Когда в облаках угас последний
луч, в еще светлом, зеленоватом небе внезапно ясней
обозначились звезды, все ярче разгорались они, все больше
появлялось их на небосводе; там, где только что было две-три,
сейчас уже проступило десять, двадцать. Многие из этих звезд и
созвездий были знакомы заклинателю дождя, он видел их сотни
раз; в их неизменном возвращении было нечто успокоительное,
отрадное; холодные и далекие, они, правда, не излучали тепла,
но незыблемые, всегда на своих местах, они провозглашали
порядок, обещали постоянство. Такие, казалось бы, отдаленные и
чуждые жизни земной, жизни человека, такие на нее непохожие,
такие недосягаемые для людской теплоты, трепета, страданий и
восторгов, они возвышались над этой жизнью в своем холодном,
презрительном величии, в своей вечности, и все же они связаны с
нами, быть может, руководят и правят нами, и, если отдельные
люди когда-либо достигают вершин знаний, духовных высот,
уверенности и превосходства духа над всем преходящим, они
уподобляются звездам, сияют, как они, в холодном спокойствии,
утешают своим холодным мерцанием, вечные и слегка насмешливые.
Так нередко чудилось заклинателю дождя, и, хотя он не был
прикован к звездам столь тесными узами, волнующими и
проверенными в постоянных коловращениях, как к луне, этому
великому, близкому, влажному светилу, этой жирной чудо-рыбе в
небесном море, он все же глубоко преклонялся перед звездами и
был связан с ними многими верованиями. Подолгу всматриваясь в
них, ощущая на себе их влияние, доверяя свой ум, свое сердце,
свои страхи их спокойным, холодным взорам, он словно окунался в
воду, словно припадал к волшебному напитку.
И сегодня они, как всегда, взирали на него, но только
чрезмерно яркие, будто отшлифованные, вися в колючем,
разреженном воздухе, но он не находил в себе обычного
спокойствия, чтобы предаться им; из неизведанных просторов к
нему тянулась некая сила, впиваясь болью во все поры,
высасывала глаза, давила на него безмолвно и неизбывно, будто
поток, будто далекий, предостерегающий гул. Рядом в хижине
тускло тлел слабый, красноватый огонь в очаге, текла маленькая,
теплая жизнь, раздавался возглас, смех, зевок, пахло человеком,
теплой кожей, материнской любовью, младенческим сном, и
близость этой простодушной жизни делала павшую на землю ночь
еще чернее, отбрасывала звезды еще дальше, в непостижимую,
бездонную глубь и высоту.
И в тот миг, когда Слуга прислушивался к голосу Ады,
которая баюкала в хижине ребенка, напевала и бормотала что-то
своим мелодичным голосом, в небе начался катаклизм, который
селение помнило потом долгие годы. В неподвижной, блестящей
сети звезд то тут, то там стали появляться мерцающие вспышки,
словно невидимые до сих пор нити этой сети вдруг
воспламенилось; ярко загораясь и тотчас же угасая, отдельные
звезды, будто брошенные камни, наискось пересекали небесные
просторы, тут одна, там две, и еще несколько, и не успела
исчезнуть из глаз первая падающая звезда, не успело сердце,
окаменевшее от этого зрелища, забиться вновь, как уже
замелькали в небе, догоняя друг друга, падающие либо бросаемые
пригоршнями звезды, косо или по слегка изогнутой кривой;
десятками, сотнями, бесчисленными стаями мчались они, будто
влекомые немотной бурей, сквозь молчаливую ночь, словно осень
вселенной сорвала с небесного древа увядшие листья и беззвучно
гонит их далеко, в небытие. Будто увядшие листья, будто
несущиеся в пространстве снежинки, они летели тысячами в
зловещей тишине вниз и вдаль и исчезали за лесистыми горами на
юго-востоке, куда еще никогда, сколько помнят люди, не
закатывалась ни одна звезда, и низвергались куда-то в бездну.
