А ночью небо черное, как очень черный бархат, просверленный яркими очень больших, тоже невиданных на равнине звезд...
Он лежал на спине, сцепив на затылке руки, кружил
голову аромат свежескошенной травы, порхали над ним легкокрылые бабочки, и было ему так хорошо, как давно уже не бывало. Мир и покой царили вокруг... Но вдруг сорвалась в горах, где-то совсем близко, снежная лавина, и нарастающий шум ее, такой привычный и совсем негрозный, отозвался в его ушах громом разорвавшегося снаряда, и поблекла густая небесная синь... Мурат перевернулся на живот, уперся лбом в сжатые кулаки. Вот так... Всего-то на минуту удалось забыть о том, что идет война... Что над Тургунбеком и Дубашем, тысячами и миллионами других людей небо совсем другое в гари и копоти, и не грациозный лет бабочек, а стремительный вой чернокрылых самолетов с паучьей свастикой пронизывает его, и ночами не звезды, а вспышки залпов освещают землю...
— Что с тобой? — спросила Дарийка, трогая его за руку.
— Ничего,— глухо ответил Мурат.
«Не надо так,— сказал он себе.— Нас очень мало, и мы должны изо всех сил держаться друг за друга. Иначе нам не выжить... Наверно, им сейчас так же хорошо, как хорошо было мне всего минуту назад, и шум сорвавшейся лавины ни о чем не напомнил им... Пусть так и будет — ясное небо над головой, порхающие бабочки, мирный речной бормоток...»
Он повернулся на бок, посмотрел на них. Дарийка тоже лежала на спине, смотрела в небо, ее старенькое ситцевое платье поднялось выше колен, и Мурат отвел взгляд, увидев ее белые ноги. А Дарийка ничего не заметила, и по ее лицу Мурат понял, что и она наслаждается видом этого мирного неба и тишиной, напоенной запахами трав.
Плохо было только Сакинай. Она сидела в стороне, опустив голову, ее худая морщинистая шея была покрыта обильным потом, и чувство острой жалости вновь резануло Мурата. Господи, ну почему так? Почему не дано ей быть здоровой и привлекательной, ну хотя бы такой, как Дарийка? Ничего-то ведь сейчас не видит и не слышит, вся в себе, в своей боли, в своей слабости...
— Может, сходите искупаться? — предложил Мурат.
— Ты тоже пойдешь с нами? — привычно поддразнила его Дарийка.
— А что, могу и сходить,— в тон ей ответил Мурат.
— Ну так пошли.— Дарийка вскочила на ноги.
Сакинай вымученно улыбнулась. Надо же было и ей хоть
как-то отреагировать на эту уже ставшую привычной игру...
— Ладно, идите,— махнул рукой Мурат.— Я пока дров поищу. Ночью холодно будет.
— А где мы будем ночевать? Может, спустимся пониже? — предложила Дарийка.— Вон туда,— она показала рукой.— Там и вода близко, и дров побольше.
— Ладно,— согласился Мурат и отошел от них.
Дарийка проводила его взглядом, повернулась к Сакинай:
— А что мы сидим? Давай и в самом деле искупаемся.
Сакинай поежилась:
— Холодно... Продует еще. Мы же еще не обсохли как следует.
— Ничего, подружка, обсохнем. Там ветра нет. Помнишь, как в прошлом году купались? Пошли.
Сакинай горько усмехнулась. Еще бы не помнить... Дарийка и Гюлыпан с наслаждением плескались в озере, как две большие красивые рыбы, а она, будто мокрая курица, сидела на берегу и с завистью смотрела на них...
Дарийка, не ожидая ответа, пошла вперед, и Сакинай ничего не оставалось, как поплестись за ней. Не сидеть же тут, в самом деле, на солнцепеке. Купаться она, конечно, не будет, но хоть лицо ополоснет как следует... Она с отвращением ощутила резкий, неприятный запах пота, которым, казалось, была пропитана не только одежда, но и вся она, с ног до головы. Дарийка тоже, конечно, вспотела, пока работала, но пахло от нее совсем по-другому — здоровым, пряным, сладковатым духом веяло от ее здорового красивого тела...
Женщины спустились к озерцу. Все было знакомо, такие же следы архаров виднелись на берегу, словно не год прошел, а только вчера они были здесь.
Они посидели в негустой тени низкорослого кустарника. Сквозь зеркальную гладь озера просвечивал каждый камешек на дне.
— А может быть, это живая вода? — вдруг спросила Дарийка.
Сакинай в недоумении посмотрела на нее — шутит? Но лицо Дарийки было необычно серьезно.
— Ну... ты что, веришь в сказки?
— А знаешь, что бывает с человеком, если он выпьет живой воды? — словно не услышав ее, спросила Дарийка.
— Что?
— Он будет жить долго-долго.
— Да брось ты,— отмахнулась Сакинай.
— Правда,— убежденно сказала Дарийка.— И будет красивым-красивым.
Сакинай с удивлением взглянула на нее — неужели Дарийка все это всерьез?
