Теперь его уже никак нельзя было назвать миролюбивым,
осмотрительным военачальником - он обезумел от боли и ярости и
в дикой скачке понесся со своими людьми к столице, застал на
всех улицах кипящий бой, пробился к дворцу, вступил в
рукопашную схватку с врагом и бился, словно бешеный, покуда
наконец на закате этого кровавого дня в изнеможении и весь
израненный не рухнул наземь.
Когда сознание вернулось к нему, он уже был пленником,
сражение проиграно, а город и дворец заняты врагом. Связанного
Дасу подвели к Говинде, тот с насмешкой приветствовал его и
велел отвести в покои, те самые, что были с резными стенами и
позолотой и где хранились многочисленные свитки. На ковре,
прямая, с окаменелым лицом, сидела его жена Правати, за ней
стояли стражи, а на коленях у нее лежал его сын
Равана{3_2_3_03}. Сломанным цветком поникло его безжизненное
тело, лицо посеревшее, платье в крови. Жена не обернулась,
когда ввели Дасу, она и не взглянула на него, без всякого
выражения, не отрываясь, она смотрела на маленького мертвеца.
Дасе она показалась странно изменившейся, и только немного
спустя он заметил, что в волосах ее, несколько дней назад еще
иссиня-черных, повсюду сквозила седина. Должно быть, она уже
давно так сидела, застывшая, с лицом, превратившимся в маску, а
мертвый мальчик лежал у нее на коленях.
- Равана! - закричал Даса. - Равана, сын мой, цветок
мой! - Он упал на колени, прильнув лицом к голове мальчика;
как на молитве, стоял он коленопреклоненный перед умолкнувшей
женой и сыном, оплакивая обоих, поклоняясь обоим. Он чувствовал
запах крови и тлена, смешавшийся с ароматом розового масла,
которым были умащены волосы ребенка. Ледяным взглядом смотрела
Правати на обоих.
Кто-то тронул Дасу за плечо - это был один из
военачальников Говинды, он приказал ему встать и увел прочь. Ни
единого слова не сказал Даса Правати, ни единого она ему.
Связанным его бросили на повозку и доставили в столицу
княжества Говинды, где заточили в темницу; здесь с него сняли
часть оков, солдат принес кувшин с водой, поставив его на
каменный пол, и удалился, замкнув дверь на засов. Одна из ран
на плече горела огнем. Ощупью Даса нашел кувшин, смочил руки и
лицо. Его мучила жажда, но он не стал пить - так он скорее
умрет, решил он. Когда же это все кончится, когда же? Он жаждал
смерти, как его пересохшая глотка жаждала воды. Только смерть
избавит его сердце от пытки, только смерть навсегда сотрет в
его душе образ матери с мертвым сыном на коленях. Но среди всей
этой муки слабость и полное изнеможение как бы пришли ему на
помощь, он опустился наземь и тут же задремал.
Пробудившись от короткого сна, еще ничего не сознавая, он
хотел было протереть глаза, но не смог, обе руки оказались
занятыми, они что-то держали. Тогда он окончательно проснулся,
открыл глаза и не увидел никаких стен - повсюду был разлит
яркий, ликующий свет: на деревьях, па листве, на мху. Даса
долго моргал, этот свет ударил его бесшумно, но с огромной
силой, и страшная дрожь пронизала его с головы до пят, он
моргал и моргал, лицо его исказилось, словно в приступе плача,
и наконец он вновь широко открыл глаза. Он стоял в лесу и
держал в руках наполненный водой сосуд, у его ног переливался
родник то зеленым, то бурым цветом, там, за папоротниковой
чащей, он знал, находится шалаш и там его ждет йог, пославший
его за водой, тот самый, который так странно смеялся, когда он
просил рассказать ему о майе. Так, значит, он не проиграл
сражения, не потерял сына, не был князем, не был отцом, и все
же йог исполнил его желание и показал ему, что такое майя:
дворец и сад, книги и птицы, княжеские заботы и отцовская
любовь, война и ревность, любовь к Правати и мучительное
недоверие к ней - все это было Ничто. Нет, не Ничто, все это
было майя! Даса стоял потрясенный, слезы катились по щекам, в
руках дрожал и колебался сосуд, которым он только что зачерпнул
воды для отшельника, влага плескалась через край и сбегала по
ногам. Ему почудилось, будто от него что-то отрезали, что-то
изъяли из головы, и образовалась пустота: так внезапно он
потерял столь долгие прожитые годы, оберегаемые сокровища,
испытанные радости, перенесенную боль, пережитый страх и
отчаяние, которые он изведал, дойдя до самого порога смерти, -
все это у него отнято, сгинуло, стерто, превратилось в Ничто и
все жене в Ничто! Остались воспоминания, целые картины
запечатлелись в мозгу, он все еще видел: вот сидит Правати,
огромная и застывшая, с поседевшими в один миг волосами, а на
коленях лежит сын, и кажется, будто это она сама задушила его,
будто это ее добыча, а руки и ноги ребенка, словно завядшие
стебельки, свисают с ее колен. О, как быстро, как чудовищно
быстро и страшно, как основательно ему показали, что такое
майя! Все куда-то отодвинулось, долгие годы, полные столь
значительных событий, оказались сжатыми в мгновенья, и все, что
представлялось ему такой насыщенной реальностью, все это он
видел только во сне. А вдруг и все остальное, что было до
этого, вся история о княжеском сыне Дасе, его пастушеской
жизни, его женитьбе, его мести, его бегстве к отшельнику -
вдруг все это были только картины, какие можно увидеть нарезных
стенах дворца, где среди листьев изображены цветы и звезды,
птицы, обезьяны и боги! А то, что он, пробудившись, переживал и
видел сейчас, после утраты княжества, после сражений и плена,
то, что он стоит сейчас у источника с сосудом в руках, из
которого опять выплеснулось немного воды, все его мысли - не
из того же ли они материала, не сон ли все это, не мишура, не
майя? А все, что ему еще предстоит пережить, увидеть глазами,
трогать руками, пока наконец не наступит смерть, - разве это
будет из другого материала, разве это будет что-то другое? Нет,
вся эта прекрасная и жестокая, восхитительная и безнадежная
игра жизни, с ее жгучими наслаждениями и ее жгучей болью, -
только игра и обман, только видимость, только майя.
Даса все еще стоял ошеломленный. Сосуд в его руках опять
дрогнул, выплеснувшись, вода сбегала по пальцам ног на землю.
Что ж ему делать? Снова наполнить сосуд, отнести йогу, чтобы он
посмеялся над ним, над всем тем, что Даса пережил во сне? Это
было мало привлекательно. Он опустил сосуд, вылил воду и
отшвырнул его в мох. Сел и стал размышлять. Хватит с него снов,
этого демонического переплетения событий, радостей и страданий,
разрывающих сердце и заставляющих стынуть кровь, а потом вдруг
оказывающихся майя и одурачивших тебя, хватите него всего
этого, не надо ему ни жены, ни детей, нитрона, ни побед, ни
мести, ни счастья, ни ума, ни власти, ни добродетелей, Ничего
ему не надо, кроме покоя, он жаждет конца, хочет остановить
вечно крутящееся колесо, эту бесконечную смену видений, он
жаждет стереть их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181