Мурат попытался закрыть их, но они не закрывались. Дарийка продолжала смотреть мимо него в высокое чистое небо. Он осторожными, бережными движениями, словно боялся причинить ей боль, развязал платок на ее голове и прикрыл лицо.
Сакинай уже не кричала, она неподвижно сидела в ногах у Дарийки, и лишь иногда редкие крупные слезы скатывались по ее неподвижному лицу.
А Мурат плакать не мог. Он немигающим взглядом смотрел на резко высвеченные уже скрывшимся солнцем вершины гор и не сразу понял, что сказала ему Сакинай.
— Что?! — громко переспросил он.
— Кровь, — спокойно повторила Сакинай, глядя на него пустыми бессмысленными глазами.— Вся кровь из нее вышла. Ничего нельзя было сделать...
Он молча смотрел на нее, и Сакинай тем же спокойным, ровным голосом пояснила:
— Это был мальчик. Наверно, трехмесячный, не меньше...
«Что?!» — одними губами, безголосо спросил Мурат, и Сакинай добавила:
— Выкидыш...
Мурат встал и пошел прочь. Ухватившись левой рукой за камень, он почувствовал что-то вроде ожога и только теперь заметил, что кожа на ладони содрана до крови. Он привалился спиной к выступу еще не остывшей скалы. Как просто все оказалось... Почему же ему в голову не пришло, что Дарийка может быть беременна? Вот почему она так рвалась вниз... А он ничего не понял... Если бы он отпустил ее, Дарийка не потащила бы в гору тяжелый мешок с зерном и наверняка осталась бы жива... Правда, она еще вчера была нездорова, но это наверняка было обычное женское недомогание, связанное с беременностью... Она добралась бы до центра и осталась жива... А теперь она мертвая... И ты, Мурат Бекмурзаев, виноват в ее смерти... Вот так...
Быстро темнело. Скала остыла, и Мурат спиной ощутил холод. «Остыла... Ну да, — он передернул плечами,— солнце зашло, камень остыл... Надо обмыть Дарийку, пока тело не закоченело. А утром похоронить. Здесь. Увезти ее домой не удастся. А как здесь хоронить? Ведь кругом одни камни... Но даже если удастся найти клочок мягкой земли, копать могилу все равно нечем. Ничего, утром что-нибудь придумаем. А пока что надо обмыть тело...»
Он вернулся. Сакинай по-прежнему сидела неподвижно у ног Дарийки и как будто не слышала его шагов. Мурат развел костер, вылил из чанача воду в походный казан и подвесил его над огнем. Сказал Сакинай:
— Раздень ее.
Она медленно повернула голову и уставилась на него непонимающими глазами.
— Раздень ее. Надо обмыть, пока не застыла.
Чувство тупого, животного страха мелькнуло на лице
Сакинай.
— Я не могу.
— Можешь,— равнодушно уронил Мурат.— А не можешь — уходи, я сам все сделаю.
Сакинай, помедлив, на коленях подползла к Дарийке и дрожащими руками дотронулась до ее груди, стала расстегивать пуговицы на платье. Мурат отвернулся.
Страшно было Сакинай... Тело Дарийки показалось ей необыкновенно тяжелым, ей с трудом удалось снять с нее платье. Из него выпал небольшой сверток. Сакинай развернула его — и увидела маленькую расшитую тюбетейку. «Для
дочки»,— догадалась Сакинай. И ей снова захотелось закричать в голос, но она сдержала себя.
Через час она позвала Мурата:
— Все. Иди сюда.
Он медленно подошел, споткнулся о камень и едва не упал. Яркая холодная луна выкатилась из-за гор, и в ее мертвом свете небритое лицо Мурата казалось очень черным. Он сел рядом с Сакинай, и она прижалась к нему, невнятно сказала:
— Холодно...
Потом Мурат спросил:
— Она что-нибудь сказала... перед смертью?
— Да,— не сразу отозвалась Сакинай и отчужденно отстранилась от него.— Она спросила, где ты, и я сказала, что ты пошел за водой. Еще она сказала, что ты хороший, справедливый человек и во всем виновата она сама. Она просила меня простить ее...— Сакинай говорила ровным, бесцветным голосом, словно торопилась отчитаться перед ним, чтобы никогда уже не заговаривать об этом.— Еще просила, чтобы ты сообщил обо всем ее родителям и поцеловал дочку. А когда вернется Дубаш... когда он вернется, ты должен попросить у него прощения. Не за себя, а за нее...
— Все?
— Да, больше она ничего не успела сказать.
Мурат долго молчал и наконец с усилием заговорил, глядя на луну:
— Сакинай, выслушай меня... Дарийка была очень хорошая и очень добрая женщина. То, что произошло между нами... Что говорить, виноват я перед тобой. Но сейчас... не держи на нее зла. Она умерла, и до конца дней своих я не забуду своей вины перед ней. Если бы я вчера отпустил ее, она осталась бы жива. Она потому и умерла, что всегда в первую очередь думала о других, а не о себе... И сейчас мы должны... мы должны достойно проводить ее в последний путь...