— Ерунда!
— Может, и ерунда*— задумчиво сказала Дарийка, неотрывно глядя на озеро.—А может, в этом что-то и есть.
— Ну, может быть...— неохотно уронила Сакинай. Ей не хотелось спорить. — Только, если бог не поможет, никакая живая вода не сделает человека красивым и счастливым. Хотя — какой там бог... Глупости все это.
— Ты что, не веришь в бога?
Сакинай пожала плечами:
— Не знаю... Иногда, кажется, верю, а иногда... Нет, наверно, все-таки не верю. Ведь если верить, то надо всегда...
— Как же так? — растерянно спросила Дарийка.
— Да так... Если бог есть, он должен быть справедливым. А где она, эта справедливость? Почему он одним дает все, а другим — ничего?
— Грех так говорить... Это кого же он создал хуже других?
— Меня, например! — с вызовом сказала Сакинай.— Меня он создал хуже других! И хуже тебя, и хуже той бессовестной...— Сакинай запнулась.
— Это кто же такая бессовестная? — с недоумением спросила Дарийка.
— Кто, кто... Гюлыпан!
Дарийка с таким удивлением взглянула на нее, что Сакинай отвернулась. Дарийка с жалостью смотрела на нее. Вот оно что... Значит, Сакинай так сильно переживает свою непривлекательность, болезненность... Конечно, если все время помнить об этом, жить нелегко. Но зачем же так? Это же всю жизнь можно себе отравить. Да и не только себе... Наверно, и Мурату нелегко приходится. И Гюлыпан, выходит, досталось. Дарийка и раньше замечала, что Сакинай относится к Гюлыпан неприязненно, но не придавала этому значения. По правде говоря, Сакинай мало к кому относилась по- настоящему дружески. Даже к маленькой Изат у нее, похоже, никакой теплоты не было. Но как можно к ребенку... вот так? Разве вина Мурата, что Изат так привязалась к нему? А к Гюлыпан Сакинай, выходит, просто-напросто ревнует Мурата... Но почему? Разве был хоть какой-нибудь повод для этого? Или все дело только в том, что Гюлыпан молода, красива, да, если уж говорить прямо, и поумнее Сакинай... Интересно, а как к ней, Дарийке, относится Сакинай? Если
уж затеяла этот разговор, то, видно, соперницы в ней не видит... И то слава богу, хоть зла не держит.
Дарийка тронула Сакинай за локоть:
— Зря ты так переживаешь. Разве дело только в красоте и молодости? У тебя ведь есть то, чего нет ни у меня, ни у Гюлыпан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Он лежал на спине, сцепив на затылке руки, кружил
голову аромат свежескошенной травы, порхали над ним легкокрылые бабочки, и было ему так хорошо, как давно уже не бывало. Мир и покой царили вокруг... Но вдруг сорвалась в горах, где-то совсем близко, снежная лавина, и нарастающий шум ее, такой привычный и совсем негрозный, отозвался в его ушах громом разорвавшегося снаряда, и поблекла густая небесная синь... Мурат перевернулся на живот, уперся лбом в сжатые кулаки. Вот так... Всего-то на минуту удалось забыть о том, что идет война... Что над Тургунбеком и Дубашем, тысячами и миллионами других людей небо совсем другое в гари и копоти, и не грациозный лет бабочек, а стремительный вой чернокрылых самолетов с паучьей свастикой пронизывает его, и ночами не звезды, а вспышки залпов освещают землю...
— Что с тобой? — спросила Дарийка, трогая его за руку.
— Ничего,— глухо ответил Мурат.
«Не надо так,— сказал он себе.— Нас очень мало, и мы должны изо всех сил держаться друг за друга. Иначе нам не выжить... Наверно, им сейчас так же хорошо, как хорошо было мне всего минуту назад, и шум сорвавшейся лавины ни о чем не напомнил им... Пусть так и будет — ясное небо над головой, порхающие бабочки, мирный речной бормоток...»
Он повернулся на бок, посмотрел на них. Дарийка тоже лежала на спине, смотрела в небо, ее старенькое ситцевое платье поднялось выше колен, и Мурат отвел взгляд, увидев ее белые ноги. А Дарийка ничего не заметила, и по ее лицу Мурат понял, что и она наслаждается видом этого мирного неба и тишиной, напоенной запахами трав.
Плохо было только Сакинай. Она сидела в стороне, опустив голову, ее худая морщинистая шея была покрыта обильным потом, и чувство острой жалости вновь резануло Мурата. Господи, ну почему так? Почему не дано ей быть здоровой и привлекательной, ну хотя бы такой, как Дарийка? Ничего-то ведь сейчас не видит и не слышит, вся в себе, в своей боли, в своей слабости...
— Может, сходите искупаться? — предложил Мурат.
— Ты тоже пойдешь с нами? — привычно поддразнила его Дарийка.
— А что, могу и сходить,— в тон ей ответил Мурат.
— Ну так пошли.— Дарийка вскочила на ноги.