С застывшим сердцем, с пылающими глазами стоял Слуга,
вобрав голову в плечи, испуганным, но ненасытным взором
впившись в преображенное, заколдованное небо, не веря своим
глазам и все же твердо уверенный, что происходит нечто
страшное. Подобно всем, кому явилось это ночное видение, ему
казалось, что и давно знакомые звезды заколебались, разлетались
во все стороны и падали у него на глазах, и он ждал, что
небесный свод, если не поглотит его земля, вскоре предстанет
перед ним черный и опустошенный. Через короткое время он,
правда, понял то, чего не дано было понять другим: знакомые
звезды тут, и там, и повсюду оставались на своих местах,
звездный вихрь бешено метался не среди старых известных звезд,
а в пространстве между небом и землей, и эти падающие или
брошенные новые огни столь же молниеносно появлялись, как и
гасли, и горели они пламенем несколько иного оттенка, нежели
старые, настоящие звезды. Это утешило Слугу и помогло ему
овладеть собой, но, хотя звезды, которые вьюгой неслись по
небосводу, были новые, непостоянные, какие-то другие звезды,
они, страшные, злобные, все равно предвещали несчастье и
смятение, и глубокие вздохи вырывались из его пересохшего
горла. Он смотрел на землю, прислушивался к звукам вокруг,
чтобы узнать, один ли он стал свидетелем этого призрачного
зрелища или его видели и другие. Вскоре до него стали долетать
из соседних хижин стоны, рыдания, крики ужаса; стало быть, и
остальные это увидели, они громко оповещали других, подняли
тревогу среди спящих, не подозревавших беды, еще минута - и
страх, паника охватят все селение. Слуга глубоко вздохнул: его,
заклинателя дождя, эта беда касалась прежде всего, - его, ибо
он в какой-то мере отвечал за порядок в небесах и в воздухе. До
сих пор он заранее предугадывал и предчувствовал великие
бедствия: наводнения, градобития, сильные бури; он всегда
подготовлял и предостерегал родоначальницу и старейшин,
предотвращая наихудшее, и благодаря своим знаниям, своему
мужеству, своему доверию к высшим силам помогал справиться с
отчаянием. Почему же он на сей раз ничего не предвидел, ничем
не распорядился? Почему он ни с одним человеком не поделился
смутным, пугающим, томившим его предчувствием?
Он приподнял полог у входа в хижину и тихо позвал жену.
Она вышла, держа у груди младшего ребенка, он отнял у нее
малыша и положил его на соломенную подстилку, потом взял Аду за
руку, приложил к губам палец, давая понять, чтобы она молчала,
вывел ее из хижины и увидел, как ее всегда терпеливое,
спокойное лицо сразу исказилось от ужаса.
- Пусть дети спят, они не должны этого видеть, слышишь?
- прерывисто зашептал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
луч, в еще светлом, зеленоватом небе внезапно ясней
обозначились звезды, все ярче разгорались они, все больше
появлялось их на небосводе; там, где только что было две-три,
сейчас уже проступило десять, двадцать. Многие из этих звезд и
созвездий были знакомы заклинателю дождя, он видел их сотни
раз; в их неизменном возвращении было нечто успокоительное,
отрадное; холодные и далекие, они, правда, не излучали тепла,
но незыблемые, всегда на своих местах, они провозглашали
порядок, обещали постоянство. Такие, казалось бы, отдаленные и
чуждые жизни земной, жизни человека, такие на нее непохожие,
такие недосягаемые для людской теплоты, трепета, страданий и
восторгов, они возвышались над этой жизнью в своем холодном,
презрительном величии, в своей вечности, и все же они связаны с
нами, быть может, руководят и правят нами, и, если отдельные
люди когда-либо достигают вершин знаний, духовных высот,
уверенности и превосходства духа над всем преходящим, они
уподобляются звездам, сияют, как они, в холодном спокойствии,
утешают своим холодным мерцанием, вечные и слегка насмешливые.
Так нередко чудилось заклинателю дождя, и, хотя он не был
прикован к звездам столь тесными узами, волнующими и
проверенными в постоянных коловращениях, как к луне, этому
великому, близкому, влажному светилу, этой жирной чудо-рыбе в
небесном море, он все же глубоко преклонялся перед звездами и
был связан с ними многими верованиями. Подолгу всматриваясь в
них, ощущая на себе их влияние, доверяя свой ум, свое сердце,
свои страхи их спокойным, холодным взорам, он словно окунался в
воду, словно припадал к волшебному напитку.
И сегодня они, как всегда, взирали на него, но только
чрезмерно яркие, будто отшлифованные, вися в колючем,
разреженном воздухе, но он не находил в себе обычного
спокойствия, чтобы предаться им; из неизведанных просторов к
нему тянулась некая сила, впиваясь болью во все поры,
высасывала глаза, давила на него безмолвно и неизбывно, будто
поток, будто далекий, предостерегающий гул. Рядом в хижине
тускло тлел слабый, красноватый огонь в очаге, текла маленькая,
теплая жизнь, раздавался возглас, смех, зевок, пахло человеком,
теплой кожей, материнской любовью, младенческим сном, и
близость этой простодушной жизни делала павшую на землю ночь
еще чернее, отбрасывала звезды еще дальше, в непостижимую,
бездонную глубь и высоту.