— Не надо, Мурат,— тихо сказала Сакинай.— Я все простила ей... И тебе тоже. Что делать, в жизни всякое бывает, и если уж так случилось... Не мне тебя винить, а уж ее — тем более. Может быть, я была тебе плохой женой...
Она словно споткнулась об это слово — «была». Почему «была»? Ей стало не по себе от этой обмолвки. А Мурат будто и не слышал ее, смотрел, щурясь на луну.
— Я открою ее, хорошо? — вдруг сказал он и, не дожидаясь ответа, снял платок с лица Дарийки.— Она очень любила смотреть на луну. Пусть и сейчас смотрит...
Сакинай вздрогнула. Странно сказал Мурат — «пусть и сейчас смотрит». Как будто Дарийка жива...
— Не терзай себя...— боязливо сказала Сакинай, заглядывая сбоку в его лицо.
Мурат промолчал — и до самого рассвета не сказал ни слова.
Утром он долго ходил вокруг, выбирая место для могилы. Всюду были только камни. Наконец он отыскал небольшое углубление у подножия скалы, они перенесли туда Дарийку, молча постояли над ней, прощаясь, и Мурат стал обкладывать тело плоскими камнями. И давно уже скрылась Дарийка под ними, а Мурат все таскал и таскал и старался уложить камни как можно плотнее, и Сакинай боялась сказать ему, что хватит, и наконец Мурат остановился сам, внимательно оглядел могилу, повернулся к Сакинай и спросил так, как положено по обычаю:
— Хорошим человеком она была?
— Да, она была хорошим человеком, — твердо, отчетливо выговорила Сакинай...
Только через три дня добрались они до дома... Сначала Мурат навьючил на Алаяка всю поклажу, ведь перевал был позади, дорога шла ровная, но уже часа через два отсыпал полмешка зерна и понес на себе, а потом и Сакинай взвалила на плечи курджун с пшеницей. И все равно Мурат не был уверен, что Алаяк доберется до дома, такой измученный вид был у коня, такая боль светилась в его почти человеческих глазах.
— Терпи, родной,— ласково говорил ему в первый вечер Мурат, засыпав полную торбу ячменя.— Что делать, нет у нас других помощников, кроме тебя... Скоро, скоро придем домой, там отдохнешь...
Алаяк, понурив голову, медленно, словно по обязанности, жевал ячмень и не отзывался на ласку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Сакинай уже не кричала, она неподвижно сидела в ногах у Дарийки, и лишь иногда редкие крупные слезы скатывались по ее неподвижному лицу.
А Мурат плакать не мог. Он немигающим взглядом смотрел на резко высвеченные уже скрывшимся солнцем вершины гор и не сразу понял, что сказала ему Сакинай.
— Что?! — громко переспросил он.
— Кровь, — спокойно повторила Сакинай, глядя на него пустыми бессмысленными глазами.— Вся кровь из нее вышла. Ничего нельзя было сделать...
Он молча смотрел на нее, и Сакинай тем же спокойным, ровным голосом пояснила:
— Это был мальчик. Наверно, трехмесячный, не меньше...
«Что?!» — одними губами, безголосо спросил Мурат, и Сакинай добавила:
— Выкидыш...
Мурат встал и пошел прочь. Ухватившись левой рукой за камень, он почувствовал что-то вроде ожога и только теперь заметил, что кожа на ладони содрана до крови. Он привалился спиной к выступу еще не остывшей скалы. Как просто все оказалось... Почему же ему в голову не пришло, что Дарийка может быть беременна? Вот почему она так рвалась вниз... А он ничего не понял... Если бы он отпустил ее, Дарийка не потащила бы в гору тяжелый мешок с зерном и наверняка осталась бы жива... Правда, она еще вчера была нездорова, но это наверняка было обычное женское недомогание, связанное с беременностью... Она добралась бы до центра и осталась жива... А теперь она мертвая... И ты, Мурат Бекмурзаев, виноват в ее смерти... Вот так...
Быстро темнело. Скала остыла, и Мурат спиной ощутил холод. «Остыла... Ну да, — он передернул плечами,— солнце зашло, камень остыл... Надо обмыть Дарийку, пока тело не закоченело. А утром похоронить. Здесь. Увезти ее домой не удастся. А как здесь хоронить? Ведь кругом одни камни... Но даже если удастся найти клочок мягкой земли, копать могилу все равно нечем. Ничего, утром что-нибудь придумаем. А пока что надо обмыть тело...»
Он вернулся. Сакинай по-прежнему сидела неподвижно у ног Дарийки и как будто не слышала его шагов. Мурат развел костер, вылил из чанача воду в походный казан и подвесил его над огнем. Сказал Сакинай:
— Раздень ее.