Сакинай вымученно улыбнулась. Надо же было и ей хоть
как-то отреагировать на эту уже ставшую привычной игру...
— Ладно, идите,— махнул рукой Мурат.— Я пока дров поищу. Ночью холодно будет.
— А где мы будем ночевать? Может, спустимся пониже? — предложила Дарийка.— Вон туда,— она показала рукой.— Там и вода близко, и дров побольше.
— Ладно,— согласился Мурат и отошел от них.
Дарийка проводила его взглядом, повернулась к Сакинай:
— А что мы сидим? Давай и в самом деле искупаемся.
Сакинай поежилась:
— Холодно... Продует еще. Мы же еще не обсохли как следует.
— Ничего, подружка, обсохнем. Там ветра нет. Помнишь, как в прошлом году купались? Пошли.
Сакинай горько усмехнулась. Еще бы не помнить... Дарийка и Гюлыпан с наслаждением плескались в озере, как две большие красивые рыбы, а она, будто мокрая курица, сидела на берегу и с завистью смотрела на них...
Дарийка, не ожидая ответа, пошла вперед, и Сакинай ничего не оставалось, как поплестись за ней. Не сидеть же тут, в самом деле, на солнцепеке. Купаться она, конечно, не будет, но хоть лицо ополоснет как следует... Она с отвращением ощутила резкий, неприятный запах пота, которым, казалось, была пропитана не только одежда, но и вся она, с ног до головы. Дарийка тоже, конечно, вспотела, пока работала, но пахло от нее совсем по-другому — здоровым, пряным, сладковатым духом веяло от ее здорового красивого тела...
Женщины спустились к озерцу. Все было знакомо, такие же следы архаров виднелись на берегу, словно не год прошел, а только вчера они были здесь.
Они посидели в негустой тени низкорослого кустарника. Сквозь зеркальную гладь озера просвечивал каждый камешек на дне.
— А может быть, это живая вода? — вдруг спросила Дарийка.
Сакинай в недоумении посмотрела на нее — шутит? Но лицо Дарийки было необычно серьезно.
— Ну... ты что, веришь в сказки?
— А знаешь, что бывает с человеком, если он выпьет живой воды? — словно не услышав ее, спросила Дарийка.
— Что?
— Он будет жить долго-долго.
— Да брось ты,— отмахнулась Сакинай.
— Правда,— убежденно сказала Дарийка.— И будет красивым-красивым.
Сакинай с удивлением взглянула на нее — неужели Дарийка все это всерьез?
— Ерунда!
— Может, и ерунда*— задумчиво сказала Дарийка, неотрывно глядя на озеро.—А может, в этом что-то и есть.
— Ну, может быть...— неохотно уронила Сакинай. Ей не хотелось спорить. — Только, если бог не поможет, никакая живая вода не сделает человека красивым и счастливым. Хотя — какой там бог... Глупости все это.
— Ты что, не веришь в бога?
Сакинай пожала плечами:
— Не знаю... Иногда, кажется, верю, а иногда... Нет, наверно, все-таки не верю. Ведь если верить, то надо всегда...
— Как же так? — растерянно спросила Дарийка.
— Да так... Если бог есть, он должен быть справедливым. А где она, эта справедливость? Почему он одним дает все, а другим — ничего?
— Грех так говорить... Это кого же он создал хуже других?
— Меня, например! — с вызовом сказала Сакинай.— Меня он создал хуже других! И хуже тебя, и хуже той бессовестной...— Сакинай запнулась.
— Это кто же такая бессовестная? — с недоумением спросила Дарийка.
— Кто, кто... Гюлыпан!
Дарийка с таким удивлением взглянула на нее, что Сакинай отвернулась. Дарийка с жалостью смотрела на нее. Вот оно что... Значит, Сакинай так сильно переживает свою непривлекательность, болезненность... Конечно, если все время помнить об этом, жить нелегко. Но зачем же так? Это же всю жизнь можно себе отравить. Да и не только себе... Наверно, и Мурату нелегко приходится. И Гюлыпан, выходит, досталось. Дарийка и раньше замечала, что Сакинай относится к Гюлыпан неприязненно, но не придавала этому значения. По правде говоря, Сакинай мало к кому относилась по- настоящему дружески. Даже к маленькой Изат у нее, похоже, никакой теплоты не было. Но как можно к ребенку... вот так? Разве вина Мурата, что Изат так привязалась к нему? А к Гюлыпан Сакинай, выходит, просто-напросто ревнует Мурата... Но почему? Разве был хоть какой-нибудь повод для этого? Или все дело только в том, что Гюлыпан молода, красива, да, если уж говорить прямо, и поумнее Сакинай... Интересно, а как к ней, Дарийке, относится Сакинай? Если
уж затеяла этот разговор, то, видно, соперницы в ней не видит... И то слава богу, хоть зла не держит.
Дарийка тронула Сакинай за локоть:
— Зря ты так переживаешь. Разве дело только в красоте и молодости? У тебя ведь есть то, чего нет ни у меня, ни у Гюлыпан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78