии
на семинаре, промолчал, так и не развеяв заблуждение Фрица.
Наконец-то цель была достигнута и битва выиграна, то был
немалый труд - одолеть элиту, замучить ее муштрой, обуздать
честолюбцев, привлечь к себе колеблющихся и понравиться
высокомерным. Но теперь этот подвиг был совершен, кандидаты
Селения Игры признали своего Магистра и сдались, внезапно все
пошло легко, как будто недоставало всего лишь одной капли
масла. Педель разработал с Кнехтом последний план рабочего дня,
выразил ему одобрение Верховной Коллегии и удалился. Примеру
его последовал Александр. Вместо массажа, Кнехт снова стал по
утрам совершать прогулки, о каких-нибудь занятиях или чтении
покуда, разумеется, не могло быть и речи, но выпадали дни,
когда по вечерам удавалось немного помузицировать. При
следующем появлении в Верховной Коллегии Кнехт ясно
почувствовал, хоть никто об этом и словом не обмолвился, что
коллеги считают его выдержавшим экзамен, полной ровней себе.
Выстояв в ожесточенной схватке, потребовавшей всех его сил, он
вновь ощутил нечто похожее на пробуждение, что-то освежающее и
остужающее, протрезвлению подобное, он вдруг понял, что достиг
самого сердца Касталии, увидел себя на высшей ступени иерархии
и с поразительным хладнокровием, почти разочарованием
констатировал: и в этом весьма разреженном воздухе можно
дышать, хотя, конечно, сам он, вдыхающий его теперь так, будто
и не знал никакого другого, совершенно преобразился. То был
результат сурового испытания, словно бы выжегшего все внутри -
как не могло бы выжечь ничто иное, ни одна другая служба, ни
одно другое напряжение.
Признание элитой своего повелителя на сей раз было
выказано особым образом. Почувствовав прекращение отпора и
рождение доверия и согласия, осознав, что самое тяжелое позади,
Кнехт счел возможным приступить к избранию своей "тени".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
человеку и еще большее - к другому посланцу Ордена, именитому
мастеру медитации. Звали его Александром, он заботился о том,
чтобы занятый до предела Кнехт ежедневно трижды уделял время
для "малых" или "кратких" упражнений в медитации,
последовательность и длительность каждого из которых,
рассчитанная до минуты, должны были соблюдаться со скрупулезной
точностью. С обоими, как с педелем, так и с "созерцателем" из
Ордена, он перед вечерней медитацией обязан был подвести итог
своего трудового дня, отмечая успехи и недочеты, "слушать свой
собственный пульс" - как это называют инструкторы медитации,
то есть проверять и измерять самого себя, свое положение и
состояние, распределение сил, свои надежды и заботы, объективно
оценивать весь свой день, не оставляя на следующий ничего не
решенного.
И в то время как репетиторы, кто с симпатией, а кто с
готовностью воспользоваться малейшим промахом, следили за
титаническими усилиями своего Магистра, не упуская ни единой
возможности учинить ему небольшой экзамен на терпение,
сообразительность или силу ума, то подстегивая, то стараясь
затормозить, - вокруг Тегуляриуса возникла роковая пустота.