Она медленно повернула голову и уставилась на него непонимающими глазами.
— Раздень ее. Надо обмыть, пока не застыла.
Чувство тупого, животного страха мелькнуло на лице
Сакинай.
— Я не могу.
— Можешь,— равнодушно уронил Мурат.— А не можешь — уходи, я сам все сделаю.
Сакинай, помедлив, на коленях подползла к Дарийке и дрожащими руками дотронулась до ее груди, стала расстегивать пуговицы на платье. Мурат отвернулся.
Страшно было Сакинай... Тело Дарийки показалось ей необыкновенно тяжелым, ей с трудом удалось снять с нее платье. Из него выпал небольшой сверток. Сакинай развернула его — и увидела маленькую расшитую тюбетейку. «Для
дочки»,— догадалась Сакинай. И ей снова захотелось закричать в голос, но она сдержала себя.
Через час она позвала Мурата:
— Все. Иди сюда.
Он медленно подошел, споткнулся о камень и едва не упал. Яркая холодная луна выкатилась из-за гор, и в ее мертвом свете небритое лицо Мурата казалось очень черным. Он сел рядом с Сакинай, и она прижалась к нему, невнятно сказала:
— Холодно...
Потом Мурат спросил:
— Она что-нибудь сказала... перед смертью?
— Да,— не сразу отозвалась Сакинай и отчужденно отстранилась от него.— Она спросила, где ты, и я сказала, что ты пошел за водой. Еще она сказала, что ты хороший, справедливый человек и во всем виновата она сама. Она просила меня простить ее...— Сакинай говорила ровным, бесцветным голосом, словно торопилась отчитаться перед ним, чтобы никогда уже не заговаривать об этом.— Еще просила, чтобы ты сообщил обо всем ее родителям и поцеловал дочку. А когда вернется Дубаш... когда он вернется, ты должен попросить у него прощения. Не за себя, а за нее...
— Все?
— Да, больше она ничего не успела сказать.
Мурат долго молчал и наконец с усилием заговорил, глядя на луну:
— Сакинай, выслушай меня... Дарийка была очень хорошая и очень добрая женщина. То, что произошло между нами... Что говорить, виноват я перед тобой. Но сейчас... не держи на нее зла. Она умерла, и до конца дней своих я не забуду своей вины перед ней. Если бы я вчера отпустил ее, она осталась бы жива. Она потому и умерла, что всегда в первую очередь думала о других, а не о себе... И сейчас мы должны... мы должны достойно проводить ее в последний путь...
— Не надо, Мурат,— тихо сказала Сакинай.— Я все простила ей... И тебе тоже. Что делать, в жизни всякое бывает, и если уж так случилось... Не мне тебя винить, а уж ее — тем более. Может быть, я была тебе плохой женой...
Она словно споткнулась об это слово — «была». Почему «была»? Ей стало не по себе от этой обмолвки. А Мурат будто и не слышал ее, смотрел, щурясь на луну.
— Я открою ее, хорошо? — вдруг сказал он и, не дожидаясь ответа, снял платок с лица Дарийки.— Она очень любила смотреть на луну. Пусть и сейчас смотрит...
Сакинай вздрогнула. Странно сказал Мурат — «пусть и сейчас смотрит». Как будто Дарийка жива...
— Не терзай себя...— боязливо сказала Сакинай, заглядывая сбоку в его лицо.
Мурат промолчал — и до самого рассвета не сказал ни слова.
Утром он долго ходил вокруг, выбирая место для могилы. Всюду были только камни. Наконец он отыскал небольшое углубление у подножия скалы, они перенесли туда Дарийку, молча постояли над ней, прощаясь, и Мурат стал обкладывать тело плоскими камнями. И давно уже скрылась Дарийка под ними, а Мурат все таскал и таскал и старался уложить камни как можно плотнее, и Сакинай боялась сказать ему, что хватит, и наконец Мурат остановился сам, внимательно оглядел могилу, повернулся к Сакинай и спросил так, как положено по обычаю:
— Хорошим человеком она была?
— Да, она была хорошим человеком, — твердо, отчетливо выговорила Сакинай...
Только через три дня добрались они до дома... Сначала Мурат навьючил на Алаяка всю поклажу, ведь перевал был позади, дорога шла ровная, но уже часа через два отсыпал полмешка зерна и понес на себе, а потом и Сакинай взвалила на плечи курджун с пшеницей. И все равно Мурат не был уверен, что Алаяк доберется до дома, такой измученный вид был у коня, такая боль светилась в его почти человеческих глазах.
— Терпи, родной,— ласково говорил ему в первый вечер Мурат, засыпав полную торбу ячменя.— Что делать, нет у нас других помощников, кроме тебя... Скоро, скоро придем домой, там отдохнешь...
Алаяк, понурив голову, медленно, словно по обязанности, жевал ячмень и не отзывался на ласку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78