И в тот миг, когда Слуга прислушивался к голосу Ады,
которая баюкала в хижине ребенка, напевала и бормотала что-то
своим мелодичным голосом, в небе начался катаклизм, который
селение помнило потом долгие годы. В неподвижной, блестящей
сети звезд то тут, то там стали появляться мерцающие вспышки,
словно невидимые до сих пор нити этой сети вдруг
воспламенилось; ярко загораясь и тотчас же угасая, отдельные
звезды, будто брошенные камни, наискось пересекали небесные
просторы, тут одна, там две, и еще несколько, и не успела
исчезнуть из глаз первая падающая звезда, не успело сердце,
окаменевшее от этого зрелища, забиться вновь, как уже
замелькали в небе, догоняя друг друга, падающие либо бросаемые
пригоршнями звезды, косо или по слегка изогнутой кривой;
десятками, сотнями, бесчисленными стаями мчались они, будто
влекомые немотной бурей, сквозь молчаливую ночь, словно осень
вселенной сорвала с небесного древа увядшие листья и беззвучно
гонит их далеко, в небытие. Будто увядшие листья, будто
несущиеся в пространстве снежинки, они летели тысячами в
зловещей тишине вниз и вдаль и исчезали за лесистыми горами на
юго-востоке, куда еще никогда, сколько помнят люди, не
закатывалась ни одна звезда, и низвергались куда-то в бездну.
С застывшим сердцем, с пылающими глазами стоял Слуга,
вобрав голову в плечи, испуганным, но ненасытным взором
впившись в преображенное, заколдованное небо, не веря своим
глазам и все же твердо уверенный, что происходит нечто
страшное. Подобно всем, кому явилось это ночное видение, ему
казалось, что и давно знакомые звезды заколебались, разлетались
во все стороны и падали у него на глазах, и он ждал, что
небесный свод, если не поглотит его земля, вскоре предстанет
перед ним черный и опустошенный. Через короткое время он,
правда, понял то, чего не дано было понять другим: знакомые
звезды тут, и там, и повсюду оставались на своих местах,
звездный вихрь бешено метался не среди старых известных звезд,
а в пространстве между небом и землей, и эти падающие или
брошенные новые огни столь же молниеносно появлялись, как и
гасли, и горели они пламенем несколько иного оттенка, нежели
старые, настоящие звезды. Это утешило Слугу и помогло ему
овладеть собой, но, хотя звезды, которые вьюгой неслись по
небосводу, были новые, непостоянные, какие-то другие звезды,
они, страшные, злобные, все равно предвещали несчастье и
смятение, и глубокие вздохи вырывались из его пересохшего
горла. Он смотрел на землю, прислушивался к звукам вокруг,
чтобы узнать, один ли он стал свидетелем этого призрачного
зрелища или его видели и другие. Вскоре до него стали долетать
из соседних хижин стоны, рыдания, крики ужаса; стало быть, и
остальные это увидели, они громко оповещали других, подняли
тревогу среди спящих, не подозревавших беды, еще минута - и
страх, паника охватят все селение. Слуга глубоко вздохнул: его,
заклинателя дождя, эта беда касалась прежде всего, - его, ибо
он в какой-то мере отвечал за порядок в небесах и в воздухе. До
сих пор он заранее предугадывал и предчувствовал великие
бедствия: наводнения, градобития, сильные бури; он всегда
подготовлял и предостерегал родоначальницу и старейшин,
предотвращая наихудшее, и благодаря своим знаниям, своему
мужеству, своему доверию к высшим силам помогал справиться с
отчаянием. Почему же он на сей раз ничего не предвидел, ничем
не распорядился? Почему он ни с одним человеком не поделился
смутным, пугающим, томившим его предчувствием?
Он приподнял полог у входа в хижину и тихо позвал жену.
Она вышла, держа у груди младшего ребенка, он отнял у нее
малыша и положил его на соломенную подстилку, потом взял Аду за
руку, приложил к губам палец, давая понять, чтобы она молчала,
вывел ее из хижины и увидел, как ее всегда терпеливое,
спокойное лицо сразу исказилось от ужаса.
- Пусть дети спят, они не должны этого видеть, слышишь?
- прерывисто зашептал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181