Правда, он понимал, что Кнехт не имеет сейчас возможности
уделить ему ни времени, ни внимания, подумать о нем или принять
в нем участие, однако смириться с полным забвением, которому
предал его Иозеф, он не мог, тем более, что, казалось, он не
только с каждым днем все больше теряет друга, но и товарищи уже
косятся на него, почти с ним не заговаривают. И не удивительно:
хотя Тегуляриус и не мог служить помехой честолюбцам, все же он
не был беспристрастен, и было известно, что он пользовался
расположением молодого Магистра. Все это Кнехт мог бы себе
представить, и одна из его неотложных задач заключалась как раз
в том, чтобы вместе со всем личным и частным отмести и эту свою
дружбу, пусть только на время, но отмести. Сделал он это, как
позже признался Тегуляриусу, вовсе не сознательно и не
намеренно, он просто забыл о существовании друга, настолько
превратившись в некое орудие, что столь приватные интересы, как
дружба, стали для него немыслимыми, и если где-нибудь, скажем,
в упомянутом семинаре, перед ним вдруг возникал облик Фрица, то
это был для него уже не Тегуляриус, не друг и знакомый, не
некая определенная личность, но это был член элиты, студент,
вернее, кандидат или репетитор, некоторая часть его работы, его
задачи, один из солдат того войска, обучить которое и победить
вместе с которым было его целью. У Фрица холодок пробежал по
спине, когда он впервые услышал этот новый голос Магистра,
когда на него впервые упал этот взгляд, отчужденный и предельно
объективный, не наигранно, а подлинно объективный и страшный;
когда он понял, что человек, обращавшийся с ним так деловито и
вежливо, сохраняя при этом зоркую бдительность, - уже не друг
его Иозеф, а только испытующий учитель, только строгий Магистр
Игры, замкнувшийся в своей должности, словно в оболочке из
сверкающей глазури, обожженной и застывшей на нем. Между
прочим, с Тегуляриусом в эти горячие дни произошел следующий
случай: измученный бессонницей и всем пережитым, он допустил на
маленьком семинаре бестактность, небольшую вспышку, - нет, не
по отношению к Магистру, а по отношению к одному из участников
семинара, насмешливый тон которого вывел его из себя. Кнехт
заметил это, заметил также нервозное состояние провинившегося,
молча, одним движением руки, он привел его в чувство, а после
окончания занятий прислал Тегуляриусу своего, инструктора по
медитации, чтобы тот помог и несколько успокоил попавшего в
трудное положение кандидата. После полного забвения,
продолжавшегося многие недели, Тегуляриус воспринял подобную
заботу как первый признак вновь пробуждающейся дружбы; он
отнесся к ней как к знаку внимания, проявленному к нему лично,
и охотно предоставил себя в распоряжение врачующего. На самом
же деле Кнехт почти не осознавал, о ком именно он проявил
заботу, он поступил как Магистр и педагог: заметив у одного из
репетиторов повышенную раздражительность, недостаток выдержки,
он сразу же реагировал на это обстоятельство, ни на секунду не
подумав о том, что за человек этот репетитор и какое он имеет
отношение к нему лично. Когда, по прошествии нескольких
месяцев, друг напомнил Магистру об этом случае, рассказав
Кнехту, как он обрадовался тогда и как его утешил подобный знак
благожелательности, Иозеф, решительно забывший о происшествии
на семинаре, промолчал, так и не развеяв заблуждение Фрица.
Наконец-то цель была достигнута и битва выиграна, то был
немалый труд - одолеть элиту, замучить ее муштрой, обуздать
честолюбцев, привлечь к себе колеблющихся и понравиться
высокомерным. Но теперь этот подвиг был совершен, кандидаты
Селения Игры признали своего Магистра и сдались, внезапно все
пошло легко, как будто недоставало всего лишь одной капли
масла. Педель разработал с Кнехтом последний план рабочего дня,
выразил ему одобрение Верховной Коллегии и удалился. Примеру
его последовал Александр. Вместо массажа, Кнехт снова стал по
утрам совершать прогулки, о каких-нибудь занятиях или чтении
покуда, разумеется, не могло быть и речи, но выпадали дни,
когда по вечерам удавалось немного помузицировать. При
следующем появлении в Верховной Коллегии Кнехт ясно
почувствовал, хоть никто об этом и словом не обмолвился, что
коллеги считают его выдержавшим экзамен, полной ровней себе.
Выстояв в ожесточенной схватке, потребовавшей всех его сил, он
вновь ощутил нечто похожее на пробуждение, что-то освежающее и
остужающее, протрезвлению подобное, он вдруг понял, что достиг
самого сердца Касталии, увидел себя на высшей ступени иерархии
и с поразительным хладнокровием, почти разочарованием
констатировал: и в этом весьма разреженном воздухе можно
дышать, хотя, конечно, сам он, вдыхающий его теперь так, будто
и не знал никакого другого, совершенно преобразился. То был
результат сурового испытания, словно бы выжегшего все внутри -
как не могло бы выжечь ничто иное, ни одна другая служба, ни
одно другое напряжение.
Признание элитой своего повелителя на сей раз было
выказано особым образом. Почувствовав прекращение отпора и
рождение доверия и согласия, осознав, что самое тяжелое позади,
Кнехт счел возможным приступить к избранию своей "тени".